По фигуре ей уже с Брендой не тягаться, но для своих сорока без малого выглядит она неплохо. Взять хотя бы шмотки — красная кожаная куртка поверх чего-то черного, кружевного. Она говорит: «Я за тобой, именинничек», и Винси тянет вниз ее руку, прикидывается, будто хочет укусить. На нем один из его фасонистых галстуков, в синих и желтых молниях, узел распущен. Он покусывает Мэнди за руку, а она снимает другую руку с его лица и шутливо сгребает его за грудки. Потом они поворачиваются к двери, а мы глядим на них, и Ленни говорит: «Экие голубочки», — и упирается языком в уголок рта.
Но не успевают они уйти, как Джек говорит: «А я, значит, не заслужил поцелуя?», и Мэнди отвечает: «Конечно заслужил, Джек», улыбается, и мы все смотрим, как она обнимает Джека за шею, словно бы всерьез, и со смаком чмокает его по очереди в обе щеки, и мы все видим, как сзади появляется рука Джека — похлопать ее по заднице, пока она висит у него на шее. Ручища у него здоровая. Мы все видим, как у Мэнди одна пятка вылезает из туфли. Она небось тоже тяпнула чего-нибудь, пока сидела у Эми. Потом Джек говорит, отпуская ее: «Ну ладно, давай чеши отсюда. И этого клоуна забирай», — и кивает на Винса.
Потом Джек с Винсом смотрят друг на друга, и Джек говорит: «С днем рожденья, сынок. Рад был повидаться» — точно не может видеться с Винсом хоть каждый день, было бы желание.
«Пока, Джек», — говорит Винс, снимая пиджак с крючка под стойкой, и на мгновение кажется, что он вот-вот протянет Джеку руку. Прости и забудь. Вместо этого он кладет ее Джеку на плечо, точно хочет помочь себе встать, но по лицу Джека я догадываюсь, что его оделили легким пожатием.
«Тебе и остался-то всего часок праздника», — говорит Джек.
«Так что использовать его надо с толком», — говорит Мэнди.
«Обещаем», — говорит Ленни.
«Не знаешь, где тебе повезет», — говорит Винс.
Мэнди тянет Винса за руку, а он берет свой стакан и не торопясь допивает то, что в нем осталось. И говорит: «Нечего их баловать, я так считаю. — Он вытирает рот рукой. — Иначе с ними нельзя».
«Ты теперь старичок, Бугор, — говорит Ленни. — Еще лавочку не закрыли, а тебя уж домой увозят».
«Карета отправляется», — говорю я.
«Не обращай на Рэя внимания, — говорит Ленни. — Не его день. Не на ту лошадку поставил. Спи сладко, ага, Мэнди?»
Эта красная куртка рядом с лицом Ленни — то еще сочетаньице.
«Пока, ребята», — говорит Мэнди.
Джек улыбается. «Пока, детки».
И когда они идут к выходу — Винси похлопывает Мэнди по спине, пропуская вперед, — всякому видно, что в этом пабе они единственные, у кого жизнь малина. Снаружи стоит хорошая тачка — чем торгуешь, то имеешь. А дома ждет славная дочурка четырнадцати лет. Хотя по нашим дням это, считай, все равно что восемнадцать.
«Голубок и горлица, а? — говорит Ленни, берясь за пустой стакан. — Ну, кто командует?» И Джек отвечает: «Я» — с таким видом, будто и он сегодня именинник.
Дело шло к последним заказам, последним распоряжениям, когда Берни начинает трезвонить в свой колокольчик, точно у него не карета, а пожарная машина. Но она и тут не трогается. Вокруг шум, смех, галдеж, дым коромыслом, Бренда что-то подбирает, на стойке лужи. Субботний вечер. И я сказал: «В этом году сотня, никто не заметил?»
«Чего сотня?» — спросил Джек.
«Да пабу сотня, „Карете“, — сказал я. — Погляди на часы».
«Без десяти одиннадцать», — сказал Джек.
«И до сих пор ни тпру ни ну, верно?»
«Часы, что ли?»
Да «Карета», «Карета»?
И Джек сказал: «А куда ей, по-твоему, ехать, Рэйси? Куда, по-твоему, эта долбаная карета должна нас всех отвезти?»
Бермондси
Вик берет банку и начинает снова заправлять ее в коробку, но это непросто, и коробка соскальзывает с его коленей на пол, так что он ставит банку обратно на стойку.
Она размером с большой стакан для пива.
— Берн! — окликает Вик.
Берни у другого конца стойки, как обычно, с полотенцем на плече. Он поворачивается и идет к нам. Хочет сказать что-то Вику, потом замечает банку рядом со стаканом Ленни. И говорит вместо того, что собирался:
— Что это?
Но голос у него такой, словно он уже знает ответ.
— Это Джек, — говорит Вик. — Прах Джека.
Берни смотрит на банку, потом на Вика, потом быстро обводит взглядом весь зал. У него такой вид, как будто он готовится выкинуть за дверь надоедливого клиента, а это ему не впервой. Вроде как накачивает себя. Потом его лицо разглаживается, становится почти робким.
— Вот это Джек? — говорит он, наклоняясь ближе, точно банка может ему ответить, может сказать: «Привет, Берни». — Господи Боже, — говорит Берни, — что он тут делает?
И Вик объясняет ему. Лучше, когда объясняет Вик, он ведь профессионал. Если бы за это взялся Ленни или я, людям показалось бы, что мы порем чушь. Потом я говорю:
— Так что мы решили, ему надо в последний разок заглянуть в «Карету».
— Понятно, — говорит Берни, но в его голосе слышится недоумение.
— Не ждали, не гадали, — говорит Ленни.
— Налей мне большой скотч, Берни, — говорит Вик. — И себе тоже.
— Сейчас-сейчас, Вик, спасибо, — говорит Берни, весь внимание и почтение, словно скотч — это именно то, что надо, и негоже отказываться, когда тебе предлагает выпить похоронных дел мастер.
Он берет два чистых стакана, подставляет один под бутылку со скотчем и нажимает два раза, потом другой — только раз, для себя. Поворачивается и ставит двойную порцию перед Виком. Вик вынимает пятерку, но Берни подымает ладонь.
— За счет заведения, Вик, — говорит он. — Такое ведь не каждый день бывает, правда? — Потом сам берет стакан, глядя на банку, точно хочет произнести какой-нибудь торжественный тост, но говорит только: — Господи Боже, да он ведь полтора месяца назад еще здесь сидел.
Мы все глядим в свои стаканы.
— Ну, за него, — говорит Вик.
Мы поднимаем стаканы с невнятным бормотанием: ДжекДжекДжек.
— И за тебя, Вик, — говорю я. — Ты в четверг хорошо поработал.
— Это точно, — говорит Ленни.
— Ничего особенного, — говорит Вик. — Как там Эми?
— Справляется, — говорю я.
— Значит, она не передумала насчет нашей поездки?
— Нет, она решила повидать Джун, как обычно.
Все молчат. Потом Вик говорит:
— Ее дело, правда?
Ленни прячет нос в свой стакан — видно, не желает ничего говорить.
Берни смотрит на банку, потом беспокойно оглядывает зал. Потом переводит взгляд на Вика, как будто давая понять, что не хочет подымать этот вопрос, но тем не менее. Вик говорит:
— Намек понял, Берни, — и забирает банку со стойки. Нагибается за упавшей коробкой. — Твоему бизнесу это не на пользу, верно?
— Твоему небось тоже, Вик, — говорит Ленни.
Вик аккуратно вставляет банку обратно в коробку. На часах Слэттери одиннадцать двадцать, и в пабе уже не как в церкви. Народ постепенно подтягивается. Кто-то включил музыкальный автомат. «Пусть идут года, будем помнить всегда дом у заводи голубой…» Так-то оно лучше, гораздо лучше.
Первые мокрые круги на полировке, первые нити сизого дыма.
— Ну вот, — говорит Вик. — Чего нам теперь не хватает, так это нашего шофера.
— Его песенку завели, — откликается Ленни. — Интересно, на чем он прикатит. Сколько я заметил, он в последнее время каждую неделю на новой.
Берни говорит:
— Всем повторить?
Вместе с его словами на улице раздаются автомобильные гудки. Пауза, потом снова. Ленни говорит:
— Вроде он. Вроде как Винси.
На улице опять сигналят.
— Он что, сюда не зайдет? — спрашивает Вик.
— Видать, хочет, чтоб мы вышли, — говорит Ленни.
Мы не выходим из бара, но встаем и перебираемся к окну. Вик крепко держит коробку, точно ее могут украсть. Мы подымаемся на цыпочки, головы рядом, чтобы выглянуть на улицу: нижняя половина стекла матовая. Я все равно ничего толком не вижу, но молчу.
— Это ж надо! — говорит Ленни.
— «Мерседес», — говорит Вик.
— Бугор не подвел, — говорит Ленни.
Я опираюсь на подоконник, чтобы приподняться еще немножко. Снаружи, на апрельском солнце, блестит ярко-синий «мерседес» с кремовыми сиденьями.
— С ума сойти, — говорю я. — «Мерс».
Ленни говорит — и это звучит как шутка, которую он берег лет пятьдесят:
— Роммель бы, поди, от зависти лопнул!
Рэй
Когда я поднимаю глаза от письма, Эми смотрит на меня. И говорит «Видно, он решил попасть туда в конце концов, так или иначе».
«Когда он это написал?» — спрашиваю я.
Она отвечает: «За несколько дней до того, как…»
Я гляжу на нее и говорю: «Он же мог просто сказать тебе, и все. Зачем писать-то?»
«Наверно, боялся, что я приму это за шутку, — говорит она. — Наверно, решил, что письмом надежней».
Письмо недлинное, но могло бы быть и короче, если бы Джек не написал его тем языком, каким обычно пишут мелкие примечания на оборотах анкет. Это совсем не похоже на Джека. Но я думаю, когда человек чувствует близкий конец, он может вдруг стать и многословным, и официальным.
Однако смысл письма в общем-то ясен. Джек хочет, чтобы его прах высыпали в море с Маргейтского пирса.
Он даже не написал вначале «Дорогая Эми!». Он начал свое письмо словами: «Тому, кого это может касаться».
«Я рассказала Вику, — говорит Эми. — Он ответил, что тут нет противоречия. В его завещании указано, что он должен быть кремирован, но куда потом девать прах — это не оговаривается. Его можно рассыпать где угодно, лишь бы не в чужих частных владениях».
«И?..»
И Вик сказал: «Как хочешь, Эми, тебе решать. Хочешь, чтобы это сделал я, — я сделаю. И постараюсь, чтобы это не слишком отразилось на твоих расходах. Но одну вещь могу утверждать наверняка, — сказал он, — если ты этого не сделаешь, Джек никогда об этом не узнает».
«И?..»
Мы сидим во дворе больницы Святого Фомы, напротив Биг-Бена.
Она смотрит на реку, точно размышляет, как она поступила бы, если бы прах был уже у нее, а Джек попросил бы ее высыпать его в Темзу, под звон Биг-Бена. Но праха у нас пока нет. Все, что у нас есть, — это пижамы Джека, две штуки, его зубная щетка, и бритва, и часы, и еще кое-какие мелочи, которые выдают тебе в полиэтиленовой сумке, когда приходишь за документами. Так что больше нам туда идти не надо, с этим покончено. Не надо шагать по этому скрипучему коридору, тоскливо сидеть над чашками чая. И на его кровати теперь лежит кто-нибудь другой, еще какой-нибудь доходяга.