Но я считаю, что как бы там ни было, хотел он стать доктором или не хотел, а благодаря всем этим годам за мясным прилавком, всем этим ежедневным поездкам на Смитфилд он таки заработал право посмеяться над врачами последним. Потому что он рассказал мне, что, когда хирург пришел к нему потолковать по душам, пошептать на ушко, как у них принято, он велел ему выкладывать все без обиняков. Без туману.
«Рэйси, — сказал он, — я его попросил прямо назвать мои шансы. Он стал отнекиваться, не на скачках, мол, но я на него нажал. Тогда он говорит: «Ну, допустим, два к одному». Я говорю: «Что ж, выходит, я фаворит?» Тогда он начинает расписывать, что он, мол, сделает то да сделает се, а я говорю: «Хватит меня баснями кормить». Расстегиваю свою пижаму. И говорю: «Где вы, стало быть, резать будете?» А он глядит на меня так, точно его вокруг пальца обвели, точно я не по правилам играю, и тогда я говорю ему: «Профессиональное любопытство, понимаете ли. Профессиональное». Он смотрит, вроде как ничего не понимает, и я говорю: «Разве у вас в папке не написано, чем я зарабатываю на жизнь? Извиняюсь, зарабатывал». Он быстренько заглядывает в свои бумаги, теперь уже присмиревший. И отвечает: «А-а! Так вы были мясником, мистер Доддс». А я говорю: «Мясником экстра-класса».
Блэкхит
— Так скажет мне кто-нибудь? — говорит Вик. — Почему?
— Туда мы обычно ездили, — отвечает Винс. — По воскресеньям. В старом фургоне для мяса.
— А то я не знаю, Бугор, — говорит Ленни. — Думаешь, я не помню? Но сегодня-то у нас не воскресный выезд.
— Они там медовый месяц провели, — говорю я.
— А я думал, у них не было медового месяца, — говорит Ленни. — Я думал, они тогда на коляску копили.
— Медовый месяц был потом, — говорю я. — После того как родилась Джун. Они решили, что имеют право все-таки устроить себе медовый месяц.
Ленни косится на меня.
— Знатный небось получился отдых.
— Все верно, — говорит Винс. — Летом тридцать девятого.
— Ты что, был там, Бугор? — говорит Ленни.
Все молчат.
— Из мясного фургона в «мерседес», а? — говорит Ленни. — Слушай, Рэйси, кажется, и тебя ведь тогда здесь не было?
Винс смотрит на нас в зеркальце заднего обзора. Его глаз не видно за темными очками. Я говорю:
— Мне Эми рассказывала.
— Эми, значит, — говорит Ленни. — А сказала она тебе, почему она не поехала с нами?
Все молчат. Потом Вик говорит:
— Ну а какая, собственно, разница? Джеку-то все равно, правда? Вообще-то я так и сказал ей: если она хочет забыть про все это дело, Джеку хуже не будет. Если б его прах развеяли на кладбище, он бы все равно не узнал, правда?
— Твоя профессия — тебе видней, — говорит Ленни.
— Она к Джун поехала, — говорю я. — Сегодня ее день.
— Это все чепуха, — говорит Ленни. — Если б Эми один раз и не съездила к Джун, та бы ничего не заметила. Джун-то ведь точно без разницы, правда? А если Эми хотела собраться с духом, так можно было и обождать, не обязательно было ехать сегодня.
— Не суди, — говорит Вик.
— Прах есть прах, — отвечает Ленни.
— Лучше такие вещи не откладывать, — говорит Вик.
— А последняя воля есть последняя воля, — отвечает Ленни.
— Почем мы знаем, все равно ему или нет? — говорит Винс.
— Я не к тому, что сам написал бы в завещании такую чушь, — говорит Ленни.
— Там не уточняется, — говорю я.
— Что не уточняется? — спрашивает Ленни.
— Я про завещание Джека. Там не написано, что это должна сделать Эми. Он просто хотел, чтобы это было сделано.
— А ты откуда знаешь? — спрашивает Ленни.
— Мне Эми показывала.
— Тебе? Похоже, тут только я один ничего не знаю. — Он выглядывает в окно. Мы приближаемся к Блэкхиту, едем мимо дальнего конца Гринвичского парка. На его лужайках желтеют нарциссы. — А Рэйси сидит да помалкивает.
Винс смотрит в зеркальце.
Лицо Вика становится напряженным, на нем заметно неодобрение, как будто пора сменить тему. Он говорит:
— Это как с лошадьми. Пока из него вытрясешь.
Вик держит коробку. Не думаю, что ему стоит держать ее у себя до самого конца. Ленни говорит:
— И даже когда вытрясешь, не факт, что правду.
— Последний раз я нормально подсказал, — говорю я.
Винс все смотрит.
— Только не нам, — говорит Ленни.
— А кому, Рэйси? — спрашивает Вик. Из него получился бы неплохой рефери.
— Это ж не только меня касается, — говорю я.
И гляжу в окошко. «Блэкхит» значит «черная пустошь», но ничего похожего тут нет. Кругом зеленеет травка под синим небом. Кабы не дороги, бегущие во всех направлениях, тут было бы где расскакаться на лошади. А когда-то здесь разбойничали. Грабили дуврские почтовые кареты. Кошелек или жизнь.
— И все равно непонятно, — говорит Вик. — Почему именно в Маргейте?
— По-моему, просто для интересу: сделаем или нет? — говорит Ленни.
Винс слегка поворачивает голову назад.
— Так по-твоему, он знает? По-твоему, он нас видит?
Ленни моргает и не торопится с ответом. Он глядит на меня, потом на Вика, точно хочет, чтобы и тут вмешался рефери.
— Это я фигурально, Винси, фигурально. Конечно, он нас не видит. Ничего он видеть не может.
Руки Вика поправляют коробку. Потом Ленни испускает смешок.
— Слушай, Бугор, а если он все равно ничего не видит и видеть не может, чего ты тогда решил прокатить его на «мерсе»?
Винс смотрит на дорогу перед собой.
Трава блестит под солнцем. Джеку этого не увидеть.
Вик говорит, медленно и мягко:
— Это ты хорошо придумал, Винс. Замечательно. Отличная машина.
— Да уж не мясной фургон, — говорит Винс.
Винс
Глаза у Джека закрыты, он вроде бы спит, и я думаю, не удрать ли мне потихоньку, смыться, и все, но если он не спит, он заметит, что я смылся, — может, он меня проверяет. Поэтому я говорю: «Джек?» — и он мигом открывает глаза.
Сегодня дежурит сестра по имени Келли, та, что мне нравится, черноволосая. Я думаю: а что, может, попробовать? Все ж таки исключительные обстоятельства. Что-то типа конца света. Как ты на это смотришь, сестричка, — удерем вместе? Ты да я.
«Эми сказала, ты меня звал, — говорю я. — Одного».
Сначала он ничего не говорит, потом отвечает: «Я сказал Эми, что хочу повидать Рэя. Сказал, пусть попросит Рэя зайти».
Он глядит на меня. Я говорю: «Это я, Джек. Винс». А то кто его знает, с этими лекарствами. И вообще.
«Я в своем уме», — говорит он. И не сводит с меня глаз.
Мне кажется, теперь он знает, по-настоящему знает. Похоже, он уже это переварил и свыкся с этим, свыкся, а это вам не шутка. Когда вам говорят, что все, финиш, а вы еще и близко не подошли, вы еще и не думали о финише.
Наверное, знает. Но я-то не знаю, каково это. Да и знать не хочу. Он говорит: «Я знаю, что ты это ты, Винс, а я это я. Махнемся?»
Я улыбаюсь, слегка глуповато.
«Поди-ка сюда, Винс, — говорит он. — Хочу у тебя кое-что спросить».
Вечер нынче паршивый — сыро, ветрено. За окном в конце палаты видно, как мотается морось. Но здесь-то, наверно, без разницы, что там снаружи, дождь или засуха, здесь нет смысла толковать о погоде.
Я мысленно вижу, как сестра Келли уходит со смены и ее платье вздувается на ветру.
«Подойди ко мне, Винс».
Я и без того недалеко, но все равно подвигаюсь ближе к кровати и наклоняюсь вперед. Его рука лежит на одеяле, пальцы полусогнуты, а выше, на запястье, где трубки входят в вену, — пластырь и все остальное. Я знаю, он хочет, чтобы я взял его за руку. Не так уж это трудно — взять его руку, но я чувствую, что, если возьму ее, он как бы поймает меня и никогда больше не отпустит.
«Я сказал Эми, что хочу побеседовать с Рэем, наедине», — говорит он.
«Это ты правильно, — говорю я. — Кореш все-таки».
«Рэй — кореш», — повторяет он.
И глядит на меня. Потом говорит: «Эми уже не понимает, что происходит, верно? Не соображает, что вокруг творится».
«Ничего, она справится, — говорю я. — Она справляется».
Хотя знаю, что ей совсем плохо, по крайней мере сейчас. Знаю, что этой ночью она снова придет в комнату для гостей, где спим мы с Мэнди, и захочет, чтобы я обнял ее и Держал так, прямо перед Мэнди, точно я ее новый муж, точно я — это Джек.
«Мне-то легче», — говорит он.
Я гляжу на него.
«Не сказал бы, что это плевое дело», — говорю.
«Некоторые паникуют», — отвечает он.
Сестра Келли наклоняется над каким-то другим бедолагой. Когда я в первый раз ее увидел, я сказал ему: «Ну, Джек, тебе свезло, ты тут живо поправишься». Но теперь помалкиваю. Я не знаю, радость это или пытка — когда тебя, умирающего, накрывает одеялом такая соблазнительная девочка.
Ее зовут Джой. Сестра Джой Келли. Так написано у нее на значке, на левой груди.
Джек при смерти, а у меня стоит.
«Так что тебе сказал этот чудила Стрикленд? — спрашивает он. — Я имею в виду, перед операцией. Зубы небось заговаривал?»
Я собираюсь с мыслями, потом отвечаю: «Ладно, теперь-то уж можно не делать из этого секрета. Сказал, что у тебя один шанс из десяти».
Он смотрит на меня. «Десять к одному. И ты не стал держать пари, верно? Держу пари, что не стал».
Я уверен: он понимает, что я знал с самого начала, шестое чувство подсказывало. Что я не загадывал, не надеялся.
Ты прав, Джек.
«Помоги-ка мне приподняться, Винс», — говорит он и хватает меня за руку, и я напрягаю ее, чтобы он смог подтянуться. Это, наверное, больно, с таким швом на животе, я вижу на повязке красное пятно, но он и не шелохнется, крепко держится, пока я свободной рукой поправляю подушки. Немного он теперь весит, наш Большой Джек.
«Так-то оно лучше», — говорит он. Но не успевает закончить, как у него начинается спазм — я вижу это по его задвигавшемуся горлу. Сейчас беднягу опять стошнит. Я хватаю новую картонную мисочку, держу наготове пеленку. Мне вспоминается время, когда Кэт была маленькой.