Арбогаст, который слушал внимательно, отпивая вино маленькими глотками, подумал некоторое время, прежде чем ответить.
– Я не понимаю, – сказал он, – что нашел Феодосий в этой вере обездоленных. Он был всегда хорошим солдатом, а как же может воин совмещать свое занятие с заповедями галилеян? Эти заповеди вырывают из рук меч мести и называют гордость мужа грехом. Только рабы из зависти к господам могли придумать такую слезливую веру. Мои убеждения и расположение на вашей стороне, но помочь я вам не могу. Ты сам сказал, что король Арбогаст умеет быть верным союзником. Я не нарушу слова, данного Феодосию, хотя и не одобряю его заблуждений.
– Я просил о совете, – прервал Юлий.
Арбогаст пожал плечами:
– С упрямством Феодосия ничего не поделаешь. Вы знаете, что его никто не может отвлечь от раз принятого намерения. Самое большее, что я могу, – это ходатайствовать за вас, просить об отсрочке исполнения, потому что об отмене последних эдиктов не может быть и речи. Феодосий никогда не отменит своих приказаний. Советы и людская помощь не отклонят от вас удара, приготовленного в Константинополе. Только боги, устранив старшего императора с вашего пути, могли бы вас спасти.
– Смерть Феодосия не сняла бы с нас ненависти ряда дней. Валентиниан не всегда будет послушным орудием твоей воли.
Арбогаст пренебрежительно улыбнулся.
– Пока я жив, с этой стороны вам не грозит никакой опасности, – ответил он. – Вы не были бы мужами, если бы боялись безусого юноши.
– Этот безусый юноша после каждого захода солнца становится старше на один день, а годы слагаются из ряда дней.
– Власть над западными провинциями я получил из рук Феодосия, и он только один может отменить мои распоряжения, чего не сделает, потому что хорошо знает, что в ту минуту, когда я откажусь от поста главного вождя, варвары разорвут на клочья Галлию, Испанию и Британию. Что стал бы делать Валентиниан без меня! Этот ребенок умеет только молиться и каяться в несодеянных грехах, потому что галилеяне придумывают себе какие-то грехи, которых и сами не знают.
– В жилах этого ребенка течет бешеная кровь его отца, известного насильника и убийцы. Винфрид Фабриций рассказывал в Риме, что Валентиниану уже надоела твоя опека.
Арбогаст посмотрел с удивлением на Юлия.
– Кого ты назвал? – спросил он.
– Я говорю об одном из твоих подчиненных – о Винфриде Фабриции.
– Фабриция я назначил в октябре командовать легионами Средней Испании.
– А в ноябре Валентиниан к нам прислал его как воеводу Италии.
– Этого быть не может! – с бешенством вскричал Арбогаст.
– Однако я говорю правду, – отвечал спокойно Юлий.
За столом повисло молчание.
Сенаторы с затаенным дыханием глядели на короля, который припал к кубку и жадно пил огненный напиток. Пил он долго, а когда подал невольнику кубок, то изменился до неузнаваемости.
Выражение его лица, до того времени мягкое, приязненное, сделалось суровым, поперечная складка на лбу стала еще глубже, нижняя губа гордо выдалась вперед.
Он бросил на Юлия взгляд, такой же холодный, как блеск кинжала, и сказал:
– Если ты хочешь ложью снискать мою помощь вашему делу, то возвращайся сейчас же туда, откуда пришел, пока я не забыл обязанности хозяина. Я ненавижу лукавство.
Но эта угроза не испугала Юлия.
– Только глупец рискнул бы расставлять сети лжи могущественному королю, которому служат легионы верных слуг, – ответил тот. – Если ты подозреваешь меня в обмане, то пошли в Рим курьера, и ты убедишься, что Фабриций с ноября числится не только воеводой Италии, но и уполномоченным императора и облечен неограниченной властью.
– Какого императора? – вскричал Арбогаст.
– Нашего божественного и вечного государя Валентиниана, – отвечал Юлий с язвительной улыбкой.
– Только моя воля имеет власть в западных префектурах…
– Валентиниан смотрит на это иначе.
И снова наступила тишина. Сенаторы обменивались взглядами, король дрожащей рукой поглаживал бороду, глядя куда-то в пространство.
Если Юлий говорил правду, то ему было нанесено смертельное оскорбление. Только он один, главный вождь, был высшим судьей и распорядителем вооруженной силы западной части государства. Никто не имел права распоряжаться его солдатами. На это никогда не покушался даже сам Феодосий, доверяя его долголетней опытности и испытанной верности. До сих пор он не проиграл ни одной битвы и ни разу не посягал на императорскую корону, хотя войско ему неоднократно ее предлагало. Он служил Римскому государству для славы и ради дружбы к Феодосию.
А теперь, когда его многотрудная жизнь уже приближалась к концу, явился какой-то молокосос, воспитанный попами, безусый мальчишка, который никогда не видел бранного поля, и неумелой рукой разрывал нити его планов.
Оскорбленное самолюбие царя и вождя охватывало душу Арбогаста пожирающим пламенем.
А в этот зловещий огонь слова Юлия падали, как капли масла.
– Насколько я могу заключить из того, что слышал во дворце, – говорил сенатор медленно, процеживая слово за словом, – Валентиниан намеревается совершенно отстранить тебя от власти. Пользуясь твоим долгим отсутствием, он сам взял кормило правления в свои неумелые руки. Засыпанный снегами Аллемании, отрезанный от всего света, ты не знаешь, что делается в Виенне. Валентиниан, по-видимому, стягивает к своей столице все легионы Галлии, чтобы силой сломить твой справедливый гнев в случае, если ты не захочешь подчиниться его приказаниям. После окончания войны тебе грозит неожиданность, которую не заслужил твой военный гений. Слава полководцев всегда возбуждала зависть императоров.
Дрожащая рука Арбогаста все сильнее теребила бороду.
– Легионы Галлии должны быть уже вблизи зимней стоянки, – сказал он. – Я послал за ними Арбитра. Сегодня или завтра они прибудут.
– Если эти легионы нужны тебе для победы над неприятелем, то отступи, пока есть время, к южным границам Аллемании, ибо, думается мне, ты напрасно ждешь помощи от Виенны.
– Но ведь это было бы государственной изменой! – вскричал Арбогаст.
Сенатор пожал плечами.
– Надменность императоров уже не первый раз жертвует благополучием государства, – отвечал Юлий.
Арбогаст выбежал в коридор и хлопнул в ладоши. Сенаторы слышали, как он громко отдавал кому-то распоряжение:
– Пусть патриций Евгений немедленно явится ко мне!
Вернувшись, он сам налил себе в порожний кубок вина, выпил его и начал ходить вокруг стола отяжелевшим шагом. Иногда он вздрагивал и бросал отрывистые слова:
– Неблагодарные псы… подлые гады… негодяи…
В комнату неслышными шагами вошел черноволосый человек лет сорока, худощавый, низкого роста, весь блистающий золотом и драгоценными камнями. На шее красовалась цепь с портретом Феодосия, на пальцах рук множество перстней, на ногах роскошные сандалии, вышитые жемчугом. Его белую шелковую тунику, застегнутую у подбородка большим рубином и отороченную широкой каймой сенаторского звания, охватывал пурпурный пояс.
– Слушаю твои приказания, король, – сказал он, остановившись пред Арбогастом.
Арбогаст повернулся к Юлию и сказал:
– Повтори Евгению то, что ты мне рассказал.
– Я говорил королю, – отвечал Юлий, – что Валентиниан назначил Фабриция воеводой Италии и что сам он берет кормило правления в свои неумелые руки.
Евгений с изумлением посмотрел на сенатора.
– Что же ты скажешь на это, начальник моей канцелярии и разведчиков, – прошипел Арбогаст сквозь стиснутые зубы, – ты, моя правая рука, моя голова?
– Из Виенны нам ничего не доносили об этом, – в смущении пролепетал Евгений. – Даже во вчерашнем донесении префекта претории нет никакого упоминания о новом назначении Фабриция.
– Потому что меня окружают одни дураки и лентяи! – закричал Арбогаст. – Потому что, чего я сам не разузнаю и не разведаю, того и никто не узнает. Разве затем я украсил тебя золотыми цепями, осыпал драгоценными каменьями, поставил на высшей ступени чиновничьей лестницы, чтобы ты бессмысленными глазами читал лживые донесения префекта? Разве ты не знаешь, что этот подлый куртизан, эта галилейская лисица, пишет пером, которое макает в яд предательства? Зачем я содержу целый легион шпионов?
На смуглом лице Евгения, обрамленном коротко подстриженной черной бородой, выступил бледный румянец.
– Не моя вина, что… – оправдывался он.
– Молчать! – прервал его Арбогаст, поднимая руку. – Не усиливай моего гнева, глупец! Прочь с моих глаз, лентяй, и немедленно пошли самых способных разведчиков в Виенну. Чтобы я через месяц в подробностях знал положение дела. Да пусть твои ищейки спешат, если не хотят испробовать купания под льдами Тотонского озера.
Чиновник в испуге попятился к дверям, но все-таки не ушел из комнаты.
– Ты еще здесь? – вскрикнул Арбогаст, хватаясь за кубок.
– Арбитр вернулся минуту тому назад, король, – прошептал Евгений побледневшими губами, – и ждет твоих приказаний.
Арбогаст поставил кубок на стол и сказал более спокойным голосом:
– Арбитр? Пусть войдет…
Евгений исчез за занавеской, и в комнату спустя несколько минут вошел молодой военный трибун в серебряном вооружении, с позолоченным шлемом на голове. Высокого роста, широкоплечий, с лицом, загорелым от ветра и мороза, он казался воплощением здоровья и телесной силы. Светлые волосы и рыжая борода подчеркивали его германское происхождение.
Он выпрямился у дверей и ждал вопросов вождя.
Арбогаст вглядывался в него с таким напряжением, точно хотел проникнуть взором в тайники его мыслей. Он, видимо, боялся неприятных новостей и старался отдалить их… Он искал на лице своего посла опровержения известий, привезенных Юлием.
Но когда неподвижное лицо Арбитра не сказало ему ничего, он спросил глухим голосом, в котором дрожало скрытое опасение:
– Я не сомневаюсь, что галльские легионы идут за тобой следом.
– Галльские легионы до сих пор не тронулись с зимних стоянок, – отвеча