— Господи боже и святой Франциск, простите мне мои непотребства. (Этому слову он научился в монастыре.) Дайте мне время искупить грехи и стать добродетельным послушником!.. А если вра узнает обо всем и выгонит, я утоплюсь, а домой не пойду, верь мне, мой добрый святой Франциск!.. Ведь ты знаешь, кто меня подстрекал бражничать по ночам и глядеть, как растаскивают твое таким тяжким трудом приобретенное добро! Ведь я никогда бы сам не дошел до этого, никогда!.. Помилуй мя, боже, и ты, святой Франциск, помилуй мя, грешного!..
Будь его власть, Баконя в ту минуту, вероятно, не помиловал бы ни своих друзей, ни слуг (кроме Жбана), а с удовольствием утопил бы их всех в реке, особенно Корешка и Треску. Помянул он и Степана, когда-то милого, а теперь ненавистного, этого черного дьявола, бешеного котаранина, зачинщика всяких «непотребств». Перебрал в памяти все пережитое, сравнивая первые свои представления о монастырской челяди с теперешними…
Несколько дождевых капель упало Баконе на руки и вывело его из задумчивости. Он бросил взгляд на восток, где из-за туч выглянуло солнце; потом огляделся по сторонам, и ему показалось, что и пригорки, и деревья, и вьющийся виноград — все, что было у него перед глазами, вдруг как-то задумалось, посерьезнело, словно вся природа чувствовала, что наступил великий пост, пора раскаяния и горячих покаянных молитв. Потрясенный, Баконя перекрестился, склонился перед солнцем в поклоне и быстрыми шагами направился обратно, думая о чудесных великопостных службах и представляя себе, как на страстной будет петь «Страсти господни», а с полей вдруг потянет весенними ароматами, как было в прошлом году. Заречные опять станут спрашивать: «Не молодой ли это Еркович так славно поет?» От одной этой мысли его распирала гордость, улучшилось и настроение; он еще издали поздоровался со стоявшим подле кухни полуодетым Увальнем.
«А что, если я схожу туда и разбужу всех? Вот первая польза, которую я принес бы сегодня монастырю! Пойду!» — Баконя опустил кувшин с водой на землю и побежал к кухне.
— Кузнец, мельник, поднимайтесь! Солнце уже взошло! Косой, вставай и разбуди Жбана!
Из кухни донеслось только бормотанье. Возвращаясь, Баконя живо себе представил вчерашнюю скачку и прыжок Жбана. «Нету, брат, на свете еще таких, как буковчане! — сказал он сам себе. — Один этот рохля чего стоит! А каковы же те, из лучших! Прыгнуть из бочки — дело нешуточное!.. А Жбан уверяет, будто у них кузнец может руками сломать конскую подкову!.. Разве не молодцы эти буковчане? Да, брат! Ну, я тоже вспрыгну на всем скаку на коня, хотя бы пришлось переломать ноги!» Баконя остановился подле кувшина, представляя себе, как он сначала побежит рядом с лошадью, а потом вскочит на нее. Это случится в день храмового праздника перед множеством народа, и все будут ему хлопать в ладоши. Потом Баконя прикажет выкатить две огромные бочки, выше человеческого роста, влезет в одну и прыгнет из нее в другую. Тут уж народ придет в неистовство, потому что в Далмации очень ценят такие дела.
Когда Баконя нагнулся за кувшином, его взгляд упал на конюшню: дверь в конюшню стояла приотворенной. Поставив кувшин, он кинулся, позабыв про дядю, к конюшне. В ту же минуту полил дождь. Баконя толкнул дверь и с порога ласково позвал: «Буланый! Где мой Буланый!» Конь узнавал его по голосу и всегда отзывался ржанием. Однако Буланый не отозвался. Баконя вошел… ни Буланого, ни Сердаровой Звездочки, ни темно-гнедой Бурака, ни Вертихвостова вороного, ни двух лучших рабочих лошадей в конюшне не было. «Но где же они?» — спросил себя Баконя. Две клячи, жевавшие жвачку у яслей, печально поглядели на него и отвернулись, словно хотели сказать: «Нас не спрашивай!» Баконя во весь дух пустился к кухне.
— Где Жбан? — спросил он.
— Он, брат, только во вкус вошел и еще не скоро проснется! — отозвался сидевший на пороге Увалень.
Баконя заорал так, что у всех в ушах зазвенело:
— Не до шуток, беда!.. Скорее выходите, пропали лошади! Понятно?.. Конюшня открыта, а лошадей нету!
Все кинулись за ним.
Лошади исчезли, дверной замок был цел.
— Косой, ты позабыл вечером запереть дверь? — спросил кузнец.
— Не я, Жбан позабыл…
— Молчи, скотина! «Жбан позабыл»! Разве не мы отнесли его мертвецки пьяного?.. Впрочем, думаю, беды еще нет. Лошади не были привязаны, дверь открыта, видать, сами ушли на водопой. Пойдемте по следу!..
Следы копыт отчетливо виднелись на влажной земле, но среди них были и отпечатки человеческих ног. Следы привели к воде и оборвались.
Все опешили.
— Что же это? — спросил Баконя.
— Клянусь душой, утопились! — начал Увалень, протирая красные глаза. — Жизнь надоела, и, не говоря худого слова, дружно решили: «Давайте утопимся!» И, как видите, сказано — сделано!
— Брось, не валяй дурака, не до шуток сейчас!..
Увалень засмеялся и возразил:
— Что же остается делать, если вам охота себя морочить? Сами же видите: вот следы конских копыт, вот коровьих, а вот босые ноги заречных…
— Верно, клянусь Иисусом! — воскликнул скотник. — Вот и след! Ах, беда, значит, увели и коров! — И он побежал к хлеву, остальные за ним. Перед дверью он остановился, потом повернулся к подбегающим и развел руками. Дверь была взломана. Все разом ввалились внутрь. Хлев был пуст.
— Ах, я несчастный, нету! — простонал скотник.
Увалень начал:
— «Дай мне кофе с молоком!» — «Нету молока, синьор!» — «А почему нет молока?» — «Потому что заречные коров увели, синьор!» — «А зачем увели?» — «Потому что у них не было своих, синьор!»
Слуги посмеивались, но Баконя побледнел и, бросая на них гневные взгляды, принялся кричать:
— И это слуги святого Франциска!.. Честные католики!
— Потише, малец! Рановато тебе здесь приказывать и драть глотку, занимайся-ка лучше своим делом!.. — обрезал его мельник, потом выбежал из коровника и закричал что было мочи:
— На помощь!.. Клянусь ранами святого Франциска, ограбили монастырь!.. Караул! Караул! Сюда, сюда, спасите!
— Бей в набат! Стреляй! — крикнул кузнец. — На по-о-мощь!
Трое кинулись к веревкам и затрезвонили во все четыре колокола; остальные, схватив из кухни ружья, подняли такую пальбу, словно восстала вся округа.
Дождь все шел.
Фратеры выскочили из монастыря. Фра Брне без сутаны, в плаще внакидку. Первым прибежал Сердар.
— Что случилось?..
Поняв, в чем дело, Сердар кинулся к реке, за ним слуги, потом послушники, а за ними, уже неторопливо, двинулись фратеры…
— Видать, кто-нибудь утонул? — заметил Лейка.
— Та-а-а-а-ак! А мы-то чем поможем?!
— А может, и другое что случилось? — вмешался Тетка.
Сердар, убедившись, что следы обрываются у воды, кинулся вдоль реки к переправе. Остальные в том же порядке последовали за ним. Баконя ни на шаг не отставал от Сердара. Миновав кустарник, все убедились, что у берега нет ни парома, ни лодок.
Увалень присвистнул и махнул рукой.
— Что думаешь, Увалень? — спросил Сердар.
— Думаю, затопили, если было время… или пустили вниз по реке.
— А может, они где застряли?
— Все возможно, вода невысокая.
— Надо проверить! — бросил Сердар и вернулся тем же путем.
— Лошадей всех увели? — спросил он Баконю.
— Нет… остались две рабочих!
— Беги… соколик… ты самый быстрый… Беги скорей и… приведи их сюда…
Баконя умчался. Тщетно окликал его дядя, стоявший в ожидании с остальными фратерами.
— Господи, что случилось? — спросил он Сердара.
— Как что случилось? — крикнул тот сердито. — Неужели вы еще не знаете, что нас обокрали?..
Тем временем Баконя привел лошадей.
Сердар вскочил на лучшую и погнал ее в воду, крикнув слугам:
— Ударьте-ка ее!
— Ради бога, только не в воду! Черт с ним со всем, что украли, лучше себя побереги! — просил настоятель.
— Бейте, раз говорю! И кто хочет — за мной! — заорал Сердар.
Баконя пнул лошадь ногой. Она неохотно вошла в воду, но мало-помалу осмелела и поплыла. Течение понесло ее к противоположному берегу. Сердар помогал ей руками, шпорил каблуками, и лошадь переплыла.
Тем временем сбежались крестьяне и, заглушая друг друга, перекликались с монастырскими слугами. Никто ничего не мог разобрать. Пользуясь суматохой, Баконя вскочил на другую лошадь и погнал ее в воду.
Лошадь Бакони дважды погружалась в воду, на поверхности оставалась только голова юноши. Поднялись отчаянные крики.
— Спасите мальчика!.. Кто умеет плавать?.. Спасите мальчика! — вопил фра Брне.
Баконя вертел головой, показывая, что помощь ему не нужна, отпустил недоуздок и подался на круп лошади.
Сердар и Баконя во главе крестьян двинулись вниз по реке.
— Вы отправляйтесь все к переправе на случай, если притащат паром! — приказал настоятель.
— А где Жбан? — спросил Тетка.
— Дьявол его знает! Как напился вчера, так, верно, до сих пор дрыхнет, — ответил кто-то.
— Так позовите его, он стоит троих таких, как вы.
Слуги пошли исполнять приказ, а фратеры и послушники повернули обратно к монастырю.
— Ступайте отоприте церковь, это еще не причина не служить заутреню! — сказал послушникам фра Кузнечный Мех.
— Дело, конечно, не обошлось без домашнего наводчика! Видна своя рука! — отдуваясь, сказал настоятель.
— И я тоже думаю! Я тотчас знаете кого заподозрил?
— Кого?
— Степана, конечно! — сказал фра Кузнечный Мех.
— Совершенно правильно! — воскликнули все хором.
— А что ты думаешь, Брне? — спросил Вертихвост.
— Думаю, что черт унес у меня двести талеров, вот о чем думаю! Что толку, если и найдем виновного? Коня я все равно больше не увижу, он сейчас уже на турецкой границе…
— Верно, клянусь богом! — подхватил настоятель. — Четыре верховых лошади со сбруей, считай по двести талеров, две рабочих, пусть по пятьдесят, итого девятьсот талеров; затем шесть коров, пусть хотя бы по двадцать, это сто двадцать. Так, теперь добавим две лодки, паром, канаты, скажем, еще сотню талеров, — итого около тысячи двухсот талеров пропало сегодня утром, в чистый понедельник!