— Ладно, хорошо! — прервал его Брне и протянул ему пожелтелый листок. Баконя пробежал его глазами и сказал:
— Я давно знаю на память этот псалом. Меня научил вра Захария.
— Не говори ты «вра»! Сколько раз тебе повторять? Ведь ты уже не деревенщина!.. А научил ли тебя фра Захария петь этот псалом, а?
— Я знаю, что это ваш и что вообще у вас много псалмов; дядя Шакал знает кое-какие, только перевирает…
— Ладно, ладно, ну-ка, послушаем, раз ты знаешь!
Баконя опять зажмурился, скрестил руки и затянул:
О Иисусе, надежда людей,
Не отвергай души моей!
Ведь душа моя умерла бы
Без тебя, моей услады!
Ты утеха всех нас в тоске,
Ты словно солнце во тьме…
Внимайте же, братья, отцы,
Пресвятой нашей церкви столпы…
— Стой! Видишь, и не знаешь! Последние два стиха из «Страстей господних». Впрочем, все равно! Слушай, я прочту тебе новый мой псалом — о несчастье, постигшем нас, а ты выучишь его наизусть! — И Брне принялся читать свое новое сочинение, которое содержало несколько сот строф и начиналось так:
Всемогущий нас бог покарал
И свободу проклятому дьяволу дал,
И в личине Жбана-грабителя
Тот проник в святую обитель…
А заканчивалось так:
Месть, Тодорин, близка, трепещи!
От святого Франциска тебе не уйти!..
Таким образом, Баконя снискал еще большее благоволение дяди, но черт его дернул рассказать фра Тетке об их ночных развлечениях. А Тетка задумал подшутить над Брне и, сочинив несколько латинских стихов, заставил Баконю их выучить.
— Если разрешите, синьор, я знаю кое-что новое.
— Та-а-ак! — опустившись в просторное кресло у стола, сказал Брне. — Ну-ка, послушаем, если что интересное!
Баконя опустил глаза и, подняв указательный палец и рассекая им воздух, начал:
Si vis incolumen, si vis te reddere sanum
Curas tolle graves: irasci crede profanum,
Parce mero, coenato parum: non sit tibi vanum
Surgere post epulas: somnum fuge meridianum…
С первых же слов Брне вытаращил глаза, медленно поднялся с кресла и, тихонько подойдя к Баконе, влепил ему такую затрещину, что у юноши голова откинулась к плечу.
— Ослиное отродье! — приглушенно зарычал он. — Как ты посмел… позволить себе!
— Что я сделал? — спросил Баконя, отступая. — Разве здесь какие нехорошие слова? Это фра Думе…
— Как раз за это я с тобой и рассчитаюсь! — в бешенстве продолжал дядя, хватая подвернувшийся под руку кувшин, но Баконя выскочил в коридор и кинулся направо, чтобы не столкнуться с Вертихвостом, который, как обычно, гулял перед своей кельей, но Вертихвост, заметив его, крикнул:
— Ты куда, Еркович? Стой! Что тебе надо в такую пору в кухне?
— Дело у меня! — буркнул Баконя, не останавливаясь, и поднялся в трапезную.
Тетка, Сердар и Кузнечный Мех вышли из келий. Вертихвост, бранясь, пошел было за Баконей, но Сердар и Тетка остановили его. Потом они зашли к настоятелю и застали его почти без сознания.
Навозник, по обыкновению, разгуливал по длинной трапезной. Убрав кувшин с вином, он отпер дверь, но при виде бледного Бакони испуганно отпрянул назад.
— Что случилось? Уж не с дядей что? Не умер ли?
— Для меня умер, — ответил Баконя, повалившись на скамью. — Не могу с ним больше. Лучше в омут!
Прежде чем повару удалось узнать, в чем дело, вошел Сердар и начал ласково уговаривать Баконю:
— Вернись, Ива, вернись, дитя мое!.. Дядя все же дядя, если и накажет, то ради твоего же блага!
— Хорошо благо! Ни за что ни про что получать затрещины, да еще слова не вымолвит, не обозвав ослом! Я дошел до того, фра Яков, что готов руки на себя наложить. Вот уже четыре года, как я верой и правдой ему служу! А в награду одни только муки! Разве я виноват, что ему не спится по ночам, виноват, что у него отекли ноги? Нет, не могу я больше, лучше уйду в другой монастырь, а не примут, буду искать работу. Хоть в конюхи, если на то пошло!
— Куда уходить, в какие конюхи! Что ты плетешь! — сказал Сердар, уводя его из трапезной. — Не для того вовсе ты рожден, тебе быть священником и приказывать другим… Доброй ночи, Грго! Пойдем, пойдем!
Когда они спустились с лестницы, Сердар обнял его за плечо и зашептал:
— Глупый мальчишка, подумай только об одном… Разве ты не понимаешь, что твоему дяде жить осталось недолго, что не сегодня завтра и на твоей улице будет праздник… Понимаешь, что я хочу сказать?
— А разве все его добро не принадлежит монастырю? — спросил Баконя.
— Сущий младенец! — сказал Сердар растроганно, видя, до чего наивен Баконя. — Сущий младенец! — повторил он и потрепал его по щеке. — Я вовсе и не думаю, что ты обкрадешь дядю, боже сохрани, но он сам тебе завещает деньги как своему родственнику, так все делают! И ему покойный фра Вице оставил несколько сот талеров, и мне мой дядя кое-что оставил, так все поступают. Итак, Ива, будь умницей! Запомни: «Кто дыма не наглотается, у костра не согреется!» Терпи, выполняй его капризы еще немного, а потом все будет хорошо. А сейчас пойдем, мы и так слишком задержались.
Миновав двор, они очутились у другой лестницы. Баконя остановился.
— Прошу вас, фра Яков, переведите мне одни латинские стихи.
— Какие латинские стихи? — спросил Сердар удивленно. — Что тебе взбрело в голову?
— Да так, есть один… Я не найду покоя, пока их не пойму!.. Я вас прошу, очень, фра Яков. Они короткие…
— Хорошо, читай, послушаю, — прервал его Сердар, по-прежнему удивленный, и, поморщившись, приоткрыл рот: он был слабым латинистом. Баконя раздельно прочитал первые две строфы, а на третьей запнулся. Несколько мгновений Сердар стоял неподвижно, закатив глаза, и вдруг разразился таким громоподобным хохотом, что раскаты его, наверно, долетели до черной кухни.
— Ха-ха-ха-ха… parce mero… coenato parum… curas tolle graves… — повторял Сердар между приступами хохота.
Фра Тетка сбежал с лестницы.
— Довольно, ради мук Христа, довольно, фра Яков. Что ты делаешь? Хочешь человека убить?.. А ты (он обернулся к Баконе) не мог не разболтать всем?
— Я ничего не говорил, — ответил Баконя насупившись. — Я только хотел знать те бранные слова, из-за которых…
— Молчи, молчи, говори тише! — сказал Тетка, которому показалось, что у Брне скрипнула дверь. — Пойдем наверх… Это совсем не бранные слова. Не такой я человек!
— Я хочу их знать! — уперся на своем Баконя.
— Хорошо, я их переведу, — сказал Тетка, поднимаясь по лестнице. — «Если хочешь быть здоровым, если хочешь выздороветь, откинь тяжелые заботы, не раздражайся!» Видишь, что здесь плохого? И затем: «Пей вино лишь в меру, ужинай легко, гуляй после еды, не спи после обеда…»
— Что за вздор, фра Думе, объясни, ради Христа? — спросил Сердар. — Либо я рехнулся, либо с вами что-то неладное!
Думе быстро сказал что-то по-итальянски и повел Баконю в келью. Фра лежал в постели и стонал. Тетка, повертевшись немного, ушел.
И тогда Брне пустился причитать:
— Будь проклят день, когда я родился, как сказал праведный Иов. Проклят человек, поверивший человеку, как опять же сказал праведный Иов. Тяжко тому, кто творит добро, как говорит народ. Значит, ты готов уже весь монастырь всполошить, если я тебя в чем упрекнул? Так-то, значит, ты мне воздаешь за мои благодеяния! Такова-то, значит, твоя благодарность за то, что я соскреб с тебя вшей, старался сделать из тебя человека!.. Ах, Юрета, Юрета, вылитый дед Юрета, несчастное дитя, Юрета, который обокрал Зврлево и всю округу и которого гноили пять лет в тюрьме… Ах, Юрета, укрой мне ноги, подоткни хорошенько одеяло за спину, а на живот положи еще рядно, несчастное дитя, а завтра получишь, что полагается.
И черт принес Космача именно завтра!
Фра Брне сидел после обильного завтрака на веранде, мрачный, как туча, как вдруг появился староста Космач с палкой в руке и торбой за плечом. Едва взойдя по ступенькам на галерею, он заулыбался.
— Хвала Иисусу, вра Брне! С добрым утром! Как здоровье?
— Откуда ты так рано? — спросил фратер, надувая щеки.
— Еще с вечера вышел. Как говорится, по ночному холодку, днем-то жарко…
— Ладно, ладно, а зачем пожаловал, а?
Космач смутился от такой встречи.
— Накажи меня бог, только чтоб проведать тебя и сына. Барице дурной сон привиделся…
— Та-а-ак? Ну что ж, меня ты уже проведал, проведай сына и ступай откуда пришел. — Брне возвратился в келью и заперся.
У старосты задергались усы. Он огляделся по сторонам, не слыхал ли кто нанесенного ему оскорбления. К счастью, никого кругом не оказалось. Прижав губы к замочной скважине и оградив рот ладонями, Космач прошептал:
— Дорогой мой вра Брне, нынче ты не в духе, я не знал, прости, пожалуйста, но…
— Иди к черту! — прервал его изнутри Брне. — Убирайся сейчас же, если хочешь мне еще когда-нибудь показаться на глаза! Уходи!
— Хорошо, хорошо, как прикажешь! Иду сейчас же, мигом ухожу! Тебя да не послушать, а? До свидания!
Космач зашагал в другую сторону. Дойдя до трапезной и увидев настежь распахнутую дверь, он вошел в нее и с порога кухни произнес:
— Хвала Иисусу, синьор Грго! С добрым утром!
Навозник, чистивший рыбу, глянул одним глазом на незваного гостя и сухо ответил:
— Слава Иисусу и Марии ныне и во веки веков… Ступай, брат, к настоятелю!
Терпение старосты лопнуло.
— Я, милый, не просить о чем-нибудь пришел, а проведать сына!.. Где он сейчас?
— Ступай, брат, к настоятелю! — повторил Грго и повернулся к нему спиной.
У Космача защемило сердце; решив, что с Баконей стряслась беда, он кинулся обратно, обежал галерею, заглянул в церковь и, не найдя нигде живой души, крикнул со всей мочи своих легких:
— Эй, Ива Ер-ко-ви-и-и-и-ич!
Одна за другой распахнулись двери келий.