Болтун кусал губы, но, видя, что Илия отводит глаза, а отец подмигивает, понял, что все стараются сгладить первое впечатление, и в свою очередь поправился:
— Да ведь я давеча хотел только пошутить, что Мария похожа на свою тетку, которую выдали в Мокрое Поле и о которой болтают, будто она ведьма. Право же, ничего такого…
— Господи, вечно ты чудишь, как дитя неразумное, — прервал его отец. — Удивительное дело! А ты-то на кого похож, знаешь? Ну да ладно, оставим это. Йовица человек неплохой, хоть и нехорошего рода, но он среди своих точно белая ворона. Прозвали его «Подожмихвостом» за то, что он лучше уступит, чем станет заводить свару, за то, что не жаден, не нахал и не хвастун, как все его родичи. И прозвище Йовицы невинней, чем те, которыми они кичатся и которыми их окрестил народ: «Зазнайка», «Бахвал», «Человечишка», «Огрызок» и… и кто его знает как еще! С Йовицей я сойдусь, а с теми, покуда жив, не хочу иметь никакого дела. И этим все сказано. Итак, сынок, дай бог тебе счастья!
— Дай бог, в добрый час! — подхватили братья.
Илия вздохнул, лицо его просветлело, но он все еще смущенно сказал:
— Я… отец… так сказать… полагаю, лучше всего… мне сдается, конечно, воля твоя… но чтобы не очень откладывать…
— Хорошо, хорошо, теперь же все и уладим. Ты сговорился с девушкой? Ну и отлично, завтра же пойду сватать. Сразу, конечно… Да что же ты, милый, заспешил ложиться? Нет! Эту ночь нельзя не отметить! Болтун, налей-ка кувшин вина, хватим по маленькой за здоровье жениха. Быстро! Живо! Веселей, Болтунище! А вы, Митар с Перо, заводите песню. Ну, хотя бы эту — «О женитьбе Сибинянина Янко»! Ты, Митар, затягивай, а ты, Перо, подпевай! И — ха-ха! Где наше ружьечишко! — Шпирак схватил ружье, выскочил за дверь, вскинул и — бабах!
Выстрелы привлекли соседей. Всяк диву давался, узнав, какую девушку выбрал Илия, и думал про себя то же, что и домашние: «Здесь дело нечисто! Приворожила, не иначе!» — но ничего, кроме «дай бог счастья!» — сказано не было.
А Шпирак разошелся вовсю и потчевал гостей. Большой кувшин в добрую треть ведра то и дело наполнялся и выпивался один на двоих. Болтун клялся в своей здравице, что никто во всем Рибнике так не будет заботиться о снохе, как он. Перед рассветом хозяин заплетающимся языком произнес последнюю здравицу: «Илия, сы…сынок, буду бай-бай-бай… твое дитя через… годок!..»
Илия поднялся первым, когда солнце стояло уже высоко, и сел перед домом. За ним вышел отец и молча уселся рядом. У обоих шумело в голове. Немного погодя отец попросил воды умыться. Илия подал воду, потом побрил Шпирака, что делал обычно по воскресеньям. Шпирак оделся по-праздничному и молча пошел со двора, Илия, почесывая голову, двинулся следом за ним.
— Не тревожься, — сказал наконец Шпирак, — возвращайся и ступай с братьями в церковь, ежели не приду к полднику, ешьте без меня.
В ту самую минуту, как Шпирак поравнялся с церковью святого Спаса, ударили в колокола. Солнце пригревало с ясного голубого неба, тень от церкви разлилась по лужайке, и казалось, что на ней уже пробивается травка. В оливковой роще чирикали воробьи и посвистывали дрозды. Появились и пчелы, одна из них прожужжала у его уха. Старый миндаль за церковью зацвел. Право, если зажмуриться, можно подумать, пришла весна! А ведь середина зимы.
Шпирак зашевелил губами и, глядя на носки своих опанок, истово перекрестился. Потом нагнулся, чтобы поправить носок, — хоть это и не требовалось, потому что опанки были новые, — и двинулся дальше, то прибавляя, то убавляя шаг, часто озираясь по сторонам; наконец он миновал древнюю стену, что на краю Рибника, и под сенью миндалей завернул к…
О господи, возможно ли это! Шпирак входит в дом гадалки Иваны! Богобоязненный Шпирак, не разрешавший своим и заикаться о гадалках, сам идет на ворожбу!
Когда Луетич вошел в дом, Ивана, крупная сварливая женщина, которую боялся весь Рибник, расчесывала волосы. Невежа даже не поднялась на его приветствие, только покосилась на него и, укладывая свои уже поседелые косы, спросила: «Что новенького, деверь?»
Шпирак, заикаясь, объяснил причину своего прихода и в ответ услышал:
— Дело непростое, деверь. Пока не выложишь талер, и пальцем не шевельну, знаю вас, мужиков, отлично. Покуда не вытянете слово, ластитесь, а потом торгуетесь из-за каждой плеты!
Схватив талер, гадалка взялась за карты, перетасовала их, разложила на столе и принялась гадать.
— Да, так оно и есть, парень под ее дудку пляшет, она приворожила, но смотри, деверь, не вздумай расстраивать свадьбу, иначе сыну твоему крышка! Понял? Тебе же боком выйдет, потому женил бы ты его тогда на черной земле!.. В конце концов ежели и приворожила, то оттого, что любит, и будет он счастлив с ней до самой смерти. Здесь, деверь, грех невелик, ведь нынче парней иначе не заарканишь…
Когда Шпирак выскочил на улицу, в голове шумело еще больше. Он не заметил даже, как люди удивлялись, увидев, откуда он вышел.
Пришел он в себя уже близ Крняичей. И снова в ушах прозвучали слова: «В конце концов, она любит его, и будет он с ней счастлив!» — и это его немного утешило.
Марию привели в середине мясоеда. Илииных сватов было десять, невестиных пять и две пригожие подружки. Из церкви молодая шла последней с деверем Митаром: маленькая, едва ему по плечо, крутолобая, с острым подбородком, чуть взглянет своими черными глазами — точно ножом полоснет. Правда, волосы у нее были густые и черные, руки маленькие и белые, и вся она была ладная, и тем не менее эту пигалицу не взял бы и последний рибницкий наймит, разве что с богатым приданым. Женщины толпились на перекрестках, где должно было пройти свадебное шествие, чтобы забросать молодых миндалем и сладкими бобами, хотя, будь их воля, невесту они охотнее забросали бы камнями.
— Приворожила, не иначе, — громко восклицали девушки, — только в наказание и можно в нее влюбиться!
— Пожалуй, давненько не было такого красавца жениха и таких пригожих сватов при такой уродливой невесте! — добавляли молодицы.
Мария шла под одни и те же выкрики: «Проклятая ведьма!»
Из трубы дома Луетича валил густой дым. Во дворе жарили на вертелах баранов. На улице водили коло и пели песни:
Добро пожаловать, наша сношенька,
Мироносица;
Ты с собою приносишь счастье всяко,
Мироносица…
Одна из соседок на тот же голос ввернула:
На горе пожаловала сношенька наша,
ведьма-пигалица…
Аница, которая вела коло, услыхав это, влепила ей пощечину. И если бы более благоразумные не замяли ссору, то как раз в тот миг, когда молодая переступала порог дома, разразился бы скандал. После этого свадебный пир ничем не омрачался до самой ночи. Шпирак снова заплетающимся языком провозглашал бесконечные здравицы. Болтун опять клялся почитать сноху — и вечер прошел шумно и весело, как это бывает в крестьянском доме на свадьбе.
Невестка оказалась работящей, опрятной, всегда ровной и покорной свекру и деверям. Это признавали все соседи, следившие за каждым ее шагом, и, что самое главное, то же подтверждали Шпирак, Митар и Перо. Не отрицал того и Болтун, но о невестке он высказывался неохотно и, если приходилось что говорить, обычно коротко бросал: «Да, неплохая!»
С тех пор как женился брат, Болтуна словно подменили. В досужие часы он шел к сестре, садился подле нее и часами задумчиво курил, не говоря ни слова, лишь изредка шутил с ее маленьким сыном. Аница диву давалась. Раньше, бывало, его ждешь не дождешься; не раз она укоряла брата, что не навещает ее, а теперь вот не отходит ни на шаг, но сидит какой-то скучный и хоть бы слово вымолвил, что с ним. Аница больше всего любила младшего брата, она его вынянчила, была ему не только сестрой, но и матерью. Наконец Болтун выложил все, что накопилось у него на душе.
— В нашем доме угнездилась лютая змея! Вот потому я…
— Ну, что ты, братец! — перебила его Аница. — Все вы ее хвалите…
— Да, да, старая песня: тихая, старательная, бережливая — то, се, а в общем ерунда…
— Как ерунда?..
— Ерунда, говорю тебе, потому что в доме неладно. Никто из нас не может выдержать ее взгляда; не можем разговаривать с тех пор, как она с нами; не можем дышать… Что-то непонятное творится, не знаю, как объяснить, словно дом стал тесным, закупорили его со всех сторон, и словно огонь под ним тлеет. С поля не тянет под родную кровлю, а как соберемся, только удивленно переглядываемся. Старик не жалуется, Митар молчит, Перо тоже ни слова, но у каждого на лице написано, что у него на сердце камень! Нет! Так долго не может продолжаться, — закончил Болтун, скрипнув зубами.
— Господь с тобой, Симо! А Илия?
— А Илия словно завороженный! Присох к ней душой. Если не занят, не отходит от ее юбки. Уставится в проклятые глазищи… не может насытиться их взглядом, от которого всякому другому бежать впору. Играет с ней, как с куклой, ласкает прямо на глазах старика, готов голову оторвать тому, кто скажет ей дурное слово, и во всем ей мирволит. Но скоро этому придет конец! — сказал Болтун и снова скрипнул зубами.
И с тех пор он перестал ходить к Анице.
В первый день масленой, около полуночи, Мария стонала во сне так громко, что разбудила всех домочадцев, кроме свекра и мужа. Болтун поднялся с постели и постучал кулаком в перегородку, крикнув:
— Да замолчи, чтоб у тебя язык отсох!
Мария села и залилась слезами. Митару стало ее жаль, и он спросил, не больна ли она. Невестка не ответила, но плакала до самого рассвета, пока все, кроме старика, не встали.
— Не знаю, что со мной, — прошептал Шпирак, — не могу даже пальцем шевельнуть, словно у меня кто-то, храни нас господь… всю силу высосал. Простудился, верно, ну вы, дети, ступайте, не теряйте времени, а я подойду, если смогу.
Братья отправились в Горное Поле окучивать виноград, нагрузив двух мулов мотыгами, провизией и ряднами с тем расчетом, чтобы там же заночевать. От Рибника до виноградников было более часу хорошего хода. Долго братья шли молча, наконец Митар решился и начал рассказывать Илии, как его молодка скулила без всякой к тому причины.