Прибытие императорской свиты было благоприятным моментом для любого города. Можно было установить контакты и устойчивую линию связи с самим императором, а также с его приближенными. Можно было просить об одолжении. Это могли быть титулы – Колония, Метрополия, Первый, Величайший, Самый Красивый, Смотритель Храма – всё это было полезно в непрекращающейся борьбе за статус между соседними городами, или эти титулы могли принести больше материальных выгод: право быть центром судебных разбирательств (что увеличивало доходы, поскольку приносило городу тяжущихся и других лиц), или расширить городской совет (советники платили взносы), или, что лучше всего, свобода от налогообложения. С другой стороны, появление императора влекло за собой расходы и потенциальные беды. Всех этих придворных, чиновников, слуг и солдат нужно было разместить и снабдить провизией, а наиболее важных из них – развлечь. Расквартированные войска всегда доставляли неприятности: они занимались грабежом и насилием. И, в случае недовольства, вместо наград император мог назначить наказания: потерю статуса и штрафы для города, изгнание или смерть для отдельных лиц. В самом худшем случае он мог бы натравить солдат на граждан и начать резню, как Каракалла в Александрии. Таким образом, прибытие императора всегда было временем крайней напряженности для города [Harry Sidebottom: The Mad Emperor. Heliogabalus and the Decadence of Rome. Oneworld, London 2022. 5.155].
К зиме войска и двор Гелиогабала собрались в Никомедии. И вот там юный Гелиогабал, по словам Геродиана, сразу же начал демонстрировать римлянам и грекам свой новый религиозный пыл и привычки. Вполне очевидно, что эмесенские ритуалы на Востоке были давно знакомы и не вызвали бы такого возмущения. Значит, там было нечто иное. В общем, Гелиогабал, вместо занятий государственными делами, начал справлять свой культ Элагабала, чёрный камень которого он взял с собой из Эмесы. Он с упоением плясал в его храме под звуки флейты и тимпанов. Одевался он в пышные восточные наряды из китайского шёлка, увешивая себя драгоценностями. Римскую и греческую одежду он откровенно презирал и явно демонстрировал это окружающим. [Геродиан. История V, 5–6].
Лампридий утверждает, что Гелиогабал уже там, во время зимовки в Никомедии, занимался всяким грязным развратом, отдаваясь мужчинам и ведя себя по-свински [АЖА. Антонин Гелиогабал V, 1]. Мы понимаем, что Лампридий – предвзятый источник и может преувеличивать, однако, его текст вполне укладывается в нашу версию извращения Гелиогабалом культа своего бога. Лампридий ведь потому и возмущается, что в официальном культе Элагабала ничего подобного не было.
Отметим, что Гелиогабал стал, пожалуй, самым скандальным из римских императоров, причём настолько, что раньше всегда безоговорочно служил примером наихудшего из возможных правителей (хуже Калигулы, Нерона и Коммода), а сегодня в историческом сообществе стала явно преобладать тенденция к его обелению и оправданию, сопровождающаяся неистовой критикой античных источников, якобы лживо и предвзято отнесшихся к этому человеку. Однако, похоже, что римляне знали, о чём говорили. По ходу рассказа о правлении Гелиогабала мы попробуем разобраться в его сущности, характере и поведении. Как пишет Гарри Сайдботтом, наряду с сексом, смертью и декадансом, история Гелиогабала является идеальной призмой, через которую можно рассматривать другие вопросы, имевшие центральное значение для императорского Рима. Каковы были пределы политической власти? Насколько далеко правитель должен вмешиваться в жизнь своих подданных? Что на самом деле должен был делать император? Что представляет собой религиозный экстремизм? Когда достойное восхищения благочестие превратилось в суеверие и опасный фанатизм? Как создавалась этническая принадлежность? Ненавидели ли Гелиогабала за то, что он был сирийцем? Были ли римляне расистами? Эти вопросы мы и рассмотрим.
Мы уже писали, что психологический и мировоззренческий перелом в юном Гелиогабале произошёл ещё в Эмесе за те, примерно, 9-10 месяцев, что он там жил и служил в храме Элагабала. Как и что там происходило, гадать бесполезно, но, мальчик сирийского происхождения, воспитанный как римлянин в самом Риме и его провинциях, всё-таки ощутил себя сирийцем и верховным слугой Элагабала, призванным превратить своего бога в высшее божество всей Римской империи. Все оставшиеся годы своей жизни Гелиогабал истово пытался выполнить свою миссию слуги Элагабала, не обращая никакого внимания на отношение к этому населения империи и, особенно, самих римлян.
В общем-то, империя явно нуждалась в какой-то новой религии, которая смогла бы объединить всё разноплемённое население государства. Старая римская вера была политеичной. У римлян были свои боги, но они обычно не возражали и против принятия новых божеств. Для этого надо было «заключить с новым божеством договор», в котором оно принимало на себя обязательство защищать римский народ. Римляне же организовывали культ нового божества. Так происходила ротация богов. Некоторые старые боги поблекли и были забыты. Их место заняли новые, более популярные и активные. Часто пришельцев приравнивали к уже известным божествам.
Так, в 433 году до н. э. Риму был представлен Аполлон. Император Август гордился особыми отношениями с Аполлоном и построил ему храм на Палатине.
В 204 году до н. э., во время войны с Ганнибалом, римский сенат позвал мать богов Кибелу из Азии. Для размещения нового божества на Палатине был построен храм. Ее культовым образом был необработанный камень, упавший с небес. Кибела пришла со свитой женоподобных жрецов, часто самоистязавшихся, которые носили экзотические одежды и поклонялись ей восточной музыкой, дикими криками и экстатическими танцами. Похоже на Элагабала.
За столетие до Гелиогабала поклонение персидскому богу солнца Митре, Deus Sol Invictus Mithras, жрецы которого носили ярко выраженные восточные костюмы, распространилось по всей Римской империи, включая сам Рим.
Эти божества, а также другие, такие как Исида или Юпитер Долихен, являлись предшественниками Элагабала. Но там были принципиальные различия. Аполлон был не восточным, а греческим богом. Персидские ритуалы Митры ограничивались посвященными людьми и не были публичными. Культ Кибелы строго контролировался римским государством. Горожане поклонялись ей традиционными способами, с жертвоприношениями и играми, за которыми наблюдал старший судья. Экзотические элементы – вся эта инопланетная музыка, прыжки и пение в диковинных костюмах, не говоря уже о кастрации, – были оставлены иностранному духовенству, вступать в которое римлянам было запрещено законом [Harry Sidebottom: The Mad Emperor. Heliogabalus and the Decadence of Rome. Oneworld, London 2022. S. 230].
Так что же было плохого в том, что император ввел своего бога Элагабала в Рим? Да, как раз то, что это был не Элагабал, а то, что сумасшедший юнец-император посчитал Элагабалом. Поэтому выбор оказался негодным. Настоящего Элагабала римляне бы приняли. Как мы увидим, даже сенаторы честно пытались принять нового бога и отстаивали долгие церемонии в его честь. Вряд ли он стал бы сильно популярен, поскольку был национальным богом небольшой части Сирии, но всё могло пройти безболезненно. Да только это был не тот бог.
Культ, привезённый Гелиогабалом, не пытался принять и примирить все религии, растворив их в Олимпийской, поскольку никого и ни с кем не примирял, а только подчинял с перспективой последующего уничтожения. Моральные принципы римской религии были куда выше, нежели у веры Гелиогабала. Его культ был культом отбросов общества и не выражал ничьих интересов, кроме интересов маргиналов. Принятие такой веры не поднимало, а опускало римское общество, что, несомненно, привело бы его к быстрой гибели. А ведь римляне вовсе не были расистами и охотно перенимали разнообразные религиозные новшества. Всего через 100 лет они вполне себе мирно приняли христианство, имевшее корни в ещё большем захолустье, чем Эмеса и в обществе, к которому римляне относились весьма критически. К тому же, христианство напрочь отвергало все старые религии, как поклонение демонам, что серьёзно возмущало их адептов. Но зато христианство объединяло людей на куда более высоких моральных принципах и мораль его была выше римской. Поэтому население империи приняло христианство, как-то примирившись с запретом старых верований, а веру Гелиогабала не приняло, и попытка провалилась. Сыграла в этом роль и сама личность Гелиогабала, никак не подходившая для объединения народа. В качестве императора, он был не лучше, чем в качестве религиозного реформатора.
Тогда, в Никомедии, Меса прекрасно понимала, что Гелиогабал подрывает свой авторитет подобным поведением, а это было очень опасно. Из того, что мы знаем о Месе, можно представить, что она уже тогда должна была понять неуданность выбора Гелиогабала императором, однако пока она ничего не могла с этим поделать. Заменить Гелиогабала пока было некем, а саму её как правительницу империи никто бы не принял. Приходилось рулить из-за спины внука. Оставалось ждать и пытаться как-то смягчить его поведение. Она пыталась уговорить его вести себя как римлянин и император, однако Гелиогабал был безнадёжен. Он был откровенным фанатиком и поступал ровно наоборот. Назло сенату, чтобы позлить и унизить его, да и вообще римлян, он приказал сделать свой огромный портрет во весь рост, в священническом облачении внутри своего храма с идолом Элагабала, которому он совершал жертвоприношение. Эту картину он отправил в Рим с приказом выставить его в самой середине курии, на самом высоком месте, над головой статуи Победы/Виктории, которой, сходясь в сенат, каждый сенатор воскурял ладан и совершал возлияние вином. Он приказал, чтобы все римские должностные лица при совершении каких-либо общественных жертвоприношений прежде других богов, которых они призывают, священнодействуя, называли нового бога Элагабала.
Существовал ли в действительности такой портрет, неизвестно, Дион Кассий не упоминаете нём. Если портрет действительно повесили над Викторией, то сенаторы были поставлены в двусмысленную позицию – совершение подношений богине Виктории выглядело и как подношения Гелиогабалу с его богом, что явно унижало сенаторов-римлян.