– Вторая причина поважнее первой: кое в чем ты ошибаешься. Я знаю, что теперь видят во мне люди – что видели еще на Островах: убийцу, вероятно, лучшего из всех убийц. Наверное, я такой и есть. Я зарезал многих, и некоторые этого заслуживали, а кто-то, может быть, и нет. Я никогда не утверждал, что мы правы – ни мое крыло, ни Гнездо. Но я дрался за что-то.
Блоха замолчал.
– И?.. – спросил Валин.
Он заметил, что не дышит. В груди медленно разгорался огонь.
– Ты, Валин, просто дерешься.
44
Каден без труда свалил тело Длинного Кулака за край обрыва, в бурную реку. Бежать без ургульского вождя на плечах стало, казалось бы, легче. Длинный Кулак был высоким и сильным мужчиной, но тяжесть его тела представлялась простой, честной тяжестью. Нести его было не трудней, чем ворочать камни или таскать бадьи с водой, а Каден, как ни размяк за год в Аннуре, сохранил в костях и мышцах привычку к тяжелому труду. А вот к тяжести засевшего в сознании бога его никто не подготовил.
Эта мысль казалась слишком велика, слишком слепила, чтобы смотреть на нее в упор, и Каден постарался пока отложить ее в сторону. Солдаты ил Торньи недалеко отстали от него. Тристе скрылась впереди. Если он не доберется до кента раньше аннурцев, все погибло. Бог молчал – может быть, растерялся, а может, готовил более мощный, беспощадный удар против несущего его человека, но даже тихий, неосязаемый, его чуждый вес привел Кадена на грань обморока.
«Хотя бы до кента, – уговаривал он себя, ковыляя по следам Тристе. – Доберись до кента. О том, что натворил, подумаешь на той стороне».
Расщелина вывела на уступ, который круто пошел вниз. На нем обнаружились грубые ступени, почти сглаженные столетиями ветров и дождей. Каден не знал, кто их вырубил, когда и зачем. Все равно. Главное, они уходили отсюда, вели к свободе, и он шагал по ним вниз и вниз, мимо вырастающей все выше стены песчаника: сто ступеней, двести, и вот он на дне, перед лабиринтом древних зданий, которых хватило бы на скромный городок.
Все они были выстроены на длинной скалистой полке над самой рекой. Нижние камни еще сохранившихся построек занесло мусором от речных разливов. Другие смыло водой, и на стремнине до сих пор щерились непережеванные течением глыбы. Все здесь строилось из песчаника, добытого, верно, из окрестных скал. Скреплявшая плиты густая глина большей частью выкрошилась, оставив в фундаментах и стенах большие щели.
Следы Тристе вели прямо по центральной улице, но Каден замедлил шаг, потому что волоски на загривке встопорщились от странного чувства, отточенного в ледяном холоде Костистых гор. Было в этом городе что-то недоброе. Он пробежал взглядом по обвалившимся стенам и зияющим проемам дверей. Обелиски и огромные пьедесталы растрескались, покосились, опрокинулись то ли от весенних паводков, то ли под собственной непомерной тяжестью. В нишах скальной стены виднелись плиты, похожие на алтари, но они не сохранили имен богов, которым были посвящены. Древние камни выглядели странно, непривычно, но не камни растревожили Кадена.
За спиной он смутно слышал аннурских солдат: стучали по камню сапоги, от утесов отдавалось эхо голосов. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, выдохнул и снова открыл. Все это заняло считаные мгновения, но он по-прежнему не понимал, что остановило его на краю древнего города.
«Больше смотреть не значит больше видеть», – услышал он в глубине памяти тихий голос Шьял Нина.
Проглотив недобрые предчувствия, Каден снова перешел на бег – спотыкаясь, бросился по следам Тристе между руинами. Он не знал, где кента, но девушка, если судить по следу, не колебалась. Казалось, здесь она побежала быстрее прежнего, силясь оторваться от погони.
«И от меня тоже», – понял Каден.
Чехол поясного ножа на бегу колотил его по бедру, напоминая, как он недавно угрожал девушке.
– Тристе! – позвал он и помедлил, ловя отклик.
Останавливаться сейчас было опасно. И кричать опасно. С другой стороны, если она пропустит кента, времени на возвращение не будет.
– Тристе! – снова закричал он.
Ответа не было, только эхо его голоса, тонкое и бессильное в шуме беснующейся реки. Где-то в лабиринте его разума заворочался Мешкент. Каден не слышал слов, но распознал нетерпение бога и его ярость. Чужие мысли и чувства рвались из Кадена, искали путь к свободе.
– Нет, – пробормотал он, отгоняя все заботы, чтобы сосредоточиться на выстроенной в себе тюрьме.
Стены стояли на месте – прочные, крепкие, но бог и за короткий срок после смерти Длинного Кулака успел подточить преграду. Его усилие было бессловесным и яростным, как течение реки, и Каден чувствовал: как и течение, оно со временем не уймется. Мешкент теперь жил в нем. Небывалый поток божественности прорезал внутренние стены его души, стремясь к широкой, как море, свободе.
– Нет, – повторил Каден, дав себе кратчайшую передышку, чтобы укрепить бастионы невидимых стен, и снова бросился вперед.
Не замедляя бега, он свернул за угол, пробежал несколько шагов по маленькой площади. Ноги еще двигались, хотя разум запнулся, силясь осмыслить увиденное: на площадке стояли десятки вооруженных людей с луками наготове и обнаженными клинками. Формы на них не было, но стройные ряды и выправка подсказали одно слово: «солдаты». Аннурские солдаты. Каден споткнулся, встал, лихорадочно ища выхода глазами и мыслями.
– Приветствую, Каден.
Заговоривший с ним человек сидел на поваленной каменной плите, вольно облокотившись и задрав повыше ноги в сапогах. В отличие от готовых сражаться и убивать солдат, этот, если судить по виду, собрался сыграть на арфе или откушать поданной в фарфоровой чашечке зрелой папайи.
«Нет, – холодея до костей, понял Каден, – не человек».
Он никогда не видел его в лицо, но помнил сделанный год назад в храме Сьены рисунок. Автором его была мать Тристе.
«Только она не точно передала натуру, – безрадостно отметил Каден. – Не совсем точно».
Жрица наслаждений ухватила острый взгляд и легкую хитроватую улыбку, она запечатлела сочетавшуюся с юмором надменность, но не передала скрытой за всем этим пустоты. Она изобразила Рана ил Торнью полководцем-человеком, не распознав в нем чуждого и враждебного человеку кшештрим.
– Беги, – улыбнулся кенаранг, лениво махнув рукой.
По правде сказать, Каден так и собирался поступить, но это короткое слово остановило его, расшевелив нутряные опасения.
Ил Торнья улыбнулся шире, словно дождался такого отклика:
– Или не беги. Все равно.
Каден ощутил угрожающе затихшего в нем Мешкента – так замирает, забившись вглубь клетки, пойманный зверь. Под изучающим взглядом кшештрим Каден слой за слоем укреплял камеру бога, грудами сгребая к ее стенам страхи и сожаления, смятение и мертворожденные надежды – всего себя до крошки, лишь бы спрятать за ними чужой разум. Он понятия не имел, что способны разглядеть нечеловеческие глаза ил Торньи, но одно знал наверняка: бога кшештрим увидеть не должен.
– Ты не… – заговорил Каден.
Ил Торнья перервал его, закончив фразу усмешкой:
– Не гнался по вашим следам? Нет. Погоня по такой жаре утомительна. Куда разумнее встретить вас на месте.
– Откуда ты знал, где ждать?
Кенаранг, как бы обдумывая вопрос, поджал губы и покачал головой едва ли не с жалостью:
– Я мог бы тебе кое-что рассказать о закономерностях и вероятностях, но смысла нет. Все равно что объяснять математику муравью. – Он пожал плечами, словно решил этот вопрос. – Так или иначе, ты здесь. И, что существенней, она здесь.
Он ткнул через плечо большим пальцем.
Тристе.
Девушка осела наземь между двумя солдатами, волосы упали ей на лицо, подбородок уткнулся в грудь. Следов насилия на ней не было, но кто-то ударил ее по голове, лишив сознания.
– Не самый гостеприимный прием, – отозвался на мысли Кадена ил Торнья, – но, как я слышал, она довольно опасна. Не хотелось бы кончить жизнь кровавой кляксой, как кое-кто в Жасминовом дворе.
Кшештрим склонил голову к плечу:
– Ты ведь там был? Действительно так страшно, как рассказывают?
Паника металась в Кадене рвущейся с цепи бешеной собакой. Ваниате заманивало в себя, но он не доверял трансу, поэтому схватил панику и душил, душил, пока она не перестала извиваться, не позволила ему думать. Факты лились на него холодным дождем. Тристе жива. Может быть, Киль ошибся. Может быть, ил Торнья не желает ей смерти. Может быть, есть выход. Если она очнется… Если Сьена вырвется из нее, как уже бывало прежде… Еще не все кончено. Еще не кончено. Не может быть, чтобы все было кончено.
Ил Торнья улыбался, барабаня пальцами по камню.
– Так или иначе, я благодарен тебе за хороший урок: всегда держи при себе лича.
Он лениво указал пальцем.
Проследив его жест, Каден увидел старика – согбенного, лысоватого, стоящего шагах в пяти от кенаранга. Среди солдат с обнаженным оружием он поначалу остался незамеченным.
– Все считают личей безумцами, – покачивая головой, говорил Торнья, – но это не вполне справедливо. Просто они видят мир… иначе, чем ты или я.
– Ты и я видим мир по-разному, – ответил Каден, удивляясь, как ровно звучит его голос.
Кенаранг поднял брови:
– О, я в этом не так уж уверен. Те монахи, что тебя учили, эти хин… кажется, они кое-чего достигли. Ручаюсь, если разобраться, мы на многое смотрим одними глазами – ты еще сам не понял, как на многое.
Он подмигнул, заглянул Кадену в глаза и отвернулся к старику.
– А вот Рошин немного не таков. Зато он верен, а это для меня важно.
Рошин… Имя ошеломило Кадена. Кто мог назвать сына по самому ненавистному за всю историю существу? Кшештрим в мире почти забыли, зато помнили атмани, помнили ужас и опустошение. Их имена внушали отвращение всем и каждому на двух континентах и за их пределами. И тут истина словно хлестнула Кадена ременным кнутом по обнаженному мозгу.
«Рошин не назван по атмани. Он и есть атмани».