Ил Торнья чуть подался вперед, словно спешил ухватить мелькнувшее в глазах Кадена осознание:
– Ты понял.
Ответить Каден не успел – за его спиной на площадь с топотом вывалились солдаты. Их лица заливал пот. В задних рядах кое-кто скрючился, упираясь ладонями в колени и тяжело дыша. Впрочем, они поспешно подтянулись, когда их командир ударил кулаком в грудь напротив сердца и почтительно гаркнул:
– Генерал!
Ил Торнья небрежно кивнул ему:
– Хорошо поработал, Саркиин. – Окинув взглядом ряды его подчиненных, кшештрим прищурился. – Где третий? Тот, что был с ними?
Казалось, дальше некуда, но Саркиин вытянулся пуще прежнего. Он выглядел человеком, приготовившимся к смерти.
– Его нет, сударь. Свалился в реку с обрыва.
Ил Торнья ничем не выказал гнева.
«Конечно, – напомнил себе Каден, – он и не способен гневаться по-настоящему».
– Интересно, – бросил кшештрим, помолчав, и снова обратился к Кадену: – Кто это был?
Каден лихорадочно искал правдоподобного ответа – такого, какому сможет поверить это бессмертное существо.
– Ишшин, – сказал он, промедлив всего один удар сердца. – Он ушел со мной искать Тристе. Пока она не натворила еще дел.
– Почему же он решил броситься в реку, понимая, что выплыть невозможно? – осведомился кенаранг.
– Он умер. – Каден решил держаться как можно ближе к истине. – Я хотел спрятать его тело.
– Саркиин? – спросил ил Торнья.
Солдат отрывисто кивнул:
– Тот человек был ранен, сударь. Тяжело. Удивляюсь, что он ушел так далеко.
– Опиши его.
Каден напрягся. Неизвестно, много ли сумели разглядеть аннурские солдаты. Они всю дорогу отставали на несколько миль, но если у них была труба, если они смотрели сверху, с края каньона…
– Высокий, – ответил Саркиин. – Большего сказать не могу.
– Цвет кожи?
– Свет неудачно падал, сударь, – медленно покачал головой Саркиин. – Мы лишь мельком видели его пару раз и разглядели только общие очертания.
– Пошлите людей вниз по течению. Тело могло выбросить на берег, или оно зацепилось за камень. – Ил Торнья чуть заметно помедлил, глядя вдаль, и вновь сосредоточился на Кадене. – Твой рассказ интересен, а ведь это только начало.
– Больше особо рассказывать нечего, – возразил Каден. – Мы искали Тристе. Мы ее нашли. А тут ты.
– Тристе… – В голосе кенаранга звенело веселье, которого он не мог чувствовать. – Вот как вы ее зовете?
– Это ее имя, – ответил Каден.
– Имена, – задумчиво протянул ил Торнья, – надеваются и снимаются еще проще, чем лица.
Кенаранг через плечо бросил взгляд на Тристе. Та не очнулась, даже не пошевелилась.
– Сначала я поговорю с ней. – Он указал на пустую скорлупу старого храма. – Там.
Оставалось загадкой, почему Тристе еще жива. Ил Торнья знал о богине в девушке. Иначе нельзя объяснить, почему он забросил войну с ургулами, чтобы появиться здесь, на самом краю империи. Он держал Сьену в когтях, но не сжимал…
«Потому что не знает! – осенило Кадена, и ужасная надежда резанула его изнутри. – Он не знает, что мы оба в его руках».
С точки зрения ил Торньи, он изловил только половину намеченной добычи. Мешкент остался на свободе, и чтобы его поймать, кшештрим нуждался в наживке. А значит, Тристе ничто не грозит – пока. Пока кенаранг не поймет, что в его руках оба бога. А уж тогда – конец.
Мешкент бессильно ярился в замкнутом уголке его сознания.
– Насчет тебя не знаю, – снова обратился к Кадену ил Торнья, – но нахожу все это весьма интересным.
Каден вглядывался в течение реки. Ему связали руки в локтях и запястьях, за пояс притянули спиной к большой каменной глыбе, но оставили, по крайней мере, свободу любоваться изысканным буйством струй в десятке футов под ногами. Послушником в Костистых горах он часами изучал течение горных ручьев. Монахи предписывали это занятие, как изнурительное упражнение, но Каден, по правде сказать, ему радовался. В сплетающихся струях малых рек ему виделось постоянство, в бушующем потоке – столько неизбежности. Он только в них находил передышку. Ему ни разу не удалось понять, что заставляет струи замедляться, обращаться вспять, но река обещала ему странное подобие милости: спасения, хотя бы на краткий срок, от своей неукротимой природы.
Конечно, это был обман.
Вода может медлить в пути, но рано или поздно достигнет моря. На тысячах примеров подобной неизбежности стоит мир. Брошенный камень безошибочно отыщет землю. Незамороженное мясо обязательно загниет. Дни укорачиваются, потом удлиняются и вновь укорачиваются. Без этих истин опоры реальности дрогнули бы и рассыпались. Временно, глядя на хитроумные изгибы струй, можно забыть, что течение мира неизменно. И с ним не поспоришь.
«Покорись, – прозвучал в его сознании тихий, но набрякший бешенством шепот Мешкента. – Отказываясь, ты рискуешь всем. Покорись».
Невозможно было судить, много ли понимает бог в происходящем. Каден, послушно описывая кшештрим наружное положение дел, одновременно схоронил бога так глубоко, что сам его еле слышал.
«Отдай мне себя», – проскрежетал бог и замолчал.
Каден взвешивал шансы. Мешкент способен дать бой – он доказал это, еще будучи в теле Длинного Кулака. Главный вопрос – на сколько хватит его сил. Один монах, напав внезапно, чуть не убил ножом и шамана, и бога в нем – убил бы, не прими Каден Владыку Боли в себя. Мешкент был силен, но в его силе была и его слабость: он до сих пор, как видно, не мог вообразить своего поражения и представить мир, в котором победа достается не ему.
«Да и как ему это представить?» – устало подумал Каден.
Мир ни разу не дал Мешкенту отпора, не показал образа гибели.
«Покорись мне!» – зарычал бог.
Уставившись на медлительный водоворот, Каден покачал головой: «Нет».
Далеко за полночь он наконец услышал тяжелые шаги по битому камню.
– Ступайте, – велел ил Торнья охране. – Я поговорю с нашим новым другом наедине.
Кода солдаты отошли так, чтобы не слышать голоса, кенаранг остановился перед Каденом, поставил на низкий простенок фонарь и сам присел, скрестив руки на груди.
– Итак… – Он кивнул, как кивают старому приятелю, с которым сошлись за обедом после долгой разлуки.
– Где Тристе? – спросил Каден. – Что ты с ней сделал?
– Что я с ней сделал? – Изобразив недоумение, ил Торнья ткнул себя пальцем в грудь. – По мне, ужасно похоже на то, что бежала она от тебя.
– Она испугалась, – ответил Каден, отмахнувшись от правдивого ответа. – Не знала, что делать. Я ее не бил по голове и не опаивал. И не связывал.
– На самом деле, – ил Торнья забарабанил пальцами по стене, – ты все это делал. Бедняжка расчистила тебе дорогу во дворец, а потом ты кинул ее в эту вашу нелепую темницу. При прочих равных я бы сказал, что у нее больше оснований ненавидеть тебя, нежели меня.
– Она знает, что ты такое, – покачал головой Каден. – Как и я.
– Что же я такое? – вздернул брови ил Торнья.
– Кшештрим, – глядя ему в глаза, ответил Каден. – Ты вел против человечества войну на уничтожение. Ты губил собственных детей. Ты – убийца богов.
– Ах… – Ил Торнья лениво повел рукой. – Ты об этом.
Каден сбился, не нашелся с ответом. Он сам не знал, чего ждать. Может быть, отрицания. Вызова. Только не этого небрежного равнодушия.
– Дело в том, – говорил ил Торнья, – что, подобрав подходящие слова: убийца, губитель, можно выставить злом кого угодно. Пришлепываешь словом то, что тебе не по нраву, и можно об этом больше не думать.
– А что тут думать? Киль мне рассказал, как ты убил богов: Акаллу и Корина. Он объяснил, что после их гибели мы лишились немалой части того, чем были: благоговения перед миром природы и небесами. Я все знаю. Ты все эти тысячелетия искал средства убить и других богов – старших богов – и уничтожить наш род.
– Разумеется. А он не объяснил тебе зачем?
Каден опешил:
– Потому что ты нас ненавидишь… – Он понял свою ошибку, едва слово сорвалось с языка.
Ил Торнья покачал головой:
– Ты не так туп. Сам знаешь, для меня это слово ничего не значит. – Он нарочито вздохнул. – Я искал средства исправить поломку.
– Мы исправны.
– О?
– Мы другие. Не всем же быть кшештрим.
– Конечно нет. Кеттралы – не кшештрим. Собаки – не кшештрим. Но вы… – Он погрозил Кадену пальцем. – Вы когда-то были кшештрим. Пока вас не испортили новые боги.
– Мы не считаем порчей любовь, верность, радость…
Ил Торнья нетерпеливо перебил:
– Все это – цепи. Младшие боги вас сломали, ослабили, чтобы поработить, а самое оскорбительное, что ваши новые хозяева заставили вас им поклоняться. Посмотри на ваши храмы: Сьены и Эйры, Хекета и кого там еще. Прислушайся, как вы молитесь. «Молю, богиня, дай мне радости. Молю, владыка, избавь меня от боли». – Он покачал головой. – Я ждал от тебя большего, Каден. Уж ты-то мог бы понять.
Каден медленно, стараясь успокоить мысли, втянул в себя воздух:
– Почему я?
– Хин! – воскликнул ил Торнья. – Ты учился у хин. Очевидно, недоучился, но успел хоть мельком увидеть истину. Должен был хоть отчасти оценить красоту свободы: жизни, не порабощенной вашими животными страстями.
Каден молчал. Какую бы коварную игру ни вел кшештрим, слова его были близки к истине. За долгие годы в Ашк-лане Каден научился дорожить свободой от человеческих слабостей, от нескончаемых потребностей. Конечно, эта свобода была не совершенна. Даже хин еще смотрели на мир сквозь мутное стекло своего «я», но абсолютная пустота ваниате сулила большее. Делала жизнь чище, прозрачнее.
– Будем откровенны, – предложил ил Торнья, снова откидываясь на стенку. – Ты знаешь, что в девушке заперта богиня, и я это знаю.
Каден заморгал в надежде скрыть мелькнувшие в глазах мысли.
– Тебе тоже промыли мозги, ослепили, как весь ваш род, и ты тоже видишь все не таким, как есть, – говорил ил Торнья, – но ты, Каден, не дурак. Ты понимаешь: я не бросил бы северный фронт, не забрался бы в такую даль ради погони за обычным личем.