– Ваше сияние, – кивнула женщина так коротко, что ее движение трудно было признать за поклон. – Меня зовут Гвенна Шарп. Я знакома с вашим братом. Точнее, с обоими. Где Каден?
Сердце в груди у Адер отбило тяжелый удар. Но лицо не дрогнуло.
– Вы из крыла Валина?
– Все трое, – ответила девушка, дерзко разглядывая Адер. – Не знаю, известно ли вам, но он погиб. На севере, в Андт-Киле. Я слышала, вы тоже там были.
Адер напряглась, и Лехав, расслышав что-то опасное в голосе кеттрал, на полшага подступил к ней.
Та покосилась на него через плечо:
– Недурной клинок. Еще шаг, и я воткну его тебе в глаз.
– Гвенна, – произнес стоявший за ее плечом мужчина.
В полную противоположность ей, этот был темнокожим, и его мягкий тон так же противоречил ее резкости.
– Это Талал, – представила Гвенна. – Он считает, что я плохо себя веду. Что мне надо ходить потише и клинки держать в ножнах. И все такое.
Она говорила все это, не спуская глаз с Адер. И улыбка ее была почти хищной.
– Но штука в том, что клинки меня до сих пор не подводили…
48
– Промахнулись, – мрачно сообщил Блоха. – Он выжил.
– Откуда известно? – спросил Валин.
– Я видел. Взрыв сорвал вершину холма, но Балендин за несколько минут до того спустился ниже по склону. Его сбило с ног, и крови он потерял немало, но жив. Его унесли, пока ты пытался в одиночку расправиться со всем ургульским племенем.
Валин закрыл глаза. Камера в глубине Миертинского форта была холодной, как и темнота в его сознании. Дикая радость, уносившая его весь этот день, ушла. Болели кости. Ныли перетянутые мышцы. На коже горели десятки неглубоких порезов. Стоило шевельнуться, подсохшие ранки снова начинали кровоточить.
Остальным пришлось хуже. Из шестерых собравшихся после заката обсудить планы на завтра невредим не остался никто. Белтон шумно хромал. Ньют, тяжело кашляя и булькая кровью в груди, перевязывал плечо Сигрид. И Блоха, и Хуутсуу пахли кровью, но насколько тяжело ранены они, Валин не мог судить. На траве снаружи под прикрытием обломанных стен стонали, бранились или молча умирали легионеры.
– Если ублюдок-лич и подранен, – бросил Белтон, – так и нам досталось. Я потерял двенадцать человек. Еще с десяток вряд ли переживут ночь, а тех, кто не в состоянии сражаться, я даже не считаю.
– Скажи спасибо, – ответил ему Блоха.
– Спасибо? За что?
– Что потерял не всех.
– Пока не всех, – возразил Белтон. – Завтра ургулы снова пойдут на штурм, с личем или без. А в стене, поцелуй ее Кент, пролом. Люди измучены, а им всю ночь придется заваливать дыру. Чего от них ждать к утру?
– Я жду, что они будут драться, – спокойно ответил Блоха. – Раненых посадите на коней и отправьте на юг. Пусть предупреждают крестьян и горожан отсюда до Аннура. Остальные будут драться до победы или смерти. Сколько ни продержимся – выиграем время.
– До победы? Победы не будет! – взорвался легионер. – Против нас все ургульские племена.
– Значит, до смерти, – хладнокровно ответил Блоха.
– Кони мои, – вмешалась в разговор Хуутсуу. – Я здесь, чтобы убить кеттральского лича, а не чтобы раздавать скакунов ради спасения мягкотелых.
Блоха чуть заметно шевельнулся. От Сигрид вдруг запахло нетерпением. Ургулка, как бы ни была быстра и сильна, не ровня кеттрал.
– Они тебя убьют, Хуутсуу, – предупредил Валин. – Если не дашь лошадей, убьют и тебя, и остальных ургулов по эту сторону стены.
Хуутсуу помолчала. А когда заговорила, в голосе кипело презрение:
– Вот каков обычай Аннура. Ты сказал, что я должна сразиться со своим народом ради победы над личем. Я сразилась, вы проиграли. И, потерпев поражение, готовы обмануть наше доверие, убить моих воинов, забрать моих лошадей.
– Кто тебе мешает просто дать нам лошадей? – устало спросил Блоха.
– У вас нет чести, – отрезала ургулка. – Ни у кого.
– Честь – хорошее дело, но в бою от нее проку мало.
Последовавшее молчание было острее ножа, занесенного над каждым, кто решился бы шевельнуться или заговорить. Валин слушал биение сердец – полдюжины упрямых барабанов, отбивающих за прутьями ребер ритм настороженности или ярости. Дыхание визжало пилами по окровавленным натянувшимся губам. Дыхание и кровь – все, что отличало их от валяющихся за стенами трупов. Немного. Явно недостаточно.
– Сколько раз, – заговорил наконец Валин, обернувшись к Хуутсуу, – ты называла Ананшаэля богом трусов?
Он ждал. Ургулка не желала отвечать.
– Давай я одно тебе объясню, – сказал он, не дождавшись ответа. – Я знаю Блоху. Если он тебя убьет, это будет не больно. Славы в том не будет. Вот ты жива, а вот ушла в бесконечную мягкотелость смерти. Балендин останется жить, и мы будем с ним драться, но без тебя. Из-за нескольких лошадей.
– Мы не так договаривались, – скрипнула зубами Хуутсуу.
– Мы договаривались убить лича, – напомнил Блоха.
– И не сумели.
– Когда я умру, – ответил командир крыла, – тогда и скажешь, чего я не сумел.
Валин так и чувствовал, как сцепились их взгляды – как быки рогами: темные, словно земля, глаза Блохи с небесно-голубыми жестокими глазами Хуутсуу.
– Хорошо, – наконец отозвалась она. – Вы получите лошадей, сколько надо. Как будем убивать лича?
Валин осторожно выдохнул.
– Прорвемся сейчас же, – предложил он. – Убьем, пока он ранен и беззащитен.
– Он не беззащитен, он удвоил защиту, – медленно покачал головой Блоха. – Вспомни Гендрана: «Предосторожность – самая прочная броня». Балендин всегда был осторожен. Тем более теперь, когда ранен. Хуже того, он знает, что против него кеттрал. Он нас видел.
Белтон сплюнул на разбитые плиты:
– Разве не это – ваша работа, кеттрал? Подкрадываться и убивать исподтишка?
– Верно, и у нас приличный опыт, так что можете поверить, когда я говорю: не выйдет. Если сейчас подбираться к Балендину, будет нам убийство исподтишка. Только убьют нас.
– Нет клинка острее неожиданности, – поддержал командира Ньют.
– Это я понимаю, – сказала Хуутсуу. – И пятилетний мальчишка знает, что есть хорошее время для набега, а есть плохое. Но у нас нет выбора. Мы не в силах отбивать эту стену вечно.
– Продержимся, сколько сможем, – ответил Блоха. – Потом отойдем до следующей позиции, и еще до следующей. Выиграем время для аннурцев, а сами будем ждать ошибки Балендина.
– Ждать? – возмутилась Хуутсуу. – Вот как вы собираетесь убивать лича? Ждать! Это ли путь воина?
За стеной кто-то закричал – долгий, потерянный, страшный вопль мучительно оборвался. У Валина от этого звука всколыхнулась кровь, рука упала на топорище, но нет, это был еще не штурм. Какой-то солдат сражался с предсмертной агонией – не больше и не меньше.
– Ты назвала Ананшаэля богом трусов, – нарушил молчание Блоха.
Хуутсуу напряглась.
– Он укрывает слабых от боли, – сказала ургулка.
– У нас для Владыки Могил другое имя: Терпеливый бог.
– Терпение – не воинская добродетель.
– А я не воин, – негромко ответил Блоха. – Я убийца.
Той же ночью, когда легионеры уже заделали пролом второпях наваленными бревнами, когда похоронили в неглубоких могилах убитых аннурцев и по возможности оказали помощь раненым, когда все по южную сторону от стены провалились на несколько часов в чуткий сон, Хуутсуу нашла на сторожевой башне Валина, слепо смотревшего на север.
– Сколько их? – спросил он, не дав себе труда обернуться.
Женщина пахла пропитанной кровью кожей и еще чем-то – остро и едко. Валин не сразу понял, что она пила что-то крепкое.
– Не знаю. В наших песнях говорится, что ургулов – как звезд на небе.
– Тогда нам конец, – хмыкнул Валин.
Рядом с ним брякнула о камень глиняная фляга Хуутсуу.
– Выпей.
Валин за горлышко поднял грубую бутыль. Напиток обжег губы и горло.
– Где взяла?
– Нашла в задней комнате крепости. Не знаю, зачем их там прятали.
– Контрабанда, – объяснил Валин. – Должно быть, это зелье возили вверх или вниз по Хаагу.
Странной показалась ему мысль, что форт использовали для такого обычного дела, что кого-то не коснулись сражения, что какие-то люди знать не знали о кровопролитии, а думали, как бы нажить несколько медяков на бутылке самогона. Покачав головой, Валин глотнул еще и вернул бутыль.
Хуутсуу пила долго, раскручивая жидкость в сосуде. Ее шумные глотки напомнили Валину о море у Островов, о бесконечных часах плавания или бега по прибрежному песку. Он думал, что стал недоступен печали, что Андт-Кил вышиб из него подобные чувства. Совсем недавно он слышал, как бьются насмерть тысячи мужчин и женщин. Ургулы и аннурцы наравне сражались и гибли, а он испытывал только дикое звериное предвкушение. И с чего бы вдруг легкий плеск вернул его к былому? Непостижимо. Он взял у Хуутсуу флягу и делал глоток за глотком, пока не заглушил грусть.
Он ощутил на себе ее взгляд.
– Десятки тысяч, – заговорила наконец она. – Вот сколько моих соплеменников пришло на вашу землю. Немало их рассеяно в этих злосчастных лесах, но здесь, в сражении, участвуют тысяч тридцать.
Валин уставился на нее и расхохотался. А что ему оставалось?
– Десятки тысяч против неполной сотни! А Блоха толкует об убийстве Балендина. Если мы доживем до завтра, я съем эту Шаэлем сплюнутую бутылку.
Хуутсуу помолчала.
– Я видела сегодня, как ты сражался.
– И?.. – покачал головой Валин.
– Ты убил больше двадцати человек. Один.
Он решил, что ургулка сошла с ума. Конечно, кое-кто из кеттрал уверял, будто прикончил десятки врагов, но это за много заданий, за двадцать или тридцать лет, а не стоя перед стеной против целой армии.
– Почему же меня не подстрелили? – спросил он.
У него в памяти остались осколки и обрывки сражения, будто он был смертельно пьян или видел все во сне. Стена за спиной, ургулы впереди, людские и конские трупы грудами по обе стороны – подобие крепостного вала из срубленных врагов. Никудышная позиция, открытая даже неумелому лучнику, а луков у ургулов хватало.