«Нет, – думал он, вглядываясь в нее. – Совсем не то же».
Кожу изрезали шрамы, а глаза… В глазах стоял страх, но теперь она боялась не его. И когда она потянулась к нему в ответ, в движении не было той горячечной безнадежности, как в первую ночь в его шатре, не было безумной животной спешки.
«Всю жизнь, – подумал Каден. – Я буду помнить ее всю жизнь».
Нелепая мысль, когда смерть стоит с ними рядом, но почему-то это ничего не меняло. Смерь ждет каждого, она всегда в одном вздохе, в двадцати вздохах, в десяти тысячах вздохов от человека – он запомнил этот урок Присягнувших Черепу, учеников нежного Ананшаэля.
– Я буду помнить тебя всю жизнь, – сказал Каден.
Почему-то ему захотелось сказать это вслух. Хин так во многом ошибались, и все же их старинная премудрость вернулась к нему, произнесенная отчего-то шершавым, как камень, голосом Тана: «Живи сейчас. Будущее – сон».
Тристе улыбнулась ему, улыбнулась сквозь слезы, склонилась, поцеловала в лоб, потом отстранилась и закрыла глаза.
В лестничном колодце над ними сталь звенела о сталь. Слышался дикий звериный вой, в нем звучали вызов и голод.
«Валин», – понял Каден.
Валин в одиночку стоит против ил Торньи с его войском, пока Сигрид черпает в мучениях Блохи силы сдерживать лича. Каден еще миг вслушивался в нестройную музыку брата – вопли и звон клинков, – тоже по-своему прекрасную. Было время, когда он пожелал бы Валину чего-нибудь – удачи или сил, но теперь они, все они, ушли слишком далеко для его пожеланий. Каден закрыл разум от бойни, сосредоточившись на том, что было внутри.
– Богиня, входя в тебя, создала дверь, – повторил он слова Мешкента. – Тебе нужно всего лишь ее открыть.
Он слышал тяжелое дыхание Тристе над самым ухом:
– Дверь? Что за дверь?
– Вроде кента, – сказал Каден, – только в душе.
– Как мне ее найти? Как открыть?
– Сказать слова на чужом языке. Теперь чужом. – Каден закрыл глаза и произнес: – Ак ланца, та диамен. Тел аллаен та ваниан са сиа пелла.
Что-то дрогнуло в его сознании, словно эти непонятные слова сдвинули опорную балку, глубоко скрытое основание самого его существа.
– Я – врата божества, – с благоговейным трепетом перевела Тристе. – Я уничтожаю свой разум, пропуская его.
Каден кивнул, и они уже вместе повторили страшные слова.
Над ними ревели мужчины, вопили, срываясь в провал под ступенями. Воздух дрожал пламенем. Все это ничего не значило. Только слова – слова, которые росли, ширились, пока не сравнялись с целым миром.
«Я – врата божества. Я уничтожаю свой разум, пропуская его».
Лестница дрожала, словно готова была сорваться в бездну.
– Я – врата божества. Я уничтожаю свой разум, пропуская его.
Что-то кричал ил Торнья – грубо, уверенно.
– Я – врата божества. Я уничтожаю свой разум, пропуская его.
Тристе всхлипывала, повторяя эти слова, и сжимала руки Кадена. И он сжимал ее кисти, словно мог удержать над невообразимой бездной, словно она, в свой черед, могла удержать его в рушащемся мире.
– Я – врата божества. Я уничтожаю свой разум, пропуская его.
С каждым повтором Каден ощущал, как в нем открывается дверь. Сперва это было неприятно. Потом пришла боль. Яркий невидимый нож вырезал дыру в его душе. Он задрожал. Свет был несравним ни с каким человеческим светом. Слишком яркий.
– Я – врата божества. Я уничтожаю свой разум, пропуская его.
В его сознании взвыл Мешкент: «Нет! НЕТ! Не здесь. НЕ ЗДЕСЬ!»
«Поздно», – подумал Каден, потому что дверь теперь открывалась сама собой, разрывая его надвое, разрушая его.
Он крепче сжал руки Тристе – все, что у него осталось.
«Поздно».
Адер никогда не испытывала такого восторженного ужаса, как сейчас, когда повисла на сбруе под лапами взлетающей над городом птицы. Она с бьющимся в горле сердцем уставилась на уходивший вниз город, его улицы, площади, проспекты – на все, что так старалась спасти. Все это стало крошечным, ничтожным. Вот храм Интарры – маленький, как сверкающий на солнце драгоценный камень. Вот широкая дорога Богов погружается в сердце города – статуи на ней меньше букашек. Вот буро-зеленые каналы вьются от Пруда к морю, на воде покачиваются заякоренные суда. Вот кривые переулки Ароматного квартала и длинные причалы гавани. Вот красные стены дворца, зеленые беседки в цветах. Ее город, с высоты столь небольшой, – не верится, что он стал домом для миллиона душ; столь хрупкий, что его можно снести одним ударом. Адер смотрела бы на него без конца, если бы Гвенна, грубовато взяв за плечо, не развернула ее в другую сторону.
– Они захватили вершину башни, – прокричала она, указывая направление.
Адер прищурилась. Птица так быстро набрала высоту, что даже пылающее внутренним огнем Копье Интарры осталось внизу. Адер с такого расстояния ничего не могла рассмотреть и дивилась, как это удается Гвенне, но когда кеттрал приблизился, увидела рассыпавшиеся по верхней площадке крошечные фигурки – десятки людей. Среди них должен быть ил Торнья. И от пожара ушел. Опять спасся.
«Последний раз», – безмолвно поклялась она, снова поворачиваясь к Гвенне.
– Вы сможете?..
– Их убить? – спросила та.
Адер кивнула.
Молодая кеттрал хищно усмехнулась:
– Какой херне нас, по-вашему, учили на Островах? Любовные записочки сочинять?
– Что мне?..
– Не лезть под ноги. Сидеть на птице. Вам и старухе. Мы спрыгнем с первого захода. Джак заложит круг и высадит вас на расчищенную площадку.
Адер хотелось возражать, спорить, добиваться, чтобы ее тоже взяли, но это в ней говорила идиотская гордость. Да и времени на споры не осталось. Птица сбросила тысячу футов, поравнялась с верхушкой башни. Адер не сводила глаз с приближающегося Копья. Теперь она смогла оценить скорость – безумную скорость. Они все погибнут. Все. Разобьются о верхушку. Никто не выживет. И тут птица пронеслась над самой башней, и Гвенна исчезла, и снайпер, и лич – все трое спрыгнули с когтя в людскую толчею. Блеснула сталь, взмыл хор воплей и криков, а птица, миновав башню, уже снижалась по другую сторону.
Желудок застрял у нее в груди. Адер взглянула на Ниру:
– Ты Оши видела?
Старуха ответила мрачным взглядом. Она держалась скрюченной старушечьей лапой за лямку над головой, но, в отличие от Адер, полет ее как будто не пугал.
– Нет. Ни его, ни кшештрим.
– Они, должно быть, внизу, – сказала Адер. – В самом Копье.
– Тем лучше для спрыгнувших болванов. Мечи мечами, а Оши их по стенкам размажет.
Но когда птица пошла на второй заход, стало ясно, что никто их ни по чему не размазал. Кеттрал выстроились треугольником посреди площадки, с обнаженных клинков капала кровь. Солдаты вокруг, мертвые или умирающие, застыли в нелепых позах. Анник с Талалом двинулись по площадке, перерезая глотки с будничным мастерством жнецов, спешащих до дождя убрать последние колосья.
– Свет доброй Интарры… – прошептала Адер.
– Блескучая сучка свое дело сделала, – отрезала Нира, указывая на пылающее Копье. – Теперь твоя очередь.
На сей раз пилот посадил птицу на площадку, прямо на трупы. Все здесь пропахло мочой и кровью. Шагнув вперед, к люку, Адер поскользнулась на чьих-то потрохах.
– Они внизу. – Гвенна ткнула пальцем на вход в Копье. – И там, как я слышу, сам Шаэль дерется.
Адер медленно, одолевая рвоту, вдохнула через нос. Кеттрал сделали свое дело: убили людей ил Торньи и нашли кенаранга, но она не могла видеть мертвецов. Она угрюмо принудила себя смотреть, запоминать, хоть на миг засвидетельствовать, чем обернулся ее приказ. Клинки были в руках кеттрал, но смерть людей и на ее совести. А это еще не конец. Когда слова Гвенны дошли до сознания, Адер перевела взгляд на лестничный люк:
– Дерется? Мы считали, ил Торнья там один. С кем он дерется?
– С хрена ли мне знать? – сплюнула Гвенна. – Так и будем ковырять пальцем в письках да языками чесать?
Адер невольно ответила злой улыбкой.
– Нет! – рявкнула она. – Я не буду. Я иду вниз.
Внутри башни ее улыбку как рукой сняло. Снаружи дул резкий прохладный ветер. Здесь было только пламя, крики, ударивший кирпичом в лицо жар. Все помнили, что Интарра – госпожа света, но в плоть Адер у Негасимого Колодца впечаталась иная, жестокая истина: богиня повелевала всяким огнем, в том числе губительными пожарами и несомым ими опустошением.
– Он здесь, – прервала ее размышления Нира, спускавшаяся по винтовой лестнице. – Оши. Близко.
Адер резко остановилась и спросила:
– Он тебя так же чувствует?
– Брат – мой колодец, а не я – его, – покачала головой Нира.
На первой сверху площадке старуха протиснулась мимо кеттрал и встала, вглядываясь в ад под собой.
– Это будет мой бой, – проговорила она тихо, как если бы ее слова не предназначались для людских ушей.
– Погоди… – сказала Гвенна.
Старуха круто обернулась к ней:
– Нет, и не подумаю. Я иду убивать брата и тварь, сделавшую нас тем, что мы есть. И иду одна. – Она заговорила мягче: – Ты бешеная злобная сучка, детка. Ты мне нравишься. Но ты мне поверь: там внизу ты только и могла бы, что умереть.
Гвенна открыла рот – уж конечно, собираясь спорить, – но Адер тронула ее за плечо:
– Пусть идет. Ты не все знаешь.
Скрипнув зубами, Гвенна кивнула:
– Две сотни ударов сердца твои. Потом мы спускаемся.
Адер искала слов. Казалось, целая жизнь прошла с тех пор, как Нира выдернула ее из толпы на дороге Богов, разглядев невидимое другим. Потом были месяцы боев и переходов, и лучше всего Адер запомнились непрестанная брань, насмешки, попреки старухи. Она сто раз мечтала отослать Ниру от себя, избавиться от потока злословия.
«Только она бы не ушла, – поняла сейчас Адер, глядя в морщинистое старушечье лицо. – Оши она не бросила и меня бы не бросила».
– Спасибо тебе, – сказала она.
– Засунь свое спасибо… – Нира вдруг осеклась.
Она мотнула головой, закрыла глаза, распрямила спину. А когда вновь подняла веки, взгляд ее был прямым, царственным. В ее речи не осталось ни следа от говора городских подонков, ни намека на сквернословие, которым она щеголяла с первой их встречи. Перед Адер стояла королева, предводительница миллионов, и ее слова несли в себе всю тяжесть прожитых лет.