То, что было Каденом, вспомнило падение, холод снега и камня. Вспомнило падение, подобное этому. Он ждал удара о землю, но в этот раз земли не было. Весь мир стал ее глазами, ее лицом. Имя пропало, но оно ничего не значило, никогда ничего не значило. Было лишь падение, бесконечная легкость падения, лишь смерть, показавшаяся вдруг просторной и сильной, как любовь.
60
Утро раскололо долину Вечного Сна лазурным топором. По древней морщине земли лениво тянулась равнодушная голубовато-серая струйка узкой реки. Много лет назад Адер одолела труд по гидравлике. Том главным образом касался сооружения каналов, но был в нем и целый раздел по естественной истории рек – о том, как даже малый ручей, дай ему достаточно времени, может прорезать землю ущельем. Она попробовала представить это место до того, как оно стало долиной, – когда течение еще не рассекло почвенный слой, обнажив низкие известняковые стены, служившие усыпальницей ее роду. Сколько же пришлось трудиться водам над этим клочком земли? Десятки тысячелетий? Сотни?
Их работа еще не кончена.
И сейчас рядом с собравшимися в долине молчаливо ожидающими ее речи аннурцами протекал поток, продолжая свой терпеливый труд: углубляя, стесывая дно и берега. Настанет день, когда каменные гробницы в стенах долин поднимутся на недосягаемую высоту. Какой-нибудь путник, стоя на дне ущелья, станет дивиться на памятники императорам малкенианской династии – на выветренные глыбы, бывшие некогда каменными львами Алиала Великого, на военные барельефы Оланона, на восходящее солнце, высеченное над могилой ее отца, – и гадать, кто создал все это на такой высоте, зачем и куда ушли строители.
Могилы Кадена путник может и вовсе не заметить. Огромные кедровые двери к тому времени истлеют, открыв проход в темноту пещеры. Даже если путешественник вскарабкается по отвесной стене, чтобы заглянуть внутрь, он не найдет тела, стертого в прах безмолвным молотом времени. Если люди тысячу лет спустя и вспомнят имена: Аннур, Малкенианы, никто уже не опровергнет лжи, которую произнесет сейчас Адер, никто не станет глазеть на труп, никто не докажет, что лежащий в этой последней гробнице Малкениан – вовсе не Малкениан.
Тело Кадена она сожгла десять дней назад, в ночь после пожара в Копье Интарры. Она могла бы попросить Гвенну спустить тело на землю. Кеттрал уже сделали два захода: сперва перенесли Блоху с Сигрид в дворцовый лазарет, со вторым спустили тела Ниры, Оши и Рана ил Торньи.
– Потом возьму вашего брата, – глухо бросила Гвенна. – И Тристе.
– Их сожжем здесь, – покачала головой Адер.
Под ней еще тлела башня. Над головой медлительно чертили свой путь по небосводу закопченные звезды. Валин уставил на нее рассеченные рубцом глаза.
– Здесь? – удивилась Гвенна.
– Здесь, – кивнула Адер, удивляясь собственной убежденности. – Сюда они прорывались с боем. Здесь схватились с гибелью. Здесь одержали победу в нашей войне. Зачем их отсюда спускать? Зачем забрасывать землей?
И за полночи они вместе с Гвенной, Анник, Талалом и Валином сложили подобие погребального костра из обломков лестницы. Стерли руки до крови. У всех криком кричали спины.
– Вы хромаете, – тихо заметила Гвенна.
Как будто об этом стоило говорить после всего, что случилось в тот день, как будто это можно было счесть за жертву.
– Переживу.
Два тела подняли на костер перед рассветом. Лич затеплил искру. Огонек дрогнул, занялся. Клинки пламени превращали мертвых в дым. Кеттрал молчали. Даже Валин уставился в огонь, будто хотел ослепнуть. Адер открыла рот – и закрыла. Разве она знала Кадена и Тристе? Что ни скажи, все будет ложью. Молчание было им лучшим хвалебным словом, и ей легче было молчать. В ближайшие недели хватит времени – с избытком хватит – для речей и высокопарной лжи.
«И вот, – подумала она, озирая собравшуюся в долине толпу, – время пришло».
Она глубоко вздохнула, овладела собой и заговорила:
– Найдутся среди вас те, кто, глядя на эти блестящие похороны, станут шептать: «Напрасные траты».
Она кивнула на колонну солдат – могучих, как быки, эдолийцев, легионеров, Сынов Пламени в начищенной бронзе, что прошли от самого Аннура через развалины под стеной, через холмы на краю длинной извилистой долины и застыли каменными статуями здесь, перед ней. Стальные наконечники тысячи копий в утренних лучах пылали, словно факелы.
– Глядя на этих людей, вы скажете, что лучше бы им трудиться на пользу живых, чем попусту бдеть над мертвыми. Глядя на вызолоченные рога быков, вы спросите: «К чему мертвецам золото?»
Быки – восьмерка больших черных животных с промасленной, начищенной до блеска шкурой – влекли погребальные носилки от самого Рассветного дворца. Сейчас они застыли под ярмом, обратив на запад круглые темные, непроницаемые, как камень, глаза. Скоро эдолийцы поднимут помост из благоуханного кедра, перенесут закутанные в шелк тела в прорубленный сквозь скалу холодный туннель, бережно опустят на каменный постамент и потянутся наружу. Налягут плечами на тяжелые дверные створки, закроют ход в гробницу – и все. Не скоро, но дело наконец будет сделано.
Адер покончила бы с ним раньше, но несколько дней после пожара в Копье в долину Вечного Сна было не пройти – тысячи ургулов все еще стояли под стенами. Без Длинного Кулака, без Балендина всадники лишились возможности штурмовать город. Им не провести было здесь лошадей, но они все налетали день за днем, разбивались о выгоревшие руины северных кварталов, кричали на своем странном языке, угрожали копьями с завалов камня и бревен, падали под стрелами аннурских лучников.
Адер следила за их избиением со своей башни на северной стене.
– Безумие, – пробормотала она на второй день.
Валин стоял с ней рядом, устремив на бойню мертвые глаза. Он долго молчал, прежде чем возразить:
– Не безумие. Жертвоприношение.
– Смерь в обреченной на поражение атаке?
– Не смерть, а бой. Закалка.
Адер взглянула на воина с волосами цвета солнца. Когда стрела прошила ему грудь, он запел. Новые стрелы. Песня на его губах запузырилась кровью.
Лишь спустя полную неделю, когда руины улиц на севере были завалены телами, всадники наконец угомонились. Трудно было сказать, что их остановило. Адер видела в трубу женщину – светловолосую, в шрамах, как и все они, немолодую, но крепкую, как резное дерево. Она стояла босая на конской спине, раскинув руки, словно открывая грудь для копья, и неразборчиво кричала.
– Хуутсуу, – назвал ее Валин.
Непонятное чувство, точно крючками, растянуло углы его губ.
Адер уставилась на него:
– Это имя такое?
Он медленно кивнул.
– Ты ее знаешь?
Снова кивок.
– Во имя Шаэля, что она делает?
Валин склонил голову, словно мог за добрую милю разобрать слова:
– Велит им идти домой.
Адер всмотрелась. Вокруг женщины с волчьим воем кружили тысячи всадников.
– Они ее убьют.
– Возможно. Но не думаю.
И Валин, к потрясению Адер, шагнул на низкий парапет башни.
– Ты что делаешь? – спросила она.
– Ухожу, – отозвался Валин, указывая на север.
– Куда уходишь?
– Хуутсуу мне однажды помогла. Постараюсь помочь ей.
– Валин, ургулы тебя прикончат.
Он смотрел на нее, сквозь нее, обдумывая эту мысль. Неужели этот незнакомец, это существо из жил, шрамов и тьмы, может быть ее братом?
– Вероятно, – согласился Валин.
И, не дав Адер времени ответить, он прыгнул. До улицы под башней было тридцать пять футов, но Валин приземлился по-кошачьи, поднялся – страшный, как неуязвимая тварь из кошмаров, – и скрылся среди руин. Адер уже тогда понимала, что он не вернется.
Без похорон можно было обойтись. Кроме Гвенны и ее кеттрал, никто в Аннуре не видел, как умирал Каден. К тому же Каден своей волей отрекся от Нетесаного трона. Но похороны нужны не умершим, и когда ургулы скрылись за северным горизонтом, ускакали в свои степи, Адер должна была как-то – обрядом, общим делом – отметить перелом.
Могила была готова. После упокоения ее отца каменотесы принялись выдалбливать в скале новое отверстие. Однако над каменным входом не было ни резьбы, ни статуй, ни барельефов. По обычаю, их еще при жизни выбирал сам император, но Каден не оставил указаний, а все, кто его по-настоящему знал: Рампури Тан, Тристе, монахи, среди которых он жил, – умерли. Наверное, нужды в этом не было – он уже обратился в прах и кости, – но народ ожидал изваяний, и потому Адер обратилась к Килю, к кшештрим:
– Чего он хотел? Хотел бы?
Наука смерти давалась ей с трудом.
Историк устремил на нее непроницаемый взгляд:
– Вы говорите о своем брате? Или о том, кто займет его место в гробнице?
Адер моргнула. Она сказала только Валину и Гвенне. Она сама заворачивала нагое тело в текучую, как вода, ткань, начав со ступней, к бедрам и выше, до лица. Она надолго задержалась, прежде чем скрыть новым витком шелка те самые открытые глаза. Ложь далась легко: «Он слишком страшно изранен. Народ не должен видеть Малкениана оскверненным».
– Откуда?..
– Успокойтесь, ваше сияние. Я давно изучаю мир. Никто другой не заметит. – Кшештрим сложил черты лица в улыбку. – Вашему брату не нужен памятник из камня. Да вы сами знаете. Памятник Кадену, как и Тристе, вырезан в памяти вашего рода.
Помолчав, Адер указала на завернутое в шелк тело:
– А ему?
Историк закрыл глаза, склонил голову к плечу, словно прислушивался к неслышимой Адер музыке:
– Мы не «хотим». Ни в каком доступном вам смысле.
– Но должна же я что-то сделать.
– Нет, не должны. Простота могилы скажет все.
И вот Адер стояла перед ничем не украшенным проемом, перед идеальным прямоугольником, прорезанным в скале. Она бы предпочла молчать, как молчала, пока на вершине Копья сгорал Каден, но время молчания прошло, а кроме нее, сказать было некому.
Адер вещала, перекрывая ум ветра:
– Может быть, глядя на меня, вы спросите: «Зачем она здесь? Правит Аннуром, так пусть правит. Пусть позаботится о миллионах выживших. Мертвые в ее служении не нуждаются». – Она кивнула. – Это правда. Мертвые есть прах.