Женщина помолчала.
– Вот чем ты занимался после той битвы? Прятался по лесам, подслушивая, как убивают твоих соплеменников?
Эти слова должны были его обжечь. Должны были. Валин просто кивнул.
– Я больше ни на чьей стороне, – сказал он. – Больше не воюю.
– А как же твоя империя? Как же месть вождю, убившему твоего отца?
– Месть… – Валин осекся.
Рука на древке ножа заныла. В памяти ярче молнии вспыхнула картина: он на каменной башне Андт-Кила, закалывает эдолийца, бьется с ил Торньей. Нож Адер в боку, полоснувший по глазам клинок кенаранга и долгое падение в воду. Последнее, что он видел: клинки, кровь, предательство.
– Это была не моя месть, – проговорил он тусклым мертвым голосом. – Я поддался лжи вашего вождя, пославшего меня убивать за него. Я и убивал. Из-за того, что я поверил его лжи, погибли хорошие люди. Их погубил я.
Хуутсуу молчала. Он чуял ее колебание.
– А твоя империя?
– Ею правит кровожадная шлюха. Я не стану за нее сражаться.
– Но сегодня утром ты сражался за семейство никому не нужных лесовиков.
– Не их вина, что моя сестра – голодная до власти сука, а ил Торнья – убийца. Не их вина, что Длинный Кулак двинул через границу мерзавцев-ургулов.
Минуты молчания отбивал пульс Хуутсуу. Валин прикинул, нападет или нет. А если да, вернется к нему то необъяснимое страшное зрение или на этот раз подведет. Ему было все равно.
– Ты один среди врагов, – заговорила наконец Хуутсуу. – Ты стал проворен, проворнее прежнего, но думается, ты не так быстр, чтобы называть нас мерзавцами.
Валин передернул плечами:
– Сброд. Мусор. Чума. Кобыльи мужья. – Он помолчал, и слова повисли в воздухе. – Негодные, никому не нужные бледнорожие дикари-кровопийцы. Продолжать?
Гнев Хуутсуу взметнулся горячим, точно кровь, меднистым запахом. Валин ощутил, как колыхнулся воздух, когда она склонилась к нему. Расслышал, как, тише мысли, ее пальцы сомкнулись на рукояти меча.
– Давай, – проговорил он, так и не подумав встать (темное зрение либо придет, либо не придет). – Давай.
Мгновение застыло, как поставленный на острие кинжал. А потом Хуутсуу откинулась на пятки и презрительно расхохоталась:
– Если ты так торопишься умереть, зачем столько месяцев прятался под корнями, как раненый лесной зверь?
– К чему спешить? Рано или поздно вы должны были прийти. Вы или вам подобные.
– Воин ищет битвы, а не ждет ее.
– Я не воин. – Валин указал на свои глаза. – Я ничего не ищу. Я слепец.
От нее внезапно потянуло недоверием.
– Ложь.
– Как знаешь, – пожал плечами Валин.
Что-то в его голосе заставило ее задуматься. Потом он услышал, как она качает головой.
– Ты ловишь стрелы на лету. Ты на моих глазах метнул топор, убивший Айоку. Слепец так не действует.
Валин пропустил невысказанный вопрос мимо ушей – он не знал на него ответа. Как объяснить женщине, что, живя в непроницаемой тьме, вынужденный ради пропитания обкрадывать ловушки ничего не подозревающих поселенцев, пересидев зимние месяцы в ледяной берлоге, питаясь промороженным мясом найденного там и убитого им медведя, он иногда… чудом делался зрячим. Как объяснить ей, что он слеп, пока неизбежность боя не возвращает ему зрение – не зрение, мысленную картину, вырезанную из слоев неразличимой черноты? Как втиснуть в слова необъяснимое: когда рядом смерть, его разум соскальзывает к первобытному постижению, захороненному в невообразимой глубине рассудка? Как объяснить – не только этой женщине, кому бы то ни было, – что он искорежен, непоправимо сломлен, но, точно сломанный клинок, еще в состоянии пролить кровь? Объяснение лежало вне слов, а возможно, и вне мыслей, и Валин чурался его.
– Итак, – сказал он вместо того, – вы ищете тех аннурцев. Призраков. И знаете, что они кеттрал?
Он чуть не целый день размышлял над тем, что сказала Хуутсуу у хижины: трое воинов в черном, практически неуязвимые. Наверняка кеттрал; вопрос – вопрос, крысой подтачивавший его мозг, – кто?
– Знаем, – сказала Хуутсуу.
– Тогда вы идиоты. Кеттрал, ни один из кеттрал, не станет вам помогать – не больше моего. Они не забудут, что вы здесь творили.
Хуутсуу не спешила с ответом. Снежный северный ветер доносил запах подгорелой оленины. Ургулы, почти все, сбились у костра и за едой тихо переговаривались. Валина всегда изумляло, как мелодичен язык этого зверья. Слушать всадников было, как слушать тихое пение или птичий щебет. Он чуял застоялый пот и кожаную одежду часовых – четверо стояли на страже более или менее по углам лагеря. Сейчас этот клочок леса представлялся безопасным и теплым – местом, где можно забыть опасения и порадоваться обществу друзей.
– Кеттрал не будут нам помогать даже ради убийства лича, ставшего во главе моего народа? – спросила Хуутсуу.
– Человек может ненавидеть одновременно двух врагов. Особенно когда один из них – изменник, а другой – вымазанный в крови дикарь, с удовольствием вспарывающий животы детям.
– Я воюю не с Аннуром.
Валин тупо уставился в темноту – туда, где должно было маячить ее лицо.
– Тогда какого хрена ты тут делаешь, Хуутсуу? Зачем перешла через Черную?
Она ответила с явной острой досадой:
– Мы шли очистить мир от вашей слабости, правда. Но теперь… мир переменился.
– Мир не меняется.
– Тот, кто прячется в лесах, многого не замечает.
– Вы пытали аннурцев? – спросил Валин, хмуро мотнув головой.
Он ощутил шепот ветерка в клочьях своей бороды, когда она кивнула:
– Множество.
– Значит, я ничего не пропустил.
– Теперь не пытаем. Я и мое племя отказались от этой войны. Есть другой враг, пострашнее миллионов, превращенных твоей империей в овец.
– И вы, поняв, что слушали не ту ложь, что выбрали в вожди не того кровожадного негодяя, перестали резать глотки аннурцам… Когда? Пару недель назад? Хватит ли времени отыскать в полководцы другого изувера? И что потом? Снова будете варить в своих котлах аннурских детей? Если вы и вправду с этим покончили, отправляйтесь домой.
– Я не оставлю за спиной этого лича. Не оставлю его в живых, чтобы он, закончив войну, вернулся на травы севера.
– А если бы сумела убить Балендина, ушла бы?
– Уйду. Это плохая земля для лошадей.
Валин глубоко вздохнул, принюхиваясь к ней в поисках лжи. Он чуял только пот и решимость.
Он покачал головой. От всего здесь ему было тошно. Проведя полгода в лесах, забытый, затерянный, мертвый для всех, кто его знал, он снова впутался в какую-то мутную войну, где нет правых, где все убивают и лгут, где союзник может оказаться хуже врага.
«Все это не важно, – молча напомнил он себе. – Семья зверолова жива. Вот почему ты здесь».
Впереди были только мерзость и кровь. Но спасая мальчишку и его родных, он, по крайней мере, поступал хорошо. Прозябая в чаще, он не ждал, что ему еще выпадет случай сделать что-то хорошее, чистое. Что же до его будущего… Не так важно, погибнет он, сражаясь с медведем за берлогу накануне зимы или пытаясь вогнать нож в сердце Балендину.
– Ладно, – сказал он. – Расскажи, что за призраков вы разыскиваете.
– Они носят черное.
То же самое она говорила утром, но в этот раз в Валине что-то встрепенулось. Из кеттрал в Андт-Киле было только его крыло. Сразу после сражения, когда он еще не примирился с мыслью, что нож Адер его не добил, ему почудился запах Гвенны в ветре с озера – и запах Анник и Талала. Он подумал, не присоединиться ли к ним, даже пробовал полдня пробиваться сквозь заросли. Потом бросил. Крылу – если оно и вправду уцелело, а не собственный мозг дразнил его согревающими душу воспоминаниями – лучше было без него. Он только и делал, что вел их от засады к поражению – и это до того, как ил Торнья лишил его глаз. Городок они отлично защитили и без него – лучше невозможно. Он тогда протяжно вздохнул, наполнив легкие благоуханием леса, задержал в груди далекие запахи товарищей, друзей, соратников по крылу и отвернулся к северу. Он пробивался между деревьями, пока из всех запахов не остались только лес да ветер с гор.
– Кеттрал… – тихо проговорил он.
Ладони взмокли, лицо покрылось испариной, хотя из-за деревьев веяло холодом. Неужели спустя столько месяцев – его крыло? Неужели Гвенна, Талал и Анник так же, как Валин, прятались в лесу?
«Нет, – поправился он, – не как я. Они не прячутся. Сражаются».
Он почти надеялся, что не ошибся. После месяцев одиночества он словно слышал отрывистый смешок Гвенны, словно чувствовал надежную ладонь Талала на своем плече. Но то, что удержало его от поисков после Андт-Кила, никуда не делось. Если это его крыло, Валин ему не нужен.
– Опиши их, – попросил он.
Хуутсуу помолчала, собираясь с мыслями.
– Мы немногое заметили. Они всегда нападают ночью.
– А ты постарайся.
– Их трое: двое мужчин и женщина.
Валин снова откинулся на шершавый ствол. Разочарование в нем мешалось с облегчением. Не его крыло – во всяком случае, не в обычном составе. Может, вовсе они и не кеттрал. Не только в Гнезде люди одеваются в черное.
– Главный у них малорослый, – говорила Хуутсуу. – Ниже меня, темнокожий. Только женщина высокая, с желтыми волосами, похожа на ургулку. Или на эддийку.
Облегчения как не бывало. Валин подался вперед. Хуутсуу прервала рассказ:
– Ты их знаешь.
– Третий, – подсказал Валин, – уродец с клочковатой бородой.
Он услышал шепот ее кивка.
– Блоха! – проговорил он. – Святой Хал, вы ищете Блоху.
Хуутсуу медленно повторила имя Блоха, словно пробуя его на вкус.
– Ты уверен?
– Описание совпадает. Точь-в-точь.
– Кто этот Блоха?
Валин покачал головой, но не сразу нашелся с ответом.
– Самый смертоносный из нас, – сказал он наконец.
– Ты его знаешь?
– Он меня учил, – медленно ответил Валин.
– Значит, хорошо, что мы тебя подобрали.
– Не слишком. Позже мы с ним сражались. По моей вине погиб его снайпер.
Память заполнили картины отчаянной схватки в Ассаре: Финн Черное Перо в дверном проеме, нож Пирр в его животе. В холодные одинокие месяцы размышлений Валин пришел к выводу, что тогда и произошел поворот в его жизни. Все, что было до того, даже страшная смерть Ха Лин, даже бегство с Островов, – все это не вывело бы на нынешнюю дорогу, если бы только Валин сумел удержать своих, сумел договориться с Блохой, обойтись без боя. Он тысячу раз перебирал случившееся. Конечно, фитилем, подорвавшим всю взрывчатую кашу, стала Пирр, но он обязан был придумать, как ее удержать.