– Что бы ты ни думала, – сказала под конец Адер, – я тебе не враг.
Тристе ответила легким, горьким смешком:
– Тогда отпустите меня.
– Нет. В тебе что-то есть – что-то опасное для ил Торньи. Чтобы сразиться с ним, мне нужно понять, что это.
– Сразиться с ним… – тихо повторила Тристе.
Всего на удар сердца, на одно или два мгновения что-то раскрылось в ее глазах, и лицо смягчилось. Она показалась совсем юной. Юной, растерянной и почти открытой надеждам. А потом она моргнула, вздрогнула, и лицо разом замкнулось.
– Надеюсь, вы с ним сразитесь, – сказала она, тщательно выговаривая каждый звук.
– Я и собираюсь… – отозвалась Адер, но девушка ее перебила:
– Надеюсь, вы сразитесь с ним, а он – с вами. И я, хотя бы и за решеткой, услышу об этом.
– О чем?
Фиалковые глаза Тристе вспыхнули.
– О его смерти. И смерти Кадена. И вашей. И вашего сына. Только тогда это закончится. Вы сами знаете, но упрямо не хотите верить. Вы все, подлые интриганы, порвете друг друга в клочья, и я молюсь – а я молюсь редко, – молюсь, чтобы мне поведали, как все это было.
30
Серое небо потемнело до зеленого – восточный горизонт заливало водянистым светом не вставшего еще солнца. Завел монотонную песню невидимый хор лягушек на речном берегу. Рыбы поднимались к поверхности, хватали мух и исчезали, беззвучно оставляя на воде расходящиеся и тающие круги. Каден различал цветные вспышки среди ветвей и лиан – яркие птицы спускались с вершин к земле.
Часть его сознания – та часть, которой не затронуло внезапное появление Киля с недобрыми вестями, – составляла каталог живых существ, их песен и криков. Жизнь джунглей, яркая и громкая, так отличалась от жизни Костистых гор, но все равно это была жизнь. Миллионы существ, переходящих от голода к страху, от похоти к смятению, от удовольствия к боли.
– Всего этого не станет, – Длинный Кулак словно подслушал его мысли, – если убьют вместилище моей супруги.
– Тристе – не вместилище для Сьены, – не отрывая глаз от реки, ответил Каден. – Она не приглашала в свой разум богиню. И не желала ее.
– Ее приглашения и желания ничего не значат. Знакомый тебе мир хрупок, как стекло. Он разобьется со смертью девушки.
Каден обернулся, всмотрелся в жреца. Они – Длинный Кулак, Киль и сам Каден – сидели на большом камне у реки. Местные племена называли камень Скалой Рассвета, потому что с него, глядя на восток вдоль речного русла, раньше всего можно было видеть встающее солнце. Каден, будь его воля, уж возвращался бы к кента, но жреческие обязанности Длинного Кулака требовали от того выйти затемно к реке и с восходом пролить на камень и в речную струю кровь маленькой черной обезьянки. Этот обряд, в отличие от вчерашнего жертвоприношения, проводился без зрителей, но был, как видно, обязателен, поэтому они втроем сидели на скале, пока губастые рыбы поднимались со дна в ожидании крови и горячий утренней свет поджигал белые туманы.
– Тристе еще не мертва, – напомнил Киль. – Она всего лишь пропала. Исчезла из темницы.
Кшештрим нежданно объявился поздней ночью – его, как и Кадена, провели в лесной лагерь двое бдительных ишшин.
– Ее спасали только стены темницы, – покачал головой Каден.
– Да, теперь она в опасности, – кивнул кшештрим. – В серьезной опасности.
Киль произнес это с полным спокойствием. Казалось, ему безразлична судьба Тристе и запертой в ней богини. Исчезновение девушки было фактом – не более и не менее бессчетного множества других. Кшештрим, как и Длинный Кулак, сидел, поджав под себя ноги, но в отличие от шамана, чья неподвижность говорила о скрытой мощи, о собранной для удара силе, Киль казался продолжением камня. Как будто собирался остаться здесь навеки.
– Как ты понял, что в камере была не она? – спросил Каден.
– Я видел тело, – просто ответил историк. – Не ее тело.
– И никто не заметил? Ни один тюремщик?
– Вашему роду ясность зрения всегда давалась с трудом, а лицо девушки было обезображено убившим ее ядом. Все в волдырях и сыпи. Цвет изменился. Кровоизлияния и черный гной скрыли склеру…
– Склеру?
– Глаза. Они стали неузнаваемы.
Каден хорошо помнил первую встречу с Тристе. Ее взгляд был тогда острым и ясным, ярким, как раскрывающиеся сейчас навстречу солнцу цветы джунглей. Она была моложе на год с небольшим. Она была запугана, связана угрозами Тарика Адива и чувствовала себя не столько женщиной, сколько подарком, вещью, красивой игрушкой нового императора. Только глаза – будто слои наложенных друг на друга фиалковых лепестков – вывели Кадена из немого остолбенения. Он попробовал представить эти глаза почерневшими, залитыми ядом, как смолой, но, конечно, напрасно. Киль видел в камере не Тристе, кого-то другого.
– Кто? – спросил он. – Кто она была?
– Мертвые – никто, – вмешался Длинный Кулак. – Мы должны найти живую, ту, чья плоть скрывает богиню.
– А чтобы ее найти, – подхватил Каден, – нелишне бы знать, кто и почему ее освободил.
Киль кивнул:
– Естественно оттолкнуться от тела в камере. Я не сумел установить ее имени…
– Но?.. – поторопил Каден, расслышав заминку.
– Твоя сестра посещала темницу в день исчезновения Тристе – в день, когда в ее камере появился труп неизвестной девушки.
Удивление осторожно постучалось в бронзовую стену спокойствия, а следом за удивлением в нее еле слышно заскреблись когти гнева. Каден мгновение сдерживал оба чувства, затем отстранил их. Не время было удивляться и совершать продиктованные гневом ошибки. Сейчас ему требовалось бездонное спокойствие кшештрим, но едва Каден потянулся к нему, Длинный Кулак встал.
– Тогда мы пойдем в Аннур и отберем девушку у твоей сестры, – сказал он.
Как будто это так просто! Как будто все сложности мира можно разрешить, придя и взяв.
Каден не спешил подниматься за шаманом, он следил за медленным течением реки, которое уже унесло кровь обезьянки. Внизу была только вода – илистая, темная, бегущая с далеких холмов к невидимому отсюда морю.
– Как Адер этого добилась? – спросил он. – Как ее достала?
– Я не могу с уверенностью сказать, что это она, – ответил Киль. – Это лишь допущение.
Длинный Кулак издал звук, похожий на рычание. Подняв глаза, Каден увидел его оскаленные клыки.
– Она побывала у девушки в день исчезновения…
– Нет, – остановил его Каден. – Киль сказал, что она побывала в тюрьме.
Кшештрим кивнул:
– Она приходила к заключенному по имени Васта Дхати, манджарцу.
– За что его посадили?
– За взлом твоего кабинета.
– Его взломала Гвенна.
– Действительно.
Каден набрал воздуха в грудь, задержал на дюжину ударов сердца и выпустил.
Чего хочет сестра? Чего она добивается? Ответ был неуловим, как образы летучих облаков, но все-таки ум Адер меньше неба и более упорядочен. Ее можно понять, если взглянуть ее глазами. Каден закрыл свои, отпустил мысли и попытался воспринять ее видение мира. Она хорошо спланировала побег Тристе. Блестящий замысел. Если бы не идеальная память Киля, исчезновение Тристе прошло бы незамеченным.
– Не время для разговоров, – заявил Длинный Кулак. – Твоя сестра связалась с этим кшештрим, с Раном ил Торньей. Она отдаст девушку ему в руки, а он ее уничтожит.
Каден обдумал его слова:
– Нет, не сходится.
Взгляд шамана едва не проткнул его насквозь.
– Он много месяцев вертел твоей сестрой, как ему вздумается, – возразил он. – Об этом знают даже в степи.
– Возможно, – признал Каден, – но с тех пор положение переменилось.
– Откуда такая уверенность?
– Ил Торнья желает смерти Тристе, – сказал Киль.
– Убить девушку проще, чем вытаскивать ее из самой строго охраняемой тюрьмы, – кивнул Каден. – Если бы Адер исполняла приказы ил Торньи, тюремщики нашли бы в камере тело Тристе. Мы бы уже проиграли. Но Адер с огромным трудом, с огромным для себя риском вытащила ее живой.
Длинный Кулак, сжав кулаки, процедил сквозь зубы:
– Зачем?
– Об этом я и хочу ее спросить, – отозвался Каден, нахмурившись.
31
В бочке было тесно, темно и жарко. И смердело ромом. Ром – это еще не так страшно, если бы сквозь него не пробивался запах соленой сельди, кислого козьего молока и прогорклого масла, слитого Гвенной в гавань, прежде чем лезть в это дерьмо. Жители Крючка использовали бочонки не по одному разу. Гвенна была лишь самым свежим грузом – и едва ли последним, что бы ни случилось в ближайшие дни. Она представила себя разбившейся о камни под известковым обрывом Скарна и болтающейся на волнах вниз лицом. Людей на Островах не жалеют, а вот хорошую бочку… Хорошую бочку так просто не выбросят. Она задумалось, что окажется в этой после нее.
Эти мысли ее странным образом успокаивали. Лучше уж думать о деревянных клепках, пропитанных китовым жиром или контрабандным элем, чем задумываться о том, что доброй волей позволила забить себя в этот круглый гроб. На тренировках она сотню раз выбрасывалась на воду с бочками, но никогда еще – внутри, поцелуй ее Кент.
Конечно, по плану она не должна была лететь на воду с высоты пятидесяти футов. По плану ей полагалось опуститься медленно и мягко, как опускают настоящий ром, и пересидеть до темноты, а потом пробиться наружу зубилом, рычагом и поясным ножом, зажатыми сейчас под ее скрюченными коленями. Она бы взяла побольше оружия – в первую очередь дымчатые клинки, – но в бочке не нашлось места, а порезать себе ноги ей совсем не хотелось.
Теоретически оружие было ей ни к чему. Она собралась на Скарн за птицами, а не чтобы драться с Ралленом и его людьми. Теоретически они с Быстрым Джаком и Талалом, сидящими сейчас по другим бочкам, должны были выскользнуть со склада, найти нужных им птиц и поднять их в воздух. Теоретически Раллену и знать не полагалось об их появлении, пока они не прилетят уже полным крылом, чтобы выпотрошить изменника-кеттрал и его кровожадную банду.
Теоретически.