Больше всего бесили именно глаза – такие блеклые, что не поймешь, какого они цвета. Не голубые и не зеленые, хотя вроде бы с бирюзовыми искорками. И не серые тоже. Как вода, они принимали оттенок того, что было вокруг. Она то и дело облизывала губы, высовывая кончик языка, чуть-чуть похожего на кошачий. Или змеиный. Кошмаром от нее несло.
Лезть к ним в комнату в одиночку было страшновато, но я не отважилась будить остальных в шесть утра. Убили бы на месте.
Да и что я сказала бы? «Ах, я так беспокоюсь, Джулиан со своей сучкой с субботы не выходят из спальни!» Меня бы на смех подняли.
Короче, потащилась одна. Долго не могла решиться, топталась под дверью, прислушивалась. Утро выдалось тихое, ни ветерка. Солнце уже взошло, но птицы почему-то молчали, хотя обычно они поднимают шум с первыми лучами, такой переполох устраивают, что не заснешь. А тут – полная тишина.
Не знаю, сколько я там маялась. Минут десять, не меньше, а то и больше. Подумывала, не вернуться ли за порцией водки, но тут услыхала за стеной спальни Джулиана какой-то шум. Как будто приглушенный мягкий стук, всего разочек. Не кулаком, а будто что-то кинули об стенку или уронили на пол. Что-то твердое, но завернутое в тряпку или газету.
Затаив дыхание, напряженно вслушивалась, надеясь различить голоса или движение внутри, но там было тихо. Я уж решила, что мне показалось, но тут стук раздался снова, на этот раз громче.
Прямо в дверь, перед которой я стояла. Я отпрыгнула и услышала снова: Тук! Тук! Тук!
Через минуту шлепки прекратились. Подползла к двери, и тут опять началось. Теперь колотили в противоположном конце комнаты, со стороны окна. Я прижала ухо к двери.
– Джулиан, – просипела я едва слышно. И громче: – Джулиан!
Собравшись с духом, нажала на ручку, приоткрыла дверь и заглянула. Ничего. Обычный бардак: одежда по полу раскидана, книги валяются где попало.
– Джулиан?
Ответа нет. Я вошла, и дверь мягко закрылась за мной.
В комнате никого. В кровати никого. Не знаю, чего я больше боялась: увидеть его мертвым или в постели с той девчонкой. Но их в комнате вообще не было.
Перешагнула развал книг, увидела у кровати гитару Джулиана, как будто он играл в постели. Одежда, которая была на них в баре, валяется на полу. В том числе и голубая накидка Джонно. Окно приоткрыто на два-три дюйма. И полная тишина кругом. Постель сбита набок – совершенно ясно, что спрятаться там никто бы не смог, но я все-таки потянула за пододеяльник.
И сразу же пожалела об этом. На простыне была кровь – немного, несколько крупных капель, уже подсохших. Я рванула пододеяльник обратно. Пошарила под подушками – не соображая, что я там ищу. Даже провела ладонью по матрасу, проверяя, сохранилось ли тепло.
Нет, холодный. Наконец я перевела взгляд на стену.
Сначала показалось, что это художества Джулиана. Вся поверхность испещрена мелкими точками и крапинками, как будто ноты без нотного стана. Стены в наших спальнях были заштукатурены белым, и Уиллу нравилось на них писать: идеи для песен, номера телефонов, имена девчонок.
Но здесь на стене не чернила, не карандаш. Капли свежей крови, забрызгавшие штукатурку, словно кто-то стряхнул на нее малярную кисть.
Та же картина на другой стене – и на потолке, и на внутренней стороне двери. Повсюду следы крови: не крупные пятна, а мелкие брызги, не больше булавочной головки. Сердце у меня колотилось. Повернулась к двери, хотела метнуться прочь, но ноги стали как ватные.
И тут я снова услышала стук, теперь прямо у меня за спиной – тот самый мягкий шлепок. Непроизвольно разинула рот, собираясь завопить, но из пересохшей гортани не вырвалось ни звука. Я резко крутанулась.
Маленький темный комок завис снаружи окна, словно листок прибило ветром к стеклу. Очередной шлепок, и комочек упал на подоконник внутри комнаты.
Снова ощутив руки-ноги, я очень осторожно подошла к окну. Стекла, как и стены, забрызганы кровью. На подоконнике лежит крошечная птичка. Легко уместилась бы на ладони. Перья красновато-коричневые, грудка белая. Крылья на концах темнее, почти черные. Лапки не толще зубочистки, длинные красноватые когти. Глаза с маковое зернышко. Малюсенький клюв сомкнут и весь в крови. Склонившись, я слегка подула на нее, но она не шелохнулась. Умерла.
Подобрав с пола листок бумаги, я подсунула его под мертвую птаху и стряхнула ее с подоконника в ладонь.
Почти невесомая. Перья мягкие, едва ощутимые. Но когда я поднесла ее к лицу, чтобы получше рассмотреть, тельце дернулось и когти воткнулись мне в руку.
Меня будто раскаленной иглой пронзило. Я взвизгнула и выронила птицу обратно на подоконник, потом отскочила и уставилась на нее, гадая, шевельнется ли она. Может, только притворилась дохлой.
Наконец я сдалась и отправилась восвояси. Только вечером, принимая ванну, я заметила, что кожа вокруг места укола вспухла, как будто там осталась заноза. Болело жутко, я целую неделю не могла играть на гитаре.
Потом нарыв лопнул, как гнойник. И моментально зажил, только на ладони остался шрам. До сих пор иногда побаливает, когда беру в руки гитару.
Джон
В понедельник после того концерта в пабе к нам пожаловал Том. Подкатил к Уайлдинг-холлу на бешеной скорости; я уж решил, что кто-то умер. Оказалось, Лес вызвонила его из Лондона, сочинив жуткую историю про Джулиана и ту девицу. Том с ходу заорал:
– Где они? Живы?
Я вылупился на него – не понял, с чего бы им умирать. Том с воплями ринулся в дом, наверх, потом снова скатился вниз. Мы уже собрались в кухне. Лес всех перебудила, неся какой-то бред про Джулиана, но о звонке Тому не заикнулась. Том напустился сперва на Эштона:
– Где Джулиан?
Эштон уставился на Тома, как на буйно помешанного:
– Джулиан? А мне-то откуда знать? В спальне смотрел?
– Нет его там.
– Может, гуляет. – Теперь уже Эштон разозлился: – Ты чего приперся-то? Почему не в Лондоне?
Тут и выяснилось, что его сдернула Лес: вызвонила спозаранку, разбудила и напугала пропажей Джулиана на пару с той девчонкой из паба. Эштон прямо-таки кипел – он страсть как не любит, когда прерывают его богатырский сон, даже если давно пора вставать. Он тут же обрушился на Лес:
– Ты свихнулась? С какого рожна ты его вызвала? Эка невидаль, мужик с бабой в лесок сбежал. Я бы и сам сбежал, если бы ты за мной постоянно шпионила.
– И я тоже, – поддержал его Уилл. – Тебе лечиться пора, Лесли.
Я не лез, помалкивал. Жалел ее. К тому же я просыпаюсь рано, так что уже был на ногах.
Короче, можно представить дальнейшую сцену. Лес захлюпала носом, разнылась, что все мы засранцы и только Тому не наплевать на нее и на группу, а теперь и он их бросит.
– Не дури, – одернул ее Том. – Было бы мне наплевать, думаешь, я сорвался бы сюда? Господи боже. Дайте хоть чаю, что ли, с дороги…
– Сей момент! – с готовностью отозвался я.
Быстро вскипятил полный чайник, сварганил сэндвичи с сыром. Я бы с удовольствием вообще свалил из кухни, но понимал, что всем станет только лучше, когда они согреют нутро чайком.
Эштон
Джонно у нас дипломат, классно выправил ситуацию в то утро. Всегда такой заботливый, типа: «Чашку чаю, кореш?» И докурить оставит, если кто-то вдруг на бобах.
В тот раз он быстренько оформил нам чай, целый поднос сэндвичей и пару косяков. Перекусили, закурили – и у всех сразу немножко отлегло. Кроме Лес. Она сбежала к себе наверх и заперлась.
Правду сказать, Лесли вечно доставалась дырка от бублика. Недооценивали мы ее. Недооценивали песни и аранжировки, которые она сочиняла, долю живой работы, которую она волокла на себе во время выступлений. Особенно по сравнению с Джулианом. Тот-то всех затмевал.
А потом как раз Лесли и стала звездой. Остальных-то вообще забыли бы, кабы не «Уайлдинг-холл». Но ее мы никогда всерьез не принимали.
А уж в то утро и подавно не приняли. Не, ну если честно: в чем весь кипеж? Талдычила про птиц, порхающих по дому, про кровь на стене, про Джулиана, которого убила в постели та мелкая фанатка, которую он в пабе склеил. Но ведь Том проверил его спальню и ничего там не нашел. Попозже мы с Джонно и Уиллом тоже поднялись к Джулиану, и его там и правда не было, тут не поспоришь. Но остальное-то в полном порядке.
Уилл
Я сразу подумал, что Джулиан сбежал с той девушкой. Не насовсем, а прогуляться по лесу или в деревню заглянуть. Машина его на месте. В комнате пусто, но постель примята, в ней спали. Мы не стали изображать сыщиков и ползать вокруг с лупой в поисках отпечатков пальцев.
Эштон под кроватью пошарил – только грязные носки да листки с набросками текстов. Повсюду валялись книги, и Джонно взялся их листать. Вот он, пожалуй, слегка косил под детектива. Откопал пару писем Лесли, любовных писем, и одно послание от Джулиановых папы с мамой из Хэмпстеда.
Но никаких следов присутствия девушки или записки от Джулиана насчет того, что он намерен свалить. Казалось, он только что вышел покурить или прогуляться, как выходил каждое утро.
Наконец Эштону надоело, и он швырнул в меня подушкой:
– Хватит дурака валять. К обеду вернется и, если у него есть хоть капля мозгов, девчонку с собой не притащит.
Но Джулиан так и не вернулся.
Том
Добрался я около полудня. Все уже толклись в кухне и выглядели так себе. Я и сам был в неадеквате. Началась перебранка по поводу того, что Лесли меня вызвонила, – им жутко не нравилось, что я их контролирую, и они ждали разноса за самовольный концерт в пабе. Меня же больше волновал Джулиан. Один из ребят что-то ляпнул Лесли – не помню, что именно, – она разревелась и убежала. Я предпочел покамест оставить ее в покое и для начала выяснить, что чертовщина тут творится. Джулиана-то и правда не видать.
– Так что там за девица? – спросил я.
И вдруг все сразу притихли. «Ага, вот где собака зарыта», – сообразил я.
Высказываться никто не спешил, и когда Джонно наконец раскололся, я не особо много понял. Вроде бы в бар заявилась девчонка, а в Уайлдинг-холл Джулиан вернулся уже вместе с ней.