– Погоди, – сказал он и перегнулся через край.
Кровать у него была такая же, как и у меня в комнате, на высоких ножках: под ней свободно уместился бы еще один человек. А Джулиан хранил под кроватью все свои вещи: множество книг, конверты пластинок – не тех, которые он слушал, а чтобы разглядывать. Обложки тогдашних дисков – пальчики оближешь. Накуришься, поставишь запись, развесишь уши и рассматриваешь картинки на конверте. Чем только не развлекались, пока вай-фая не было.
Там были целые стопки книг. Карлос Кастанеда, Пол Боулз. Колода карт Таро. Джулиан обнаружил в старой части дома библиотеку – я туда не рисковала соваться.
Джулиан – другое дело. Книга нас и свела. Он сидел возле дома под старым дубом с каким-то толстенным томом. Я в шутку сделала вид, что хочу отнять книгу, он возмутился, и я сразу же извинилась. Я тогда только осваивалась в группе, считалась новичком. Жутко боялась взять неверный тон.
Но Джулиан повел себя ужасно мило: сказал, что не собирался меня пугать, но книга очень старинная, из тюдоровской библиотеки, как бы не испортить. Даже неизвестно, можно ли нам туда заходить. Видимо, библиотеку он обнаружил на второй день во время своих предрассветных блужданий и прихватил почитать несколько книг к себе в спальню.
Его впечатлило, что я читала Рембо и Джона Клэра. Не знаете его? Безумный поэт, который ночевал в кустах.
Птаха прячется от вьюги
Под застрехой жалкой кровли,
И весенней свежей травки
Ей уже не увидать…
Я его могу по памяти цитировать. Думаю, тогда-то Джулиан и решил, что меня можно воспринимать всерьез.
Под кроватью лежало несколько древнего вида томов. В настоящих кожаных переплетах. Некоторые очень маленькие, размером всего с ладонь. Помню, я ожидала чего-нибудь совершенно дикого; думала, сейчас Джулиан покажет мне эзотерическую рукопись, которую откопал в библиотеке, древнюю инкунабулу или типа того.
Но он вытащил «Священное и мирское» Мирчи Элиаде в мягкой обложке.
– Знакома? – спросил он, держа книгу в своих больших ладонях, как пойманную бабочку. – Блестящая теория. Существует два вида времени, священное и мирское, обычное. Повседневность, когда мы ходим на работу, в шкоду и тому подобное, – это мирское время. А Рождество или другие праздники, всякие религиозные ритуалы или совместный сакральный опыт вроде участия в спектакле или музицирования – тут уже действует время священное. Это все равно как, – тут он схватил ручку и начертил на внутренней стороне обложки небольшую диаграмму Венна, две окружности, – кружок в кружке. Видишь? Большой кружок обозначает время мирское, нечестивое. А этот – священное. Знакомо ощущение, как будто минуты идут быстрее или медленнее? Так вот, они на самом деле движутся по-разному. Когда вступаешь в священное время, попадаешь как бы в иное пространство, заключенное внутри нормального мира. Оно туда вложено. Понимаешь?
Я уставилась на него и покачала головой:
– Нет, не понимаю. – Затем принюхалась к его волосам. – Джулиан, ты уже успел накуриться?
Он нахмурился. Не любил, когда его доставали насчет наркотиков.
– Пока нет. Аадно, теперь гляди сюда…
Он рылся в залежах на столе в поисках чистого листка, а я просто смотрела на него. На фото видно, каким прелестным он был в молодости. Но снимки всего не передают. Джулиан постоянно сутулился и казался ниже, чем на самом деле. Субтильным никак не назовешь, скорее долговязый, длиннорукий, длинноногий. А какие волосы! Густые, слегка волнистые, отливают легким блеском – будто мед течет сквозь пальцы. Вечный рыжий вельветовый пиджак не доставал до запястий, открывая старомодные наручные часы из тех, которые надо ежедневно заводить. Дорогие. Должно быть, подарок на окончание школы. Куча непонятных циферблатиков с дополнительными стрелочками – а есть что-нибудь короче секунды? Если есть, то у часов Джулиана наверняка нашлась бы стрелка и для такого. Джулиан то и дело поглядывал на часы, а я то и дело поглядывала на него. Могла хоть весь день пялиться. И иногда так и поступала, когда мы репетировали в зале.
Он наконец отыскал чистый листок, что-то начирикал на нем ручкой и сложил на манер веера
– Вот смотри. – Он поднял вверх узкий клинышек сложенной белой бумаги. – Это мы сейчас. Мирское время.
Меня будто кольнуло в сердце. Мы ведь только что провели вместе ночь, и для меня она была священным временем. Но я лишь кивнула.
– Так… Теперь внимание. – Он развернул листок, и я увидела, что он там нарисовал: простенький пейзаж с холмами, деревьями, рассветным солнцем. – Вот что там внутри: целый иной мир! Конечно, в реальности он малость побольше, чем нарисованный, – с улыбкой добавил он, – но суть примерно такая же…
Несколько минут он молча складывал и растягивал свой бумажный веер, пристально уставившись на него: будто медитировал или вглядывался в картины, которых я не видела. Тогда мне показалось, что он все-таки под кайфом: перехватил пару затяжек, пока я была в туалете. Но теперь я уже не уверена.
Глава 4
Эштон
Деревенский паб назывался «Королек». Он и по сей день там. Пожалуй, фанаты группы немало там бабок спустили за прошедшие годы. Том выдавал нам деньги на питание, но большей частью они уходили на бухло. Джон вечно пробовал всякие особые диеты: жуткий суп мисо и коричневый рис. Тошнило глядеть, как он в этом месиве ковырялся. Остальные пробавлялись яичницей с беконом, изредка размахиваясь на тушеного ягненка. Почти по сценарию фильма «Уитнэйл и я», только без дядюшки Монти. Растворитель для краски я, правда, не потреблял. Пока что, во всяком случае.
Отоваривались у одного местного фермера. Звали его Сайлас Томас, старая развалина, точно сошедшая со страниц романа Томаса Харди. Он все время стращал нас опасностями вечерних блужданий по холмам и окрестным чащам, где так легко заблудиться. Особенно доставал Джулиана, потому как остальные прогулками не увлекались. Видимо, Том ему приплачивал, в смысле Сайласу, поскольку пару раз в неделю старик привозил нам еду: молоко, яйца, бекон, ржаной хлеб, который, скорее всего, сам и пек. Вряд ли у него была жена. Если и была, я ее не видал.
Но иногда, сами понимаете, душа просит чего-нибудь новенького. Другой пищи, других лиц. Мы с Лес первыми отважились заглянуть в «Королек». Она тогда держалась паинькой, много не пила и очень мне нравилась. Да и не такая костлявая была, это уже потом рак ее обглодал.
Да, в те дни она разила наповал. Шикарные светлые волосы, огромные голубые глаза. Одевалась тоже круто: длинные юбки и платья, сапоги на шнуровке, развевающиеся шали, всякие сверкающие побрякушки… Элита хиппи, не чета нынешней шушере в черных фуфайках и с затычками плееров в ушах.
Пожалуй, Тому надо было получше продумать план. Четверо пацанов и одна девчонка, Лес, – уравненьице с неизвестными. Я, например, взбесился, когда сообразил, что за репетиции устраивают Лес и Джулиан в спальне наверху. Аж в глазах потемнело от ревности. Но только на пару недель. Как только появилась та девица, великая любовь между Лес и Джулианом приказала долго жить.
Впервые мы с Лес отправились в «Королек» в пятницу вечером. С благородными намерениями поиграть в пабе и срубить малость бабла. Мы к тому времени сидели на мели, потому как успели спустить оставленные Томом деньги. Не будь старины Сайласа, вообще голодали бы. Изначально предполагалось, что Том будет заезжать в конце каждой недели и пополнять запасы, но пока он не появился ни разу. К тому же вся суть ссылки состояла в отсутствии любых визитеров, даже продюсера.
Да нам и не нужен был никто. Теперь даже не верится, скажите? Вот представьте: полная отрезанность от мира, ни мобильников, ни Интернета. Даже проводным телефоном не попользуешься, только в экстренных случаях: звонки дико дорогие.
Бензин тоже «кусался». Перед отъездом мы залили полный бак, но теперь он наполовину опустел, и мы опасались гонять фургон без особой надобности. Это ведро с гайками держалось на честном слове, и я жутко боялся, что оно вот-вот сдохнет и нам придет конец: мы навеки увязнем в гребаной гемпширской глуши. Насколько я знаю, «моррис» Джулиана за все время пребывания в Уайлдинг-холле тоже не двинулся с места.
Вашему-то поколению небось даже представить такое страшно, но для нас там был просто рай.
Однако и в раю на яичнице и дешевой бормотухе долго не протянешь. Короче, однажды я раскочегарил фургон и вместе с Лес ломанулся в город. Надо сказать, городом это назвалось лишь потому, что через него проходило шоссе. А так – деревня деревней: паб и полдюжины домишек, между которыми шастали куры.
Зато «Королек» оказался достойным заведением с постоянной клиентурой. Лес с ходу так очаровала бармена, что он угостил нас «пастушьим завтраком»: огромные ломти свежего белого хлеба, ветчина, чеддер, соленые огурчики. И отличный эль, который варили в миле от его заведения. Мы выпили по кружечке и немножко поболтали с барменом, и скоро он уже готов был тащить Лес прямиком в койку. Звали его Редж, славный малый. Не так давно умер. Удивился, когда Лес попросила разрешения спеть вечером в заведении.
– Так ты, значит, соловей, а не павлин? – Он перегнулся через стойку и подцепил край ее шарфа, расписанного павлиньими перьями. У нее и серьги были из павлиньих перьев.
– Павлин орет дурным голосом. А наша птичка поет как ангел, – заявил я и обнял Аес за талию.
Она отпихнула меня и повернулась к бармену, подтвердив:
– Да, так и есть. В Лондоне я выступаю только за большие деньги. Но для тебя, Редж, – лично для тебя – сделаю исключение. – И она завершила сделку, смачно чмокнув его в щеку.
Гитар у нас с собой не было, да и не стал бы я таскать свою басуху туда-сюда, так что мы просто… пели. Точно как в подвале клуба Trois Freres во время ночных концертов, когда каждому дозволялось встать и исполнить три песни. Если, конечно, он мог держаться на ногах. Но Лесли в те дни пила как лошадь, да и я тоже. Выпивка, наоборот, поддерживала нас на ногах.