[75]. Я, Гарольд, эрл Уэссекса, отдаю ему свой голос.
Ропот изумления, громкий ропот. Это предложение не было полной неожиданностью для членов Витана, в конце концов, главному претенденту на престол приличествует скромность, он должен хотя бы для виду продемонстрировать нежелание принять корону, однако подобная формулировка, к тому же столь категорически высказанная, удивила многих, а некоторых даже возмутила.
Выступил Этельвин, епископ Дарема, единственный, кстати говоря, английский епископ, который продолжит борьбу против Вильгельма после Завоевания.
– Право первородства – это франкский, римский обычай, а не английский, не саксонский и не датский. Позвольте мне напомнить, что Витан не должен обращать внимания на такие суеверия, как чистота крови и первородство по мужской линии. Мы должны выбрать человека, по возможности из числа родных или сподвижников покойного короля, который лучше всех способен защищать королевство и народ.
Освульф, правивший северной маркой, областью Карлайла, заговорил об опасном положении государства, напомнил, что Малькольм в Шотландии после смерти Макбета объединил страну, а в Норвегии набирает силу Харальд Суровый Правитель. Таны Освульфа и Моркара не смогут противостоять столь мощному противнику без опытного предводителя и без поддержки южных эрлов во главе с сильным королем. К этому Освульф добавил, что, согласно свидетельству королевы, Исповедник перед смертью завещал престол Гарольду.
После Освульфа слово взял Эдвин, за ним – Моркар. Они говорили о том, что в ближайшие месяцы для управления страной потребуется зрелость, мудрость, а главное – опыт.
Но один непокорный голос произнес вслух то, о чем другие предпочитали молчать.
– Со всем смирением, – заговорил настоятель Гластонбери (он был уже очень стар), – и не желая никого обидеть, я должен все-таки спросить: разве ничего не значит то обстоятельство, что Гарольд Годвинсон на древних и чтимых реликвиях принес присягу герцогу Вильгельму и обещал посадить нормандца на наш престол?
Сквозь поднявшийся шум прорезался голос Элдреда. Этот епископ тоже был стар, но говорил громко и отчетливо.
– Присягу вырвали обманом. Гарольд дал клятву из сострадания к своим родичам, которые, как он думал, находились в смертельной опасности. И в любом случае эта клятва – пустой звук, – громыхал епископ, – потому что Гарольд не вправе распоряжаться короной. Он пообещал Вильгельму то, что не в его власти. Только Витан, только мы все, собравшись вместе, можем избрать короля, только Витангемоту принадлежит эта привилегия. Так утверждают закон и старинные традиции Англии.
Заседание продолжалось, члены Витана стали высказываться увереннее, когда основное препятствие было устранено. Вскоре стало ясно, что противиться провозглашению Гарольда некому: нормандские священники во главе с Уильямом, епископом Лондонским, давно выскользнули из собора, большинство из них заранее сложили пожитки и теперь, должно быть, уже всходили на корабль. Исход заседания был ясен, но все, и молодые, и старые, непременно хотели принять участие в обсуждении столь важного дела, и каждый считал своим долгом повторить то, что было уже десять раз сказано и пересказано. Наконец Элдред взял Гарольда за руку, высоко ее поднял и воскликнул:
– Давайте изберем и наречем Гарольда королем Англии.
Все громкими криками одобрили его слова.
Эдвин и Моркар вместе с Леофвином и Гиртом накинули на плечи нового короля алый, затканный золотом плащ и проводили его к огромному трону, стоявшему на возвышении у церковных хоров. Вынесли скипетр и державу и вручили их королю. Элдред поднял корону, тремя часами ранее снятую с головы Исповедника, и надел ее на голову Гарольда. Большие двери распахнулись, и все видные граждане Лондона, которые не поленились отшагать три мили и пустились в путь, как только прослышали о кончине короля, толпой хлынули в храм.
Стиганд, стоявший слева от Гарольда, распростер руки и провозгласил:
– Hie residet Harold Rex Angtorum. – На престоле Гарольд, Король Английский.
Выйдя из собора, Гарольд первым делом подписал хартию, утверждавшую права Моркара на Нортумбрию, и назначил праздник Благовещенья днем своей свадьбы с Элдит.
В ту ночь Гарольд, его братья и столько дружинников, скольких смог вместить большой зал Вестминстера, собрались на пир в доме, где только что умер король. Они слушали музыку, пили и хвастали, как подобает мужчинам, теми подвигами, которые им предстояло совершить ради своих господ. К рассвету отважные ребята успели наголо побрить Ублюдка Вильгельма, сорвать с него одежду, трахнуть в зад, расчленить, выпотрошить как рыбу, – и все это после того, как каждый дружинник одолел его в поединке. Та же участь, само собой, постигла и всякого нормандца, посмевшего вступить вместе с герцогом на английскую землю.
Около полуночи новый король, закутавшись в плащ и надев высокие сапоги, потихоньку вышел из зала. Уолт последовал за своим господином по хрустящему снегу, под светом льдистых звезд, к большому белому зданию, которое, как представлялось издали, заслоняло от них весь мир. Когда стены собора нависали прямо над головой, казалось, что, кроме него, ничего не земле не существует.
Король распахнул дверь в южный придел и постоял на пороге, пока глаза не привыкли к темноте. Свечей было немного, две лампады горели перед дарохранительницей. Гарольд не выказал ни малейшего желания преклонять колени перед алтарем. Здесь, под сводом из белого камня, освещение было более тусклым, чем сияние звезд на дворе.
Гарольд свернул вправо, Уолт за ним. Слева остался высокий каменный блок, алтарь, символизировавший в глазах верующих тот стол, за которым Христос преломил хлеб со своими друзьями и пил с ними вино. Гарольд подошел к каменным плитам, накрывавшим тело Эдуарда, склонил голову, но молиться не стал. Он тяжело вздохнул, он вздыхал снова и снова, будто что-то мучило его. Уолт невольно рванулся к своему господину, и Гарольд услышал его движение.
– Это ты, Уолт?
– Да, сир.
– К черту, Уолт. Я не смогу полагаться на тебя, если ты будешь так обращаться ко мне. Поди сюда.
Уолт встал рядом с ним.
– Ты думаешь, самое трудное позади, да? «Многая лета королю!» – и все сладится само собой? Нет, это еще только начало. Если мы продержимся хотя бы год, тогда, быть может, мы уцелеем. Эдди, наш дорогой Эдди! Он уготовил нам путь через лес, полный скрытых ям и капканов. Где бы он ни был сейчас, он дожидается, чтобы мы угодили в ловушку.
Гарольд снова вздохнул, поднял голову и оглядел толстые колонны, высокие округлые арки, черные дыры, которые еще предстояло застеклить, чтобы они превратились в окна, дымящие свечи. Его пробрала дрожь.
– Едва лишь освятили этот собор, Уолт, он сделался усыпальницей одного короля и видел, как всходил на престол другой, но если дело обернется так, как хотят того Эдди на небесах и Ублюдок на земле, я стану последним английским королем. Не будет больше Англии, той Англии, какой ее знаем ты и я.
Часть VI 1066
Глава тридцать девятая
Итак, – сказал Квинт, – кузнецы трудятся, юноши продают землю и покупают боевых коней, и все думают только о чести.
– Примерно так, – согласился Уолт, постукивая по земле недавно выструганным посохом из орешника.
– Я слышал, что два мастера работают три недели, пока изготовят хороший меч, – припомнил Тайлефер. – Это правда?
Они поднимались по северному склону крайней гряды Тавра. Проводник обещал, что впереди их ждет последняя, самая последняя вершина, с которой они увидят море, а затем, если не считать небольших холмов, дорога все время пойдет вниз. Оно бы хорошо, после трехдневного перехода по горам животные устали, почти всем путешественникам пришлось спешиться и подгонять скотину палками сзади или тянуть ее вперед за недоуздок.
– Правда.
Дорога петляла, огибая приземистые дубы, нависшие над кручей, корни их торчали наружу в расщелинах известняка. Примерно в двухстах шагах ниже упавшие деревья лежали в мутном от мела ручье, струившемся среди покрытых лишайниками валунов. Уолт, отдуваясь, постарался объяснить:
– Меч должен быть достаточно тяжелым, чтобы прорубить доспехи или по крайней мере чтобы удар сбил врага с ног, даже если его шлем или кольчуга уцелеют, но при этом достаточно легким, чтобы сильный воин мог без устали сражаться от рассвета до заката. Кстати, это зависит не только от тяжести, но и от правильного распределения веса. Сталь должна быть прочной, но гибкой. Самый лучший клинок можно согнуть так, что острие почти коснется рукояти, а потом меч вновь распрямится, без изгибов и заломов. Лезвие должно быть острым и твердым, не зазубриваться. У нас для твердости добавляют уголь или окалину. Чтобы закалить металл, его погружают в лошадиную мочу, желательно от кобылицы в охоте. И конечно, рукоять меча, и головка, и эфес, все должно быть отделано золотом, серебром, медью, финифтью в соответствии с титулом и заслугами владельца.
– Да уж, это особенно важно, – иронически вставил Квинт.
– Конечно. Хороший, богато украшенный меч внушает врагу страх, но если противник и сам достойный воин, при виде такого меча в нем пробуждается мужество и готовность принять вызов.
Квинт в очередной раз отметил в убеждениях Уолта противоречие, которое не поддавалось доступной ему логике, хотя для англичан, по-видимому, тут не было никакого парадокса.
– Ну и как же создают это чудесное оружие? – полюбопытствовал Тайлефер.
– Мастер-кузнец, Вёланд[76], прежде всего выбирает железные бруски, проверяет, правильно ли они обработаны, выдержан ли срок, и тому подобное, потом кладет эти бруски в длинные песчаные канавки, примерно три фута в длину и чуть больше дюйма в ширину. Понимаете, это не простой деревенский кузнец, которого просят сделать плужный лемех или садовый нож. Тот, кто выковывает меч, должен знать древний обычай...