– Нет любви, но есть ненависть!
– Наличие и неналичие, в конце-то концов, друг друга порождают! – мягко его успокоил мудрец. – Будет ненависть – будет и любовь!
На что наш герой ничего не ответил, а старик, помолчав, поднялся с колен и, легко переступая через тела вповалку храпящих китайцев, пробрался к щели в двери и подставил ветру лицо.
Мимо бежала тайга – в обратную сторону, должно быть, в Китай!
Саблезубый тигр, догнав дикую свинью, стал рвать ее на куски.
Буквально вчера, вспомнил Фу, у него на глазах дикая свинья разодрала в пух таежного тетерева.
«Так оно есть, и так оно будет!» – подумал мудрец…
102 …Пятьсот двадцать три китайца, окружив Лао Фу, глядели наверх, одной силой взгляда поддерживая неподвижно парящего под потолком Иннокентия.
По мнению старца, под потолком меньше трясло.
Сквозь грохот колес хорошо было слышно, как китайцы молчат.
Неожиданно поезд замедлил ход, и людей, поглощенных медитацией, с грохотом накрыла гора старых унитазов.
Наш герой, лишившись опоры, рухнул на пол, как птица, подбитая на лету.
В сутолоке, сбитые с толку, люди кричали друг другу:
– Что там стряслось?
– Москва!
– Приехали!
– Боже, Москва!
– Как много в этом звуке!
– Какая большая!
– Угу, как Пекин!
– Пекин – как Москва!
– Полундра, спасайся, кто может!..
103 …Трое трезвых железнодорожников дружно и с песней откатили тяжелую дверь товарного вагона и, обнаружив рассыпанные по полу унитазы, нагадили мимо.
Вскоре же в вагон, принюхиваясь и озираясь, на полусогнутых поднялись два бойца-пограничника с восточноевропейской овчаркой на длинном поводке.
– Гитлер, ищи! – коротко приказал собаке один из бойцов.
Дважды чихнув, пес унюхал говно на полу и пичугу в клетке и злобно залаял.
Пограничники немедленно обменялись тайными знаками, понятными только им.
Один, с автоматом на изготовку, отступил на полшага, а другой на цыпочках подкрался к клетке и сорвал с нее тряпку.
– Руки вверх! – страшным голосом завопил он.
– Руки вверх! Руки вверх! Руки вверх! – трижды проорал с перепугу попугай.
Поскольку нервы у пограничников были на пределе, то они и открыли беспорядочную пальбу друг по другу.
Состав с визгом дернулся и медленно, с траурным перестуком тяжелых колес, покатился по рельсам.
Гитлер, овчарка, тоскливо завыл – будто жаловался на судьбу…
104 …Из грязных щелей между тем наружу, как тараканы, выползали нелегальные китайцы.
Плавно спланировал на пол старый китаец с Иннокентием на руках и бережно передал его верному Лянь Тяню.
После чего Лао Фу бесстрашно приблизился к овчарке и ласково потрепал ее между ушей.
От одного прикосновения старого китайца Гитлер разом повеселел и, превратившись в сокола, с клекотом улетел прочь.
Проводив птицу взглядом, старик дважды плюнул на пограничников – они ожили и скоренько превратились в двух белоснежных голубок и тоже радостно упорхнули на волю.
Летавший поблизости сокол догнал голубок и порвал на клочки – только белые перья, как снежные хлопья, кружились над бурой землей…
105 …Когда состав затормозил у тринадцатой платформы станции Москва – Товарная, вздымая пыль, к вагону подкатил крытый фургон для перевозки скота, из которого с воплями и автоматами наперевес выпрыгнули четыре китайских мафиози, похожих друг на друга, словно близнецы (позже, в морге, при вскрытии, старший патологоанатом Савелий Клюка удивленно воскликнет: прямо как клоны, мля!).
Двое из четверых немедленно заняли огневые позиции, а двое других стали кричать новоприбывшим (понятно, по-китайски!), чтобы те поживее перегружались в машину.
Похватав свои нехитрые мешки и баулы, нелегальные китайцы стали пробежками и пригибаясь, по двое, по трое перебираться в фургон.
– А это еще кто такой? – заметив Иннокентия, строго поинтересовался один из автоматчиков.
– Человек! – пояснил старичок (чтобы было понятно!).
– Но он не китаец! – мотнул головой мафиози и щелкнул затвором.
– Но он – человек! – повторил Лао Фу, закрывая Иннокентия грудью.
– Но он – человек! – все, как один, подтвердили китайцы.
Нет акта на свете прекраснее акта коллективного благородства!
Над товарной Москвой в дымном небе повисла свинцовая пауза.
– Брат, позвони Мао Дуну! – крикнул, не выдержав, третий мафиози – второму.
Второй, побледнев, покачал головой:
– Брат, я не могу позвонить Мао Дуну, извини!
– Так ты будешь звонить Мао Дуну, брат? – во второй раз поинтересовался третий мафиози – у второго.
– Я не стану звонить Мао Дуну, брат! – во второй раз наотрез отказался второй.
За неподчинение приказу третий мафиози, покачав головой в тихом бешенстве, пристрелил второго – как шелудивого пса.
– Что ли, ты позвони Мао Дуну, брат! – обратил свой пылающий взор на четвертого – третий.
– Лучше сразу убей меня, брат! – взмолился четвертый, упав на колени.
Наверняка третий мафиози убил бы четвертого – когда бы не три черных джипа с вооруженными до зубов бритоголовыми урками (и про них позже, при вскрытии, старший патологоанатом Савелий Клюка заметит, почесываясь: «Мля, хороши!»), с ревом ворвавшихся на Москву – Товарную в сопровождении грузового рефрижератора…
106 …Покончив с китайцами, урки скоренько покидали трупы в рефрижератор.
– А я? – тоскливо им вслед прокричал попугай.
Замыкающий джип, визжа тормозами, включил задний ход.
Высунувшись из машины, урка с синим тюльпаном – отметиной на лбу – подхватил с полу клетку с Конфуцием и, отчаянно сигналя, помчался догонять черную кавалькаду…
107 …Недолго поплутав по путаным дорожкам «Веселенького кладбища», циклопических размеров рефрижератор, урча и буксуя, наконец перебрался через мутный ручей с брендовым названием Стикс, после чего круто развернулся и, пятясь, вырулил к свежевырытой яме.
Там, собственно, урки и похоронили несчастливых нелегалов…
О «Веселеньком кладбище»…
108 …Свое жизнеутверждающее прозвище «Веселенькое кладбище» приобрело благодаря особому составу почвы с химической формулой: СО2Х + НХ4G + FS5 + GKO8 + 16RZ + N7E9T = K1A2I3F4.
В ней усопшие не рассыпались, не гнили и не грустили.
И сто лет спустя после похорон покойник прекрасно выглядел и улыбался.
Быть похороненным тут – почти означало остаться быть навсегда.
Те, у кого эта жизнь удалась и кто хотел бы продлить удовольствие, собственно, и стремились полечь в эту почву.
Разумеется, все это были люди заметные: политики, военачальники, уголовники, прочие деятели и специалисты.
Из могилы авиатору вырастала металлоконструкция, с которой в небо взмывал тяжелый истребитель-бомбардировщик черного мрамора с белыми прожилками (догадаться, что это действительно бомбардировщик, неискушенному зрителю помогали зависшие в вечном полете бомбы из белого мрамора с черными прожилками, до боли похожие на всамделишные!).
Из усыпальницы флотоводцу как будто выплывал грубо отесанный авианосец.
Над могилами двух уголовных авторитетов (напротив друг друга и как настоящие!) возвышались печально известный замок Иф и тоскливо незабвенная тюряга «Кресты».
Бросался в глаза памятник видному пролетарскому деятелю: по замыслу скульптора, он должен был походить на построенный в боях социализм, но походил на что-то другое – бесформенное и безобразное.
И так далее, и тому подобное…
109 …Урка с синим тюльпаном-отметиной на лбу с размаху швырнул клетку с попугаем на свежий холм братской китайской могилы и, трижды осенив себя крестным знамением, произнес:
– Аминь!
– Скажи хоть – за что? – не удержался, взмолился попугай.
– Вот этого, птица, ты из-под меня не дождешься! – погрозил пальцем меченый.
– Да вы что, сговорились! – так и подпрыгнул Конфуций.
– Живи, пока что дают и пока не отнимут! – как своим, глубоко выстраданным, поделился головорез.
– А как жить? – возразил попугай (впрочем, про себя, хорошо осознавая бессмысленность и риторичность этого импровизированного кладбищенского диспута!).
– Ну, ты и спросил! – удивился бандит.
– Я только спросил: как нам жить?! – воскликнул Конфуций.
– Как жить? Как жить?? Как жить??? – многократным эхом разнеслось над могилами, достигло кладбищенского забора, перемахнуло на Прикладбищенский бульвар и прокатилось по Пятачку…
Про Пятачок…
110 …Философ, не вспомним какой и не помним когда, сказал (или, возможно, хотел сказать, но не успел!): не надо ничего придумывать, все уже существует!
В самом деле, сразу же за длинным кладбищенским забором – фактически вдоль него! – протекал настоящий, непридуманный Прикладбищенский бульвар.
На тенистом же, непридуманном Пятачке, под тополями, между «Спирткоопторгом», торгующим круглосуточно, и развалюшной шашлычной «Шишлик Мустафа», естественным образом располагался непридуманный любовный базар.
А через дорогу, наискосок, на пригорке, в каких-нибудь метрах высился непридуманный, белокаменный, похожий на торт Дворец брачных торжеств.
Дальше идти, за Дворцом, в развалюхе, ютилась аптека; у входа в аптеку, в виде гадкой змеи, извивался фонарь; виднелись дымящие печи хлебопекарни.
Кладбище, «спирткоопторг», шашлычная, Пятачок, загс, аптека, фонарь, хлебопекарня – все было, как в жизни и есть…
По вечерам, как смеркалось, к Пятачку привычно стекались таксисты, водители-дальнобойщики, подростки на велосипедах, парни в кожанках на мотоциклах и своим ходом – почтенные главы семейств.
Тут они бестолково толклись в предвкушении некой другой реальности, ссорились, мирились, напивались, дрались – одним словом, существовали!
Бомжи, голь перекатная, рвань и кому не терпелось – те бежали бегом, через пролом в заборе, на кладбище, где в радостной спешке и вершили, по-сво