его мощное дыхание – где-то там, за забором…
– Спасите! – внезапно послышался крик трансвестита.
Маруся очнулась: народ, какой был на Пятачке, сбежался и окружил четверых голых мужиков, бесновато скакавших вокруг костра (четверо скакали, а один почему-то взывал о помощи!).
Три пришлых пьяни, короче, раздели несчастного трансвестита и сами разделись, развели костер и занялись, как водится, вульгарным идолопоклонством (потом, уже после того как Падаль в упор расстрелял эту пьянь из многозарядного кольта, принадлежавшего, если не врали, самому Аль Капоне, выяснилось, что Баряска сам первым и разделся!).
На кладбище…
127 – …Китайская раса – самая желтая в мире… – бормотал Джордж, выбираясь из кустов, по ходу мучительно припоминая все, что он слышал и знал про Китай. – Лао Цзы, Конфуций, кун-фу… рис, порох, печатный станок… акупунктура…
Между тем Иннокентий с Конфуцием на плече бесшумно спустился с высокого дерева.
– Китайцы – загадка, однако! – воскликнул крупье.
– Смотрите, еще один китаефоб! – возмутился попугай.
– Я не против китайцев – я против китайских бандитов! – поправился Джордж.
– Бандитизм – явление вненациональное! – парировал Конфуций.
– И все от него одинаково страдают! – согласился крупье.
– Особенно птицы! – вздохнул пернатый философ.
– Вам помочь? – участливо поинтересовался Джордж, видя, как мучается Иннокентий, пытаясь вернуть на место свое лицо.
– Нэ-нэ-э-ть… – скрежеща зубами, ответил Иннокентий (поскольку на нем не было лица, то и речь его слышалась странно!)
Джордж придвинулся поближе к своему спасителю и сбивчиво попытался ему объяснить то, в чем сам еще не разобрался:
– Я бы очень хотел вам помочь, – зашептал он, озираясь по сторонам, – но мы же по разные стороны, как бы: вы – по ту, я – по эту!
Поскольку Иннокентий молчал, то крупье и продолжил:
– Мир как бы мертвых, – смущенно признался он, – лично мне до сих пор представлялся незыблемым и недоступным пониманию…
– Единственный мир, свободный от глупости, пошлости, жадности, чванства, коварства, плебейства! – безапелляционно заявил попугай.
– …Без насилия, страха и безумия… – продолжил Джордж.
– …Распутства, бесстыдства, падения нравов! – грубо и резко перебил его Конфуций.
– …Сомнений… – робко добавил крупье.
– …Мерзости, наконец! – поставил жирную, эксклюзивную точку попугай.
Помолчали.
– Вы дорогу обратно, к могилке, найдете? – вежливо и по-доброму полюбопытствовал Джордж.
– К могилке – какой? – недоуменно подпрыгнул Конфуций.
– К сырой… – Джордж запнулся. – Видите, на небе луна истончилась (по правде, он плохо себе представлял, в каких выражениях следует напоминать посланнику с того света, что утро уже на носу!)… того и гляди, – глуповато улыбаясь, пробормотал он, – какой-нибудь петушок раза три прокричит…
– Ай-яй-ндэ-па-ой-ник… – лязгая и скрежеща зубами, попытался объяснить Иннокентий.
– Не понял… – растерянно улыбнулся Джордж.
– Кэ-кэ-лэй… мэ-мэ-эн-тэ-тэ… – с теми же лязгом и скрежетом сообщил человек без лица.
– Я вас не понимаю! – взмолился Джордж, искренне прижимая руки к груди.
– Ему нужен клей «Момент»! – перевел попугай.
– Зачем? – изумился крупье.
– Лэ-э-цэ-о пэ-и-ка-лэть… – по слогам сообщил несчастный.
– Приклеить лицо, без лица невозможно! – воскликнул Конфуций (кто бы знал, как он устал от людей, не способных услышать друг друга и договориться об элементарных вещах!).
– Без лица невозможно! – на минуточку согласился Джордж.
– Особенно если это твое лицо! – добавил попугай не без сарказма.
– Х-ха-ч-чу лэ-ц-цо… – повторил Иннокентий.
Но только наши герои наладили общение, как тут и там в кладбищенской ночи замелькали огоньки фонариков (напомнивших Конфуцию светящихся новозеландских шмелей!).
– Уходим! – прошептал Джордж, увлекая Иннокентия за собой, в кусты…
128 …Четверо (явно бандиты, в кожанках, с автоматами наперевес!) притормозили для перекура у кустарника, всего в полуметре от наших героев.
– Всех китаехов пококали-таки! – смачно сплюнув, пробормотал верзила с бульдожьим лицом по имени Ряха.
– Таки всех или таки не всех? – тоже сплюнув, поинтересовался бандит с повисшими, как у слона, большими ушами.
– Их двадцать пять миллиардов! – напомнил плечистый бандюг с зубами из чистого кровельного железа (тоже, между прочим, сплюнув!).
– Я лично укокал троих, – признался убийца, похожий на дуб, и не сплюнул.
– Патронов на двадцать пять миллиардов не хватит, – не без сожаления констатировал железнозубый (и сплюнул!).
– Ты знай свое дело, пали – а там еще поглядим! – глотая слюну, успокоил его вислоухий соратник по оружию.
– Отставить базар, действуем по периметру, – жестко, без слюней, распорядился бульдогоподобный.
– По всему, что ли, Ряха? – поинтересовался вислоухий и сплюнул.
На что Ряха кивнул, сглотнул и еще раз кивнул.
– Раненых не оставлять, даже если останутся! – предупредил он по-хорошему.
– Понятно! – коротко крякнул дуб.
– Без всяких вопросов! – заверил железнозубый.
– Так, что ли, по коням! – сплюнув, пробормотал Ряха.
– Так, что ли, по ним! – дружно откликнулись трое других, кидаясь врассыпную…
129 …Падаль, подобный колонне, стоял на скамейке!
В ногах у него валялась помятая дамская шляпка, а перед ним, построившись по ранжиру, замерли прикладбищенские проститутки.
Строго по команде, чеканя шаг, они подходили к Дурынде и, становясь на колени, трижды целовали глянцевые щеки его сапог, после чего с особым благоговением опускали в искомую шляпку краденые жемчужины.
Маруся, однако, когда ее позвали по имени, и бровью не повела (не в пример другим членам продажного сообщества!).
Густая, недобрая тишина повисла над Пятачком.
Глупые галки на ветках – и те заткнулись и замерли.
Вольный обычно кладбищенский ветер – тоже ослаб и притих…
Наконец Падаль перднул и вяло поинтересовался:
– Кто знает меня – тот пускай поднимет руку!
Понятно, судя по лесу взметнувшихся рук, Дурынду все знали, и знали не понаслышке.
– Кто еще не признался – убью, – как бы так, между прочим, пообещал сутенер, целясь кольтом в тяжелую тучу над головой.
– А кто если признался – что будет? – доставая с груди жемчужину с голубиное яйцо, живо поинтересовалась Вераська.
– А тебе, мля, известно, что я бы тебя, кабы если бы ты? – спросил Падаль тихо.
– Я знаю, что если бы я, то ты бы меня! – простонала Вераська тихо же, ужаснувшись.
– Гляди в другой раз! – предупредил он ее и, как говорится, в сердцах произвел предупредительный выстрел в небо.
Секунду спустя наверху прогремел страшный гром и на грешную землю подстреленной куропаткой упали ветер с дождем…
130 …Вымокшие насквозь и продрогшие до костей, двое и попугай выбрались, наконец, из колючего кустарника на залитую лунным светом поляну с чертополохом.
– Собачья, однако, погодка! – беззвучно чихнув, простуженно пробормотал крупье (первое и неукоснительное правило казино – неслышно чихать, чтобы клиент не подумал, что тут на него чихали!).
– С-сырость, с-сомнение, с-смерть! – дрожа, как воробышек, согласился попугай.
– Согласитесь, что все кары Божьи сошлись сегодня на наши несчастные головы! – пожаловался Джордж, подставляя дождю кровоточащее лицо.
Иннокентий бережно прижал продрогшую птицу к груди.
– Эх, кто бы сказал, в чем Божий Промысел! – с неожиданной силой вопросил крупье.
– Божий Промысел – в Промысле Божьем! – немедленно откликнулся Конфуций (его на минуточку вдруг потянуло пофилософствовать!).
На что Джордж, опять же, невесело признался:
– Я лично себя ощущаю едва ли не Лиром!
– Кем ты себя ощущаешь – то ты и есть! – воскликнул попугай.
Внезапным порывом ветра с дождем принесло чью-то грязную ругань.
Джордж было метнулся испуганным зайцем в кусты – но, устыдившись, впрочем, минутной слабости, вернулся за Иннокентием и решительно увлек его за собой по тропинке, протоптанной среди могил.
– Ни минуты покоя измученной душе! – пожаловался он.
– Покой нам лишь снится! – полностью с ним согласился попугай.
И пространство вокруг опять озарилось всполохами взрывов…
131 …Падаль лениво сошел со скамейки и неторопливо приблизился к стоящей по стойке «смирно» Марусе.
Они были вдвоем, наедине с разбушевавшейся стихией (остальных проституток он отпустил по рабочим местам!).
Мутные струи дождя ей застили взор – она же, похоже, этого не замечала.
– Ты меня огорчаешь, шалава, – медленно произнес сутенер.
Маруся молчала (говорить не хотелось!).
Порфирий неспешно нюхнул кокаина и как содрогнулся.
– Где выручка, падла? – спросил он, медленно наливаясь яростью и тоской.
– Не выручала, – подняла глаза и с вызовом бросила Маруся.
По ближайшей ольхе вдруг ударило молнией.
Ольха тотчас вспыхнула синим пламенем.
Тот огонь даже ливень не мог погасить…
И тогда Падаль тихо, в последний раз, по-хорошему предложил проститутке подумать.
Но она даже думать не стала, но впервые, не заботясь о последствиях, натурально плюнула ему в лицо.
Он не стал утираться и врезал ей раритетным кольтом по голове.
Она так и рухнула в лужу – будто ее подкосили.
Стихия, как раненый боров, ревела над Пятачком…
132 …В воздухе пахло грозой и угрозой.
Пользуясь минутной передышкой между взрывами, Джордж омывал Иннокентию раны.
Если он о чем-то и сожалел в эту минуту (помимо рухнувшей в одночасье сладкой жизни!) – так это об отсутствии перевязочных средств и антисептиков для Иннокентия.
– Я допускаю, – негромко возмущался он, поливая несчастного водой из ржавой баночки из-под шпрот, – что можно в кого-то выстрелить разок, другой или третий, но так, извините-подвиньтесь, чтобы сто двадцать пять пуль подряд!