Еще, еще, и еще, и еще из жития Джорджа…
171 …То, что стряслось (именно, что стряслось!) с нашим героем в недрах геенны, было впрямую чудесно связано со старшей женой шейха жарких пустынь Амалека.
Куда бы впоследствии его ни гнала злая Судьба и с кем бы Она его ни сводила – он в недрах своей души всегда неизменно берег и хранил дивный образ Нелайлы (что в переводе с арабского значило «Улыбка пустынь»!).
Об Амалеке написаны книги, сложены песни, поставлены фильмы, но нигде дотошный искатель истины не найдет хотя бы упоминания о тайном свидании его старшей жены бедуинки Нелайлы и скромного юноши с волнистой копной смоляных волос и пытливыми глазами цвета сливы…
Сколько жен и наложниц было у Амалека – а никто, включая его самого, их не считал (можно и не считать, когда много!) – но по-настоящему он дорожил одной-единственной, на которой женился, будучи в люльке, на восьмой день (по рождении, фактически, его и повязали!).
И Нелайла – тут стоит сказать! – в Амалеке не чаяла души (после Нелайлы его уже так не любили, признавался сам шейх в своих многочисленных интервью!).
Она его тискала всякую удобную минуту, омывала и подмывала, когда он писался или поносил, отгоняла назойливых мух, когда он спал, растирала маслами, расцеловывала каждый пальчик на ручонках и ножках, терпела издевательства свекрови – возила, короче, на себе, в полном смысле этого выражения!
Объяснимой причиной столь искренней, нежной и всепоглощающей страсти к пахнущему материнским молочком супругу могла быть элементарная разница между ними в возрасте: самой невесте до свадьбы перевалило за пятьдесят и, по ровному счету, это был ее третий брак (в двух первых мужья отчего-то не выжили!).
Также, поговаривали на Ближнем Востоке, Нелайла происходила из старинного колдовского рода и, естественно, унаследовала всякие хитрости и премудрости.
Наконец, в порядке предположения, – возможно, Нелайлу манили мужчины моложе ее!
Так или иначе, но третий (последний в семье!) шейхский сын Амалек, несмотря на все ухищрения родителей, достался-таки Нелайле.
Пустыни – на то они и пустыни, что там живут по понятиям!
Пока шейх-отец пребывал в нерешительности, женить сына или не женить, – в пустыне Араве дрожала земля, выли знойные ветры и бушевали песчаные бури.
И стихли они, к всеобщему облегчению, только к полуночи восьмого дня.
Поди знай, какая связь между тем, что мы думаем и делаем, и возмущениями Природы!..
172 …Итак, по осени Амалек обычно пригонял свои бесчисленные отары овец пастись на каменистых склонах Иерусалимских холмов.
Вместе с овцами он, разумеется, пригонял и своих многочисленных жен (не оставлять же их, бедных, одних, без присмотра!).
У западной крепостной стены, на самом дне ущелья геенны огненной, среди гор мусора городской свалки он разбивал шатры для себя, жен, наложниц, детей, родственников и слуг, где и поживал месяц – другой в ожидании, пока зацветет в пустынях колючка.
Там-то Нелайла и Джордж случайно повстречались ранним вечером месяца Тишрей (другими словами, в конце ноября!).
В пепельном небе над Иерусалимом едва проступили луна и звезды.
Били колокола, стонал муэдзин, ревели ишаки, блеяли овцы.
Наш юный герой с мешком с отбросами на плечах, по обыкновению, спускался узкой тропой в геенну, как неожиданно увидел прямо перед собой, на вершине мусорного холма, застывшую фигуру женщины.
Судя по позе, она чего-то еще ждала в этой жизни.
На ней было яркое платье, расшитое золотом.
Чистый лоб окаймляла корона из саксаула, инкрустированная разноцветными стекляшками (писк моды в Иерусалиме тех лет!).
На гордую шею от глаз и по впалым щекам, огибая точеные губы, стекала татуировка тончайшей работы неизвестного художника (чего именно он натворил у нее на лице – дороги жизни в пустыне, лунные пути или павлиний хвост, – с ходу было не угадать!).
Необыкновенный вид женщины настолько поразил юного Джорджа, что он уронил мешок с мусором и совсем про него забыл (так и вернулся домой без мешка, а в ту пору мешков всегда не хватало!).
Какое-то время оба неподвижно стояли и молча созерцали друг друга.
Наконец она величаво спустилась с холма и легким движением рук сняла с его лица арабский платок (в геенне царило зловоние, и любой, кто спускался сюда, обматывал лицо тонким арабским платком, оставляя лишь узкую щель для глаз!).
Удивительное дело, Джордж совершенно не чувствовал вони – напротив, казалось, ее целиком победил чарующий аромат, исходящий от бедуинки!
Она просто взяла его руки в свои и заглянула в его глаза своими глазами.
Что было затем, Джордж помнил так же, как можно помнить первое прикосновение Божественной Любви: всей своей сутью и каждой своей клеточкой.
Неведомой силой их вдруг вознесло над геенной и понесло дальше вверх, по течению ветра, в заоблачные выси, где они, как птицы, свободно парили.
Он и не понял тогда, сколько по времени продолжалось то его абсолютное пребывание в нирване (нирвана – на то она и нирвана, чтобы не понимать!), однако запомнил ощущение Счастья, какого с ним после уже не случалось…
И вот, через годы, он волей судеб оказался свидетелем похожего парения.
Откровенно расчувствовавшись, Джордж невольно подумал о том, что, должно быть, не зря Судьба на закате дней посылает ему это сладостное напоминание о некогда испытанном…
В Москве между тем в Марусином гнездышке…
173…На самом же деле (специально уточним!) Иннокентий и Маруся всего лишь молча стояли, обнявшись, как голубки, посреди жилища!
Но что же в таком случае увидел Джордж?
А вот что: две парящих над полом Сущности наших героев!
Поди разберись, где мы, а где – наша Сущность!..
174 …К реальности Джорджа вернула шальная пуля, влетевшая в его левое ухо и вылетевшая из правого, по счастью, не потревожив ни одного из жизнеобеспечивающих центров (разве что он слегка испугался и рухнул плашмя на ковер – что, к слову, спасло ему жизнь!).
Между тем на Марусино гнездышко обрушился яростный шквал огня.
Стреляли, похоже, по ним, как успевал второпях подмечать Джордж, из автоматов, пулеметов, скорострельных гаубиц, а также из передвижных зенитных противокомплексов, и также ракетами из летающих крепостей типа «Апачи».
Падая, крупье успел прокричать влюбленным «ложись!», но то ли они его не услышали или не поняли, а то ли услышали, но пропустили – факт, они продолжали парить, выказывая полнейшее безразличие к происходящему.
Лежа на старом и пыльном с клопами ковре под визжащим и обжигающим градом свинца, под жалящими брызгами штукатурки со стен, осколками стекла и щепами мебели, Джордж навсегда расставался с Жизнью – как Одиссей с Навзикаей: без пошлых упреков и слез.
С присущим ему оптимизмом он представлял, как на смену этой, дурацкой, приходит другая, понятная и осмысленная.
За минуту до смерти, известно, любого душат воспоминания!
В его воспаленном мозгу чередой пронеслись картинки из детства, отрочества, юности и зрелого периода пребывания на этой земле; вспыхнули и погасли милые образы папаши Арарата, мамаши Лэваны, дядюшки Азнавура, тетушки Дувдеван; помелькали и пожухли лица друзей и рыла врагов.
У друзей, как он заметил, на глазах были слезы, враги – ухмылялись!
Замыкала парад фантомов согбенная, костлявая и безобразная старуха, в которой он с удивлением признал свою юную и прекрасную женушку Луизу: за ночь она постарела лет на шестьсот!
«Эко ее!» – огорчился Джордж и потянулся было к ней рукой, чтобы пожалеть – как в нее угодило вдруг черт знает чем.
Бедняжка, как пакля, вспыхнула синим огнем – и сгорела.
«Вот Черт! – потрясенно подумал Джордж и почему-то (сам не ведая почему!) еще раз подумал: – Вот Дьявол!»…
Венеция…
175 …И вот, спустя триста или пятьсот лет (кто считал!) после той еще знаменательной встречи в Памье, Отец-Сатана встречал ведьму-дочь со змеиным яйцом на груди (перепрятала!) в знаменитом аэропорту Тревизо.
Как невеста, весь в белом (вопреки представлению, стоит заметить, что Зло не всегда прикрывается именно черными одеждами!), Он возвышался над всеми, стоя на самой последней ступени лестницы, ведущей вверх.
В небо, точнее.
Точнее сказать – в Никуда.
Ниже Его, на ступенях возбужденно кучились, пучились, ползали и извивались всяких видов змеюко-гиены, суслико-волки, барано-козлы, тигро-львы, крысо-шакалы, туро-быки и прочие порождения дьявольской фантазии.
В небе над аэропортом порхали летучие мыши с поросячьими харьками, летающие гадюки с человечьими головками, трехклювые вороны, слоноподобных размеров бабочки с намазюканными на размашистых крылышках приветствиями типа «С возвращением, ведьма!» и «Добро пожаловать, чертова дочь!».
По правую руку от Дьявола, на примыкающих к чертовой лестнице праздничных трибунах толпились все ныне здравствующие президенты, премьер-министры и министры иностранных дел государств – стран Европейского Содружества, естественно, венценосные отпрыски королевских фамилий, наконец, венецианский мэр с супругой.
По Его левую руку расположились мифические злодеи всех времен и народов: от горбатого Каина Бена Адама по прозвищу Братоубийца и до рябого Иосифа Джугашвили Сталина по кличке Душегуб.
В кои-то веки зеваки могли разглядеть грозного Аттилу, закомплексованного Эдипа, непобедимого Александра, беспощадного Чингисхана, мудрого Тимура Завоевателя, маленького честолюбца Наполеона, лысого мстителя Ульянова-Ленина с кляксами бледной спирохеты на лице и вокруг шеи, психопата и пассивного педераста Адольфа Гитлера и прочих садистов (несть им числа!), оставивших свой несмываемый, кровавый след во всемирной истории.
Обособленно, важно и чинно, с брезгливыми харями тут же стояли двенадцать пресыщенных римских цезарей.
Им подобострастно прислуживали, также специально восставшие по такому случаю из гробов, все сто три венецианских дожа.