«Жизнь – подарок!» – неизменно вспоминал он с благодарностью, куда бы его ни роняла Судьба.
– Никогда не спрашивайте – зачем? – почти слово в слово процитировал Джордж знаменитую прибаутку великого китайского мудреца Чан Кай Ши (они никогда не встречались!).
– Плагиат! – воскликнула птица, лично знакомая с первоисточником.
Тут Джордж не удержался и чихнул.
– И – цинизм, будьте здоровы! – добавил попугай, раскачиваясь на покореженных остатках люстры.
Наконец Джордж поднял голову и пугливо огляделся: как не бывало балкона с перилами, повсюду валялись осколки стекла и битой посуды, дымилась мебель, плавился железобетон, в развороченных стенах зияли проломы – а посреди всего этого ужаса и кошмара вопреки всему под потолком парили, купаясь в чаду и дыму, Маруся и Иннокентий…
«Недолог и хрупок век творения рук человеческих, и только Любовь воистину вечна!» – подумал вдруг Джордж с умилением…
В то же время, заметим, в Венеции…
185 …Чертовы воспоминания неожиданно прервала навозная муха, нагло и бесцеремонно залетевшая ему в правое ухо.
Он даже поморщился от неудовольствия.
– Чего тебе, тварь? – раздраженно спросил Сатана.
– Никак не узнали, папаша? – обиженно прожужжала муха.
– Возлюбленная дочь! – несказанно обрадовался Повелитель Зла.
– Она самая! – жужжа, объявила тварь, проникая все глубже в космические дали сатанинского черепа…
186 …По пути же заметим: изнутри голова Дьявола представляла собой сверхплотный и сверхмассивный объект – другими словами, не что иное, как черную дыру, известную просвещенному большинству как ад (по счастью, уже воспетый поэтами, что нам облегчает жизнь!).
Вопреки расхожему мнению о местоположении ада – на солнце, на луне, в чреве земли, в параллельном мире, в человечьей душе! – на самом-то деле, от сотворения, он помещался у Черта в черепной коробке.
Туда-то к Нему и слетались во множестве грешные души – как бабочки на огонь…
187 …«Муха в ухе!» – сразу же отгадал и развеселился Черт.
Ах, когда-то они за этой невинной игрой проводили счастливейшие мгновения своей Вечности!
Бывало, после обеда юная плутовка залетала в его нескончаемые ушные отверстия и носилась там, как ненормальная.
Ее мушиное жужжание в сладостные минуты сиесты доставляло ему несказанное наслаждение.
Иногда, по настроению, Он разрешал ей порезвиться в святая святых – в аду.
О, ее совсем не смущали бездарные стоны и вопли жалких людишек – напротив, освоившись, юная ведьма сорганизовала из самых отвратительно голосистых вполне приличный хор…
– Вот она я, папаша! – лихо и с гордостью, прямо из уха рапортовала Луиза.
– Не можешь без фокусов! – ласково пожурил дочь Сатана.
– Живешь – один раз! – радостно прожужжала муха.
«Чертовка права!» – мысленно констатировал Черт.
В синем небе сверкнул серебристыми крыльями авиалайнер – и из мощных динамиков на всех языках, включая древнейшие, как из рога изобилия, посыпались объявления о прибытии долгожданного рейса из Москвы.
– В честь кого, извините, парад? – поинтересовалась Луиза.
– Тебя встречаем всем миром! – ухмыльнулся Сатана.
– Какая вы прелесть, однако, папаша! – восхитилась муха и понеслась догонять самолет.
– Яйцо! – успел Он крикнуть ей вслед.
– Зэзэ-ууу!.. – донесся ответ.
«Ну, тщеславная тварь!» – отметил про себя Сатана с нежностью…
В Москве в то же время…
188 …И опять же, на самом-то деле, Маруся и Иннокентий вовсе не парили над полом в эпицентре свинцового урагана (как то представлялось крупье!) – но всего лишь стояли, обнявшись, как голубки, и внимали биению собственных сердец!
При том свинцовом кошмаре, который творился вокруг, и притом, что они ни секунды не прятались и не носились по комнате в поисках укрытия – оба были абсолютно целы и не поцарапаны!
…Уж, казалось бы, сколько легенд существует на свете о чудесах, творимых Любовью, а нам все еще недостаточно и хочется новых, еще более безумных и прекрасных!
Где бы мы ни находились и что бы с нами ни происходило, мы немедленно откладываем далеко в сторону самые неотложные дела и с таким жадным любопытством подглядываем за любым проявлением Любви, будто только в нем одном и заключается главный смысл нашего пребывания здесь!
А случается, что и найдет, и подумаешь вдруг: что вся эта длинная череда дней, именуемых жизнью, и затевалась ради нескольких коротких мгновений Любви!..
– Боже мой… – прошептал крупье, теряя сознание…
В то же время в Венеции…
189 …Стальная птица неторопливо и величаво рулила к гигантскому ковру кровавых оттенков, где окаянный оркестр, соревнуясь с турбинами самолета, в кошмарных ритмах конца света яростно наяривал многострадальный гимн французских революционеров.
У Отца-Сатаны увлажнились глазницы – кажется, во второй раз от сотворения Мира.
Впервые Он плакал, когда Добро, а не Он, первым надкусило запретный плод, получив таким образом власть над Вселенной…
И снова – к истокам, к Началу Начал…
190 …Чего Черт никогда не забывал (всегда помнил!) – так это того, как в доли мгновения потрескалось и искривилось дотоле идеальное пространство Сада, как скукожился и превратился в подобие половой тряпки великолепный синий шатер неба, как банально приблизился горизонт и как странно запахло фосфатами и аммиаком, когда их потрясенному взору явилось Ничто.
Кажется, впервые Оно появлялось во всем своем безграничном величии – восхищающем и ужасающем одновременно!
И, пожалуй, впервые Оно повело себя так непотребно: с первозданной, безудержной страстью порвало на голой груди грубую холщовую рубаху (экий экспрессионизм!), театрально-картинно всплеснуло над Садом руками (тогда-то в природе запахло театром!) и огласило пространство окрест воплями, жуть леденящими душу.
Добро перепуганной белкой взлетело на дерево, а Он, хоронясь, как хорек (смешно вспомнить!), пугливо юркнул под стол (из мореного дуба, массивный, с нашлепками из серебра, против сглаза!).
Как они, однако, ни хоронились, а все равно озверевший родитель стащил Добро наземь, сорвал с него шорты и отодрал, как сидорову козу, плетью со свинцовыми набалдашниками на концах, приговаривая:
– Отныне, говнюк, не будешь валяться в тени райских кущ, но станешь разводить светила, звезды, гадов ползучих, зверей и людей (на людях Ничто отчего-то поперхнулось!).
Сатана своим ушам не поверил: его, верхолаза, и тоже не меньшего говнюка, получалось, обскакали на повороте…
– Короче, – орало Ничто прямо в ухо Добру, – восстанешь с печи и сотворишь этот огромный, ничтожный, великий, никчемный, всесильный, беспомощный, мудрый, дурацкий, бессмысленный и бесполезный мир (на «мире» Ничто опять поперхнулось!).
…Еще только заслышав про этот мир, Черт немедленно стал творчески размышлять – про тот!
О, Его не на шутку взволновала идея того мира – Он даже вспотел от желания вылезти из-под стола и сообщить родителю о своем открытии, но не отважился…
– И будешь отныне, засранец, называться Богом, – прошепелявило Ничто, – что в переводе с любого языка означает одинокий!
«Одинокий Бог!»– Черт едва удержался, чтоб не расплакаться: само сочетание «одинокий» и «Бог» Его восхитило – по вкусу, вне связи со смыслом, чисто на слух!
От нового имени близнеца за версту разило романтикой и драматизмом, отдавало загадкой и смутной угрозой!
Наконец, оно предвещало перемены, о которых Он страстно мечтал длинными райскими ночами!
И вообще, если по справедливости, а не по глупости – то Он, Зло, выстрадал и заслужил это имя, и Ему, Злу, по плечу эта должность, но никак не Его бездарному братцу!
И тут же, как в подтверждение Его правоты, Добро разнюнилось, как дитя, потом зарычало, как раненый зверь, и забилось, как душевнобольной, в истерике (вспоминая ту сцену в Саду, Сатана испытывал чувство неловкости, грусти, брезгливости и сожаления!).
– Не желаю быть Богом, уволь! – стонало Добро, извиваясь, как уж в пыли, в ногах у безжалостного родителя.
Чем больше, однако, Добро унижалось, тем Ничто становилось жестче и непреклоннее.
– И будешь, как раб, – громогласно пообещало Оно, – делать работу, которой не будет конца, и узнаешь, наконец, почем фунт изюма!
– Заодно и узнаешь, как хапать чужое! – ухмыльнулся злой близнец, нервно почесывая крошечные рожки на макушке (Он и сам не заметил, как и когда они у Него прорезались сквозь еле намечающуюся плешку!).
– И узнаешь, – вопил Однозубый, – томление духа, отчаяние и атеизм!
«Атеизм», – повторил про себя и запомнил близнец под столом (истинного значения этого слова Он не понял, но оно Ему сразу понравилось!).
– Узнаешь! Узнаешь! Узнаешь! Узнаешь! – раскатистым эхом катилось по Саду, достигая самых его отдаленных уголков.
И все-таки главный сюрприз прозвучал напоследок…
В Москве между тем…
191 …Джордж, наверно, упал бы и больно поранился, если бы его вовремя не подхватили.
– Вот это разврат… – растерянно пробормотала Маруся, озирая свое раскуроченное в прах гнездышко (в таком виде, понятно, оно для проживания не годилось!).
– Ты как будто проснулась! – с укором воскликнул Конфуций (он и сам спасся во время обстрела, воспользовавшись старым, испытанным средством – покрепче зажмуриться и размышлять исключительно о приятном!).
Один Иннокентий казался спокойным, и объяснений тому имелось несколько: он был воином – а воин, известно, в минуту опасности не колеблется, а действует; и второе (как продолжение первого!) – наш герой полюбил и был полон решимости биться за свою любовь!..
– Бер-регитесь, нас окружают! – картаво предупредил попугай (с особым нажимом на слове берегитесь