!).
А также и то, что у Бога родится Сын, неуязвимый для пули, кинжала, яда, клеветы и прочей мерзости (в скобках папаша добавил, что мальчик его закопает!)…
– Что может Его погубить?! – не выдержал и возопил Сатана.
– Только клык! – прозвучало в ответ после минутной паузы.
– Клык… – медленно повторило Зло, стараясь запомнить…
201 …Контейнер был пуст – как и предчувствовал Сатана!..
202 …За отчаянным полетом и счастливой посадкой наших героев на отверстом жерле трубы подмосковного города Лобня с замиранием сердца наблюдали тысячи местных жителей.
Дело в том, что в связи с задержкой поставок мазута вчера (или месяц тому!) ТЭЦ отключили, и теперь все трудоспособное население города с плакатами и транспарантами в руках окружило лобнинский фаллос (намного превосходящий парижский, как с гордостью сообщали в местных туристических справочниках!) с одним-единственным требованием: дать им, наконец, горячей воды!
Мужчины и женщины показательно размахивали руками и демонстративно чесали друг друга, а пространство окрест оглашали вопли давно не мытых детей.
Но что было худом для граждан Лобни – то поистине явилось необыкновенным подарком для наших отчаянных смельчаков.
Оглушенные и обожженные, в ссадинах и кровоподтеках, они сами едва верили, что спаслись (не всякий уцелеет после взрыва фугасной бомбы в тысячу мегатонн в тротиловом эквиваленте!).
Похоже, Господь их берег!
– Я люблю тебя! Люблю я тебя! Тебя я люблю! – как в забытьи бормотала Маруся, оплетая лианами рук красную от напряжения шею возлюбленного мужчины – между тем как он, с нею же на руках, стоя на краешке трубы, умудрялся вытянутым носком ноги еще подстраховать Джорджа, чтобы тот не свалился…
203 …Не обнаружив того, что искал, Сатана, перво-наперво, проклял ведьму Луизу и маму ее, Мадлен; поспускал всех собак на высоких гостей; разогнал лизоблюдов по утлым гробам; свел старые счеты с Наполеоном; порвал пасть Аттиле; надрал уши Каину-братоубийце; ржавой заточкой («от урок России!») распотрошил Ульянова-Ленина; прогнал пинками с трибун Сталина-Джугашвили; наслал на Венецию казней египетских (штук двадцать пять!) и затеял, вконец распоясавшись, наводнения, оползни, революции, войны, теракты в Нью-Йорке, Москве, Лондоне, Иерусалиме…
204 «Да-ешь… го-ря-чу-ю… во-ду… восклицательный знак…» – наконец по слогам разобрал Конфуций лозунг внизу.
– Мы, помню… однажды на зоне… три года не мылись… – откликнулся Джордж, с трудом удерживающий равновесие, стоя на цыпочках на скошенном краю трубы.
– Три – пустяк в сравнении с сорока! – возразил попугай, стряхивая с опаленных перьев заоблачную росу. – Вообразите себе, сорок лет в пустыне без бани!
Дабы даже не рисовать себе, каково это – сорок лет не умываться, крупье, чуть подавшись вперед, заглянул в прокопченное нутро лобненского фаллоса.
– Идея была у людей вместо бани! – кричал попугай, проводя, таким образом, безжалостный водораздел между нынешними поколениями и давно сгинувшими.
– Человек без горячей воды сатанеет! – рассеянно поделился своим соображением Джордж, продолжая настороженно поглядывать вниз.
– А с горячей – наглеет! – воскликнул Конфуций, облетая вокруг трубы.
Так, за неспешной по форме беседой (но напряженной по сути!) наши герои почти прозевали огромную черную тучу, приплывшую прямиком из Венеции и мрачно нависшую над Лобней.
А когда грянул гром – то уже было поздно: в слепящем блистании молний над ними повис разъяренный лик неверной Луизы.
Джордж ее с трудом узнавал: она постарела лет на пятьсот, нецензурно ругалась и забрасывала бедных беглецов тухлыми яйцами и гнилыми помидорами (особенно целилась в мужа!).
К ней же вскоре присоединились тысячи немытых жителей славного подмосковного городка и тоже стали злобно швыряться по нашим героям хозяйственным мылом и древками транспарантов.
Иннокентий одной рукой обнимал Марусю, другой же, свободной, как мог, отражал этот град острых и тупых предметов.
Конфуций, по спасительной привычке, зарылся головкой в перья и не дышал.
И только крупье, до глубины души потрясенный происшедшей с женой метаморфозой, молча и покорно принимал удары Судьбы…
205 …Лифт с беглецами бесшумно спускался вниз.
Воистину, Бог им послал этот лифт!
И сделал Он это как нельзя более своевременно: ибо море тухлых яиц и гнилых помидоров уже поглотило собой, подобно потопу, всю Лобню и прилегающую к фаллосу территорию ТЭЦ.
Еще чуть-чуть – и оно бы с концами накрыло наших героев.
Еще не хватало погибнуть в помойке!..
Вниз, по дороге туда…
206 …Лифт несся вниз на бешеной скорости.
В просторной кабине было светло, как днем, и радостно, как на празднике.
Все наши герои испытывали необыкновенный прилив оптимизма и сил (как это ни невероятно представить после всего, что им довелось пережить!).
Схватившись за руки, они весело скакали по кругу, беспричинно хохотали и выкрикивали немудреные тексты детской песенки про некий каравай.
Между тем дотошный Конфуций, как ни порхал, так и не смог отыскать, откуда на них истекало дивное сияние.
Само собой напрашивалось объяснение, что источником света являлись сами пассажиры.
Попугай даже вспомнил одну из гипотез, ходившую в Древнем Египте: солнце лишь возвращает свет, идущий с земли от людей.
Шаровидный снаружи, изнутри лифт собой представлял квадрат: при такой комбинации якобы вдруг исчезали куда-то Время, Трение и Тоска, а взамен возникали Скорость и Восторг.
Первая конструкция подобного рода, по свидетельству все того же Конфуция, появилась на свет еще при строительстве Вавилонской башни, но потом, вследствие временной приостановки работ, то ли была похищена, то ли куда-то задевалась…
207 …Поскольку времени не существовало – то и неясно было, как долго продолжалось свободное падение беглецов в лифте: мгновение или год!
Они и не заметили, когда он замедлил ход и остановился.
Две полукруглых (или полуквадратных!) двери бесшумно разъехались, и некто невидимый, совсем как в Московском метро, ласково проворковал: «Конечная!»
Все наши герои, включая попугая, так и застыли на месте, пораженные открывшимся им зрелищем: они увидали воочию небо в алмазах, и парящих в нем журавлей, и мечтателей в замках из горнего воздуха, и влюбленных в шалашиках из песка, и у них на глазах (буквально!) по молочным рекам неспешно скользили празднично украшенные гондолы с красавцами-гондольерами, а на кисельных берегах, поросших золотыми одуванчиками, мирно сосуществовали разумные люди, синие буйволы, красные львы, розовые слоны, зеленые зайцы и прочая поражающая воображение живность.
И тут же все наши герои (включая Конфуция!) испытали вдруг дотоле им незнакомое чувство гармонии!
Одного взгляда на этот волшебный мир было достаточно, чтобы понять, что в нем вообще все абсолютно счастливы.
И ясно им стало (до осознания!), как это просто – и просто прекрасно, когда никто никого не ест, не толкает, не гонит, не топчет, не рвет на куски – но беззлобно парит или мирно пасется!
– Мама родная, где я? – зачарованно пробормотала Маруся.
– В раю! – откликнулся Джордж, пребывающий в том же приблизительно градусе зачарованности.
– Конечная! – повторил невидимый обладатель приятного голоса.
– Выходим! – нетерпеливо потребовал попугай и дважды прицельно клюнул Иннокентия по темечку, прямо в точку пересечения сакральных линий (так он, бывало, в горах Тянь-Шаня отключал его от видений на заре!).
Однако едва очарованные путники покинули лифт, как потускнело алмазное небо и прекрасные картины всеобщего счастья неожиданно сменились…
208 …Бег романа стремителен, но не безумен – а потому чуточку притормозим!
Итак, что касается неожиданного явления «прекрасных картин всеобщего счастья» – то непроизвольным их автором был не кто иной, как Иннокентий (они оказались не чем иным, как порождением возвышенного ума нашего героя!).
Но любой искушенный читатель романов немедленно возразит (и будет прав, когда возразит!), что: мысль, мол, не вещна, и ее нельзя видеть!
На что существует справедливое возражение: до известной степени – не вещна, но до неизвестной – реальна и осязаема!
О «не мнимом Пространстве оживающих мыслеформ» (в котором, собственно, и оказались наши герои, спасаясь от преследования!) размышлял еще небезызвестный Альберт Эйнштейн в своих «Полуночных откровениях», отправленных им бандеролью морским путем через Ла-Манш, в Лондон, для публикации в научном издании Оксфорда, да так и затонувших вместе с кораблем.
К слову, спустя пятьдесят четыре года знаменитый ныряльщик в глубину Жак-Ив Кусто собственноручно достал со дна пучины эйнштейновскую тетрадь в рифленой обложке из кожи телка и принялся восстанавливать по крупицам не размытые водой и Временем слова – да нечаянно опалил страницы, поставив по рассеянности на многострадальную рукопись раскаленную сковороду с картофелем фри с беконом и глазуньей.
Но, впрочем, вернемся к дошедшим до нас обрывкам догадок великого Эйнштейна: «Итак, – записал он буквально в канун Первой мировой войны, – это самое Мнимое Пространство (надо понимать, оживающих мыслеформ!) – не бесконечно, но и не конечно, как это можно представить! И вообще, – замечает Эйнштейн, – говорить о нем как о Пространстве можно, конечно, но лучше не нужно! Потому что, – он пишет, – по сути оно не Пространство вовсе, а так…» (Чернила размыты, бумага опалена!).
И дальше читаем: «Оно, – пишет он… (размыто, опалено, но, скорее всего, о Пространстве!) – есть не этот привычный нам мир, но и не тот! Оно, – настаивает ученый, – не имеет опоры и ни к чему не привязано, и никуда не движется, и нигде не останавливается, и там… (размыто, опалено!) нет смерти, рождений, желаний, страданий, а лишь – Пустота