И при старании было бы трудно узнать в этой сморщенной ведьме с беззубым ртом, тонкой и скрученной, как воловий хвост, шеей, с перекошенными костлявыми плечами и выдающимися ключицами, с налипшими на впалый живот выцветшими тряпочками грудей и жуткими, безвозвратно изуродованными подагрой ногами любимую дочь Князя Тьмы, красавицу Луизу.
…Мы еще помним ее вечно юной и прекрасной, и поэтому просто загадка, как же это она умудрилась так безобразно состариться.
Впрочем, никакой загадки, если припомнить, Кто и какие надежды на нее возлагал, а также и то, Чьи ожидания она обманула!..
Внезапный оклик вывел Джорджа из состояния глубокой задумчивости.
Его явно позвали по имени, негромко и властно.
Он неуверенно огляделся по сторонам: по всему, Иннокентию с Марусей явно было не до него, что же касалось попугая – то он увлеченно пощелкивал клювом и будоражил перья при виде марширующих стройными рядами голубых котов с голубыми мышами во рту.
И тут он опять услышал все тот же до боли знакомый голос (ошибки быть не могло!), властно позвавший его по имени:
– Эй, Джордж!
И тогда он поднял глаза и увидел прямо перед собой застывших на задних ногах, подобно изваяниям, шестерку голубых, как восход в Иудейских горах, шестигорбых верблюдов, неохватных размеров золотую телегу и лоснящийся матовой белизной трон с гордо на нем восседающей женщиной невообразимой безобразности!
Тут Джордж невольно подумал о том, что не только одна красота не имеет границ, но еще и уродство не знает предела!
И еще он успел с удивлением отметить, что старуха не только не стеснялась своей тотальной отвратительности – но даже, напротив, с удовольствием ее демонстрировала.
И еще, у него в мозгу промелькнуло, что он уже где-то видел это исчадие ада, но только не мог вспомнить – где?
– Или уже не узнаешь? – ясно услышал крупье.
Сомнений не оставалось, к нему обращалась сама королева ПГСМ!
Тем не менее он огляделся – не доверяя собственным ушам!
– К тебе, козел, обращаются, кажется! – со знакомой (опять же, до боли!) интонацией проскрежетала старуха и, неожиданно вытянув на два метра свернутые в трубочку губы, смачно поцеловала нашего незадачливого героя в кончик носа.
– Я… – вконец растерялся крупье (нос пылал, как костер!). – Я… – повторил он зачем-то.
– Садись, дурачок! – ласково, со скрытой угрозой в голосе приказала ведьма и слегка подвинулась на подушках, давая ему место рядом с собой.
– Я?.. – в который раз, краснея и теряясь, повторил Джордж (понятно, он в эту минуту плохо соображал, но и в другое время и при любом соображении не признал бы в этом древнем чудовище свою вечно юную, ветреную женушку!).
– Ты, любимый! – ласково и одновременно нетерпеливо повторила старая карга и протянула ему свою страшную руку («Рука смерти – и только!» – подумал Джордж!).
И, как бывает только во сне (наяву бы наш Джордж убежал!), он бессознательно и завороженно потянулся рукой к ее руке и с ужасом вдруг обнаружил, как у него на запястье захлопнулся стальной наручник.
За ним, бывало, и гнались, и догоняли, и больно били, и кормили от пуза, и морили голодом, и щекотали до смерти, и сажали в кутузки, и крутили, и гнули, и ломали, и пасть пытались порвать, и поджарить на медленном огне, и переломать руки-ноги, и утопить в унитазе, и повесить на первом фонарном столбе, и расстрелять на рассвете, и посадить без штанов на кол, и в могилу закопать живьем – а все-таки Джордж не мог вспомнить, когда бы еще он так отчаянно упирался!
Но, впрочем, чем больше он дергался и отбивался, тем крепче, казалось, и неумолимей делалось костлявое пожатие старушечьей десницы.
При всем опыте и самообладании, в какую-то минуту он все-таки не выдержал и пронзительно закричал, взывая о помощи…
Однако его никто не услышал (и это притом, что рядом находились друзья, люди и представители правоохранительных органов!).
И никто-то на них со старухой внимания не обратил – будто их вовсе тут и не было…
В гостях у Добра…
221 …Насытившись, Иннокентий старательно облизал черпак и блаженно откинулся на спинку стула.
От усталости, сытости и пережитого он, кажется, всего на мгновение отключился и внезапно увидел Добро на троне небес (доселе невиданном и потому не поддающемся описанию!), и себя с Марусей в ногах у Него, и простертые ниц вокруг трона мириады человеческих душ.
– Сон в руку! – услышал он.
На сей раз они вдвоем с Богом сидели на лужайке у пруда посреди изумительного парка замка Фонтенбло и с наслаждением вкушали ароматный бразильский кофе из микроскопических чашечек тончайшего фарфорового сервиза, некогда принадлежавшего проклятому тамплиерами французскому монарху Филиппу Красивому.
По зеркальной глади прелестного озерца неторопливо и величаво скользили два лебедя – белый и черный.
Белого Бог с рассеянным видом подкармливал заварными пирожными, а черного – черствыми корками.
Белая птица Бога благодарила на изысканном старофранцузском, а черная – скупо, по-тюркски (про себя Иннокентий отметил, что тюркский на слух хоть и проще, но – слаще!).
За последние дни, впрочем, чудеса в таком изобилии сыпались на Иннокентия, что он уже им, похоже, не особенно удивлялся.
Неизвестно, сколько Они с Богом так, молча, сидели и нежились в ультрафиолетовых лучах незаходящего солнца.
Со стороны действительно могло показаться, что Им некуда больше спешить.
На деле же оба, Отец и Сын, и не помышляли предаваться досугу.
Последнее дело – верить глазам своим!..
На деле же, под покровом неделания, между ними происходил тайный телепатический диалог, возвещавший о закате текущей эры и начале новой, неведомой и желанной.
Но и те мыслеформы, что Они друг дружке транслировали, самым тщательным образом в целях предосторожности пропускались сквозь специальные шифрующие и, соответственно, дешифрующие фильтры.
И не напрасно: ибо Бес мог подслушать и попутать, как Он уже делал это не раз, и не два, и не три, и не четыре, и не пять…
222 …На сей раз то был разговор двух Посвященных.
Боговы щи в полном смысле, что говорится, открыли Иннокентию глаза.
Вся история мира от сотворения стояла у него перед глазами, как живая!
Оставались вопросы, типа:
почему так трудно живется?
почему надо мучиться?
почему все не просто?
и отчего – так не ясно?
почему надо лгать?
почему нельзя верить?
почему нет прощения?
и зачем казнить, если можно миловать?
почему солнце одинаково светит добрым и злым?
и почему одного любят, а другого не любят?
и почему одному достается все, а другому – ничего?
и для чего родиться, если не жить вечно?
что есть Грех?
что Блаженство?
что Счастье?
что Творчество?
что Свобода?
что Истина?
что Смерть?
что Любовь?..
Слушая возлюбленного Сына, Добро рассеянно кивало головой (или не головой!), параллельно озирая неспокойным взглядом аляповатые кустарники колючего можжевельника, растущего вперемежку с малиной.
Несмотря на принятые меры предосторожности, Бог не был уверен, что где-то в чащобах не хоронится его единоутробный брат Черт (который, если не целиком, то какой-нибудь частью себя всегда непременно находился поблизости!).
…Памятливый читатель наверняка припомнит страшное заклятье агонизирующего Ничто, которым Оно повязало близнецов друг с дружкой – в сакрально-астральном, естественно, смысле!
Попросту говоря: Богу по штату полагалось творить, а Черту – портить.
Другими словами, всякому возвышенному порыву Добра неизменно сопутствовало отвратительное противодействие Зла (опять же, как видим, Ньютон нагло присвоил существовавший задолго до него третий закон Ньютона!).
Едва, для примера сказать, Бог придумал Любовь и Правду – как Черт незамедлительно впустил в мир Страх и Сомнение.
Бог сотворил человека голым и одиноким – а Черт человека одел и, как овцу, заставил жить стадом.
Это Зло, в пику Добру (сеявшему только вечное и прекрасное!), последовательно насаждало болезни, насилие, войны, разруху, недоедание, землетрясения, парниковый эффект, таяние льдов, торнадо, ураганы, разочарования, предательства, платный секс, дешевую демагогию, коррупцию в высших эшелонах власти, организованную преступность, продажных судей, подкупных адвокатов и беспринципных философов.
Черт, без преувеличения, лез во все щели – отчего изо всех щелей сквозил Его, Чертов, Дух!
И тогда Добру не оставалось другого, как вспомнить предсказание великого Ничто и произвести на свет Сына…
Но куда бы, однако, Божественный Отрок (читай, Иннокентий!) ни являлся – повсюду Его бичевали, морили голодом, кидали на растерзание диким зверям, сводили с ума, закидывали камнями, топили в болоте, травили ядами, сажали на кол, отрубали голову, закапывали живьем, сжигали на костре, распинали на кресте…
И так оно тянулось и повторялось фактически 776 раз!
Бог Сына жалел, как умел (Сам, напомним, сидя в глубокой яме, по горло в дождевой воде, закованный неподъемными цепями, с черной тряпкой на глазах и скотчем на устах), и терпел эту невыносимую ситуацию сколько мог.
Однажды Он все-таки предпринял беспрецедентные меры предосторожности: под видом опростившихся дворянина и дворянки (на минуточку, распавшись на мужскую и женскую половинки!), Он в последний, 777-й раз произвел на свет Спасителя Мира (согласно пророчеству, именно 777-е пришествие объявлялось последним!).
И случилось, повторимся, это почти на краю земли, в безвестном сибирском захолустье, вдали от проезжих дорог, в затерянных яслях с прохудившейся крышей (добраться до новой избы через поле Софи не успела, оттого и пришлось разрешаться в яслях!)…
Слушая возлюбленного Сына, Бог невольно вспоминал Себя на заре Своей юности: и Его до поры бередили вопросы, и Ему для чего-то хотелось все знать.