Что Его определенно радовало – это то, что Дитя (опять же, судя по вопросам!) выросло умным, несуетным и зрящим в корень.
Но что Его также печалило (то же, по сути, что радовало!): уж Он-то знал, как никто другой, что трудные вопросы сильно укорачивают жизнь тому, кто их задает.
Иннокентий смотрел на Бога (уместно сказать: как на Бога!) и ждал ответа.
Бог долго молчал.
Его синие очи (но, может, не синие вовсе и вовсе не очи!) светились Любовью, у Него на губах (но, возможно, то были не губы!) блуждала загадочная улыбка.
– Ну вот, ты и сам почти про все догадался! – ответил, наконец, Бог.
– Отец, я не знаю ответов, как прежде! – с горечью признался Сын.
– А может, оно и к лучшему, а? – полушутливо (или полусерьезно!) предположило Добро.
– А они вообще существуют? – спросил Иннокентий.
– Они существуют! – раздельно, с ударениями на «они» и «существуют» ответил Бог.
– Тогда я хотел бы их знать, – упрямо настаивал на своем наш герой.
– Еще все узнаешь, Сынок! – опять улыбнулся (или не улыбнулся!) Бог, отпуская астральное тело нашего героя обратно в Иерусалим, на улицу Яффо, где в это время как раз набирал обороты Парад Гордости Сексуальных Меньшинств (короче – ПГСМ!)…
223…Мы и прежде догадывались о высоком (выше, собственно, некуда!) происхождении Иннокентия – но не были в том до сих пор уверены!..
224 – …Чего тебе надобно, бабка? – обливаясь слезами, орал не своим голосом Джордж.
Ее тонкие, длинные, подагрические грязные пальцы бегали по нему с проворством сороконожки, заставляя содрогаться от смеха и омерзения.
– Одинокий зуб! – кричала королева, срывая с него одежду.
– Я впервые вас вижу, мамаша! – рыдал он в ответ.
– А это, по-твоему, что? – сатанела и брызгалась пеной Луиза, швыряя ему в лицо оригинал брачного свидетельства (выданного, между прочим, департаментом регистрации браков и разводов Центрального округа Москвы!) вкупе с ворохом их свадебных фотографий, на которых они были в обнимку!
– Но это не я! – неумело, неумно и жалко оправдывался Джордж (разумеется, это был он!).
– Так, значит, я вру? – обижалась она, трагически закатывая глаза.
– Пожалуй, что врете! – бормотал Джордж, краснея (он-то знал, что она не врала!)…
225 …Борьба за свободу, известно, не знает компромисса (а если вдруг знает – то это уже не борьба за свободу!).
Скованные одной цепью, Джордж со старухой неслись вскачь по ухабам на золотой арбе, запряженной голубыми верблюдами, навстречу неизвестности.
Луиза над ним откровенно глумилась, обещая ад, боль и позор – одновременно!
Собственно, ему не оставалось другого, как перегрызть ведьме руку в районе запястья и выпрыгнуть из арбы на ходу, рискуя сломать себе шею или ребро.
К счастью, он удачно приземлился на обе ноги и, не медля, развернулся и побежал в обратную сторону (должно быть, решив, что пока телега с верблюдами развернется, он уже будет далеко!).
Охваченный пламенем ужаса, он мчался сломя голову, с окровавленным ртом, не разбирая дороги – куда ноги несли!
Вослед ему неслись разъяренные вопли и проклятья раненой старухи, а по камням стлался черный кровавый след.
На руке у него в районе запястья безвольно болталась сухонькая ладошка с безжизненными щупальцами (в страшной спешке даже не возникало мысли отделаться от нее!).
Двумя пальцами Джордж брезгливо выковырял огрызок старческой длани из металлического кольца.
Однако, едва он ее отпустил, как она ожила и стала щипаться.
Обезумев от сюрреализма, Джордж завопил благим матом, стряхнул с себя это мерзкое насекомое и, не разбирая дороги, побежал прочь от страшного места (разумеется, в ажиотаже он не мог видеть, что рука Дьявола неотлучно следует за ним по пятам!).
Уже стало темнеть, когда ноги его привели (он и сам не заметил, как это случилось!) к отчему дому в старом армянском квартале древнего Иерусалима…
226 …Ни Маруся, цепко державшая Иннокентия за руку, ни попугай Конфуций, сидевший у Него на плече, разумеется, не обратили внимания на Его отсутствие (оно и понятно – физически Иннокентий никуда не девался!).
Но едва Он вернулся в Себя (то есть в тело!) – женщина и птица одновременно испытали необыкновенное чувство глубочайшего потрясения: от Него исходили столь мощные и безудержные токи истинной святости, что находиться с Ним рядом практически не представлялось возможным.
Конфуций с испуганным криком метнулся от Иннокентия через дорогу, к белокаменной арке напротив, откуда, в ужасе, отчаянно хлопая крылышками, перелетел на черепичную крышу старинного особняка в испанском стиле, но и оттуда, и тоже не задерживаясь, перебрался на колокол на колокольне белой эфиопской церкви.
Маруся, не умевшая летать, но исполненная благоговения, пала пред Ним ниц, как подкошенная, и принялась лобызать тротуар вокруг Его ног.
Внезапно возникшим ураганным вихрем в одно мгновение разметало и утащило прочь в низины Мертвого моря всю нечисть, какая вообще водилась в Святом Городе.
Свет Откровения, исходивший от нашего Героя, буквально затопил собой тупики и улочки, лачуги, дома, замки, соборы, низины и возвышенности Иерусалима, повидавшего всякого и всего на долгом веку – пожалуй, кроме Любви!
– Что-то я Джорджа не вижу, – задумчиво поинтересовался Иннокентий, рассеянно озирая пространство окрест.
– Старуха его увезла на верблюдах, – издали прокричал попугай.
– Понятно, – не сразу кивнул наш герой.
– Мне, например, ничего не понятно, Ю! – признался во всеуслышание Конфуций.
– Мне – понятно! – тихо повторил Иннокентий (отныне Он все понимал!).
Маруся молчала.
…Шестым, внезапно развившимся у нее чувством наша героиня сознавала, что угодила-таки в давно ей обещанную Историю!
О некой своей грядущей, фантастической миссии она узнала еще в утробе у щуки – от щуки же: что-то ей там обещалось, типа Божественной Любви и Божественного Материнства!
И сейчас, лежа ниц у ног своего Божества (а в том, что Он Бог, Маруся уже не сомневалась!), она с удивлением и благодарностью вспоминала щучьи пророчества.
Долго же, долго она дожидалась их исполнения!..
Ее вдруг обволокло восходящим потоком воздуха, бережно подняло над землей и осторожно опустило на обе ноги.
«Такого со мной еще не бывало!» – растроганно подумала Маруся…
Между тем…
227 …Естественно, Джорджу не терпелось поскорее увидеть и прижать к груди любимых мамашу Лэвану и папашу Арарата.
Как он, вечность назад, обрубил все концы – так они с тех пор лохмотьями и висели: сам он родителям не писал и от них вестей не имел (боялся шейховой мести, и вообще!).
Он даже не ведал, живы ли они!
За сорок с лишком лет, что он отсутствовал, тут мало чего изменилось: те же пожухлых тонов высокие двустворчатые ворота из кованого железа, тот же замшелый глухой каменный забор, та же вдоль забора вонючая сточная канава и тот же покой, какого он не испытывал больше нигде!
Слезы ему туманили взор, а в зобу от волнения сперло дыхание.
Он стоял и стоял и все не решался войти.
Картины счастливого детства, подобно нарядным гондолам, одна за другой неслышно скользили по солнечным водам памяти.
…Ах, какой пир в честь рождения сына закатил папаша Арарат (первое по силе воспоминание старого Джорджа, вынесенное им с пеленочных времен!)!
…Ах, как вплывали, бывало, к нему на цыпочках по утрам невозможно прекрасная мамаша Лэвана и бесконечно мужественный папаша Арарат, и с каким сладким чувством они исполняли старинный армянский танец «сэра бар»!
…Ах, не забыть тот дымящийся хаш и дебелый лаваш, что ему подавали!
…Ах, дома ему поклонялись, как принцу!
…И – ах, он только сейчас по-настоящему осознал то, что знал: так, как дома, его не любили больше нигде…
Неожиданно Джордж реально представил: как он медленно отворяет тяжелую скрипучую дверь и переступает потертый брусчатый порог отчего крова, и с какой радостью его встречают любимые родители, дорогие родственники и милые сердцу друзья, и как они ведут его под белые руки к праздничному мраморному столу, посреди двора (такого огромного и неподъемного в Иерусалиме не было больше ни у кого!), и – как они его теребят и наперебой расспрашивают, почему он так долго отсутствовал, где был и чего видел, и что понял.
Вместе со всеми он радовался и грустил, плакал и смеялся!
В то время как он очевидно постарел – все они были еще молоды и прекрасны!
Но, впрочем, и это мимолетное и забавное наблюдение показалось ему таким пустяком в сравнении с сонмом чувств, заполнивших грудь, что он тут же о нем позабыл.
Из гонимого странника Джордж, на минуточку, вдруг превратился в человека, которого все любят…
Вот оно счастье – когда тебя любят!
И все-таки он не ожидал, что ворота сами собой распахнутся и его взору откроется именно та картина (та – точь-в-точь та!), какую он только что себе вообразил!
В следующую буквально секунду все именно так и случилось, как он себе нарисовал: действительно, он не понарошку обнимал любимых родителей, и в реальности, а не во сне, они с друзьями кричали, пели, и тормошили друг дружку, и плакали, и хохотали!
Ах, надо было видеть светящиеся лица мамаши Лэваны и папаши Арарата: оба в четыре руки, по миллиметру ощупывали блудного сына (одна рука у мамаши была почему-то обмотана грязным, окровавленным вафельным полотенцем!)
– Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна! – дружно скандировали сердечные друзья, и он с наслаждением потягивал терпкое, как предвкушение, и тягучее, как любовь, вино своей юности, вкус которой казался давно позабытым.
Сколько раз он готов был усомниться в реальности происходящего: и кусал себе пальцы, и бил себя по ушам – видение не исчезало!
Кто-то крикнул:
– Качай его, братцы!
Сто дружеских рук, как одна, подхватили нашего героя и вознесли до небес, откуда он долго потом возвращался на землю.