Дотошливые пифагорейцы полагали естественным путь – от носоглотки и вниз, минуя прямую кишку, на свободу.
Упрямые стоики отстаивали гипотезу, согласно которой у них вход для Духа был там, где у пифагорейцев – выход.
Блистательный Робеспьер и многие другие французские революционеры много не гадали и выпускали Дух из сограждан через шею, без затруднений, методом гильотинирования…
Нелепо даже предположить, что наш славный Джордж А. Капутикян (он же – Някитупак А. Ждрожд!) мог так пошло, бездарно погибнуть от рук террориста!
Конечно же, нет!
Взрывом ему оторвало башку, но весь он не умер – поскольку еще оставался Дух, витавший поблизости от тленных телесных одежд.
Обычно Душа, обретя свободу, мгновенно уносится в горние выси – подальше, прочь от ненавистного тела-тюрьмы.
Дух Джорджа (Някитупака А. Ждрожда!), однако, не торопился покинуть земную юдоль – но невидимо и неотступно, в обнимку с черным Иваном, следовал за Иннокентием по пятам…
253 …Итак, пришло время открыть страшную тайну, о коей с начала времен Никто не догадывался: под черной африканской маской Ивана на самом-то деле скрывался – ясно, как дважды два! – Бессмертный Дух Истинного Вседержителя Вселенной.
Мы еще не забыли, как, лишившись единственного зуба, Ничто вдруг забилось в аннигилирующих конвульсиях и странным образом стало осыпаться, распадаться и растекаться одновременно – пока не превратилось в Ничего.
Но в том-то и состоял фокус, что все эти так называемые конвульсии с последующими превращениями были не чем иным, как отвлекающим маневром с единственной целью – запрятать концы в воду!
С одной стороны, Ничто якобы превратилось в Ничего, с другой же – отныне Его существование протекало в глубочайшей тайне: Оно и Само толком не знало и не помнило, где Оно и что с Ним происходит.
Так что сегодня уже можно с уверенностью, без боязни констатировать: Ничто было и остается величайшим конспиратором всех времен и народов!
Подумать, Божественным отпрыскам в голову не приходило, что под личинами тысяч образов – сосущего кровь комара, например, или гремучей змеи, или погонщика мулов, или облезлого козла, или говорящего попугая, или римского цезаря, или мышки в норке, или курносой кокотки, или голубого кита, или трансдивидисексуала, или, наконец, африканского вида юноши с васильковыми глазами – хоронится до поры неподражаемый Автор оживающих голограмм, единственный в своем роде Свидетель и Судия всех исторических процессов, великое и неподражаемое Ничто…
254 – …You o’key (ты в порядке?)? – шепотом, почему-то по-английски поинтересовался Иннокентий у своей возлюбленной.
– I’ am fine (я в порядке!)! – удивляясь самой себе, ответила Маруся (дотоле английским она не владела в совершенстве!).
– I love you (Я люблю тебя!)! – опять по-английски признался Он.
– I love you too (я тоже тебя люблю!)! – опять же по-английски прошептала она.
Естественно, Зойка с Захаром, не будучи полиглотами, стояли поблизости и хлопали ушами.
– Чего он сказал? – дернула Зойка Конфуция за перо.
– Мама! – вскрикнул от боли попугай.
– А она чо сказала? – вкрадчиво и без рук поинтересовался Полусын.
– Интимный, понимаете, разговор! – раздраженно огрызнулась птица.
– Интимный – в смысле – в каком? – бестактно допытывалась Астраханская Сельдь.
– В прямом! – одним словом резюмировал Конфуций.
– Я раздобыл грязь, но ты не обязана рисковать, – глухо произнес Иннокентий на забытом диалекте исчезнувшего племени полулилипутов-полувеликанов с острова Борнео (за отсутствием времени и правил правописания, диалог влюбленных воспроизводим сразу в синхронном переводе с забытого языка – на понятный, русский!).
– Я люблю тебя! – с тихим восторгом повторила она (сами древние борнеозианцы, не исчезни они из памяти земли, могли бы позавидовать ее великолепному произношению!).
– Я тоже тебя люблю! – с болью повторил Он, бросая тревожный взгляд на северную звезду.
– Летим! – воскликнула она, прижимаясь заплаканным лицом к его груди.
– Со мной ты можешь погибнуть! – печально предупредил Он.
– Уж лучше погибнуть с Тобой, чем без Тебя! – ответила она.
– А теперь Он чего сказал? – кусая костлявые локти, прошипела Зойка попугаю в перья.
– А она Ему чо сказала? – заискивающе прощебетал Полусын.
– Не понимаю! – честно признался Конфуций (увы, но он не бывал на Борнео!).
– Ну, ты, козел! – в сердцах, проклокотала Сельдь Астраханская.
Иннокентий смотрел на Марусю глазами, полными невыразимой тоски – так, как будто прощался с нею навсегда.
Понятно, Его ожидала последняя, решающая схватка со Злом: 776 предыдущих поединков Они с Отцом проиграли, что же касается исхода последнего, 777-го – то о нем Ничто, усмехнувшись, выразилось надвое: мол, там поглядим, кто победит!..
О, да, наш герой понимал, что в случае поражения для Него лично 778-й попытки уже не будет!
Но если чего Он по-настоящему и боялся – то уж никак не гибели, а разлуки с любимой!
Иннокентий с грустью думал, что их счастье с Марусей было скоротечным и неспокойным и что, возможно, они больше никогда не увидятся.
Он хотел ей сказать, что любит ее больше жизни и что, не задумываясь, сейчас же променял бы судьбу Спасителя Мира на любую другую, пустячную и незавидную – только бы находиться рядом с нею, видеть ее бездонные любящие глаза, гладить ее смоляные, с проседью волосы, целовать ее алые, пухлые, в трещинках губы…
Он молчал, ибо не было слов, способных передать Его чувства к Марусе!
– Уж полночь, между прочим, близится, Ю! – сварливо напомнил Конфуций.
– Да, пора! – решительно прошептал Иннокентий…
255 …До полуночи оставался час, от силы час с четвертью!
Геликоптер летел достаточно высоко вдоль излучины сильно обмелевшей речушки Иордан, строго по курсу на Тивериадское озеро – и далее, выше, к означенному месту последней, решающей битвы Зла и Добра.
Конфуций, как всякая уважающая себя птица, свободно летел в стороне, сам по себе.
Пилот-командир, улыбаясь в усы, добродушно мурлыкал незамысловатую нанайскую песню о конце света.
Бедный Джордж, притороченный к полу широченными такелажными ремнями (от качки!), пока что лежал без признаков жизни, у него в голове стояло корыто с волшебным даром от содоморрцев.
Иннокентий с Марусей, деловито переговариваясь на древнем языке Каббалы, ползали на коленях и старательно, по сантиметру намазывали зверски убиенного крупье живительной грязью (Иннокентий доверил Марусе лицо, шею и плечи, Сам же, дабы ее не смущать, обрабатывал талию, чресла и прочие оконечности покойного!).
Зойка и Захар Полусын, разинув рты, завороженно наблюдали за тем, как бурая, пахнущая смертью грязь при соприкосновении с телом покойного шаловливо шипела и игриво шкворчала, источая притом одуряющий запах мартовских подснежников, и как эта же самая кожа при соприкосновении с грязью (буквально у них на глазах!) чудесно оживала.
– Не верю, не верю… – растерянно бормотал Захар и размашисто бил себя грязными ручонками по пухлым детским щекам.
– Кончай, да, Захар? – краснея за мужа, морщилась Зойка.
– Как живой, мля, гляди! – пищал ей огрызок.
И в самом деле, труп нашего бедного героя, как в сказке или в кино, из печально-зеленого превращался в радостно-розовый, вовсю пульсирующий кровяными токами.
– Как живой, да не дышит! – злорадно заметила Зойка.
Тут Маруся не выдержала, разогнулась и поглядела исподлобья на дальнюю родственницу.
– Ты что, сомневаешься в Промысле Божьем? – с явной угрозой спросила она и нечаянно (пот застил глаза!) провела грязной рукой по лицу.
– Да, Лэди… – было открыла рот Зойка, но так и застыла, потрясенная фантастическим преображением Маруси в юную красавицу, прекрасней которой не видывал свет.
– Не сомневайся, – тяжело повторила Маруся, еще не понимая причины Зойкиного столбняка (она-то себя не видела со стороны!).
– Не верю, не верю… – беспощадно бия себя по красным щекам, не унимался огрызок-мультимиллионер.
– Лэди, мать твою, так через так-разэтак! – со слезами искренней зависти на глазах выматерилась Зойка.
Пилот-командир – тот едва не ослеп от полыхнувшей молнией Марусиной красоты.
– Чо, черти, уставились? – уже начала сердиться Маруся, как неожиданно заметила на себе изумленный и любящий взгляд Сына Бога.
– Что, любимый? – спросила она, опускаясь возле него на колени.
Иннокентий молчал, потому что не было слов, способных выразить Его восхищение и восторг.
– Что случилось? – тревожно спросила она, льня и лаская Его грязными руками.
Он же не мог наглядеться на новое лицо Маруси!
Он и прежде, казалось, любил ее больше жизни – но теперь Ему смерть была не страшна!
При мысли о смерти Он, впрочем, подумал, что Марусина красота – возможно! – Его и спасет…
– О, ты прекрасна, возлюбленная моя, о, ты прекрасна! – наконец вспомнил Иннокентий слова, придуманные им в незапамятные времена (как давно это было, а казалось, что только вчера!), когда Он был царем в Иерусалиме.
– Что Ты такое сказал? – удивилась Маруся и осеклась: ее израненный Бог с лицом на затылке неожиданно преобразился в ладного, неземной красоты юношу.
– Что Ты такое сказал… – растерянно повторила она, обнаружив себя вдруг в Его глазах.
– Я тебя люблю! – как всегда, просто и невитиевато вымолвил Он.
Слова Сына Бога, произнесенные едва слышно, прозвучали для нее нескончаемой канонадой победных орудий, грохочущим эхом от схода снежной лавины в горах, звонкими раскатами, наконец, весеннего грома в насыщенном электричеством небе.
– Любимый, Ты, кажется, сказал, что я прекрасна, или мне послышалось? – робко поинтересовалась она, не в силах оторваться от своего отражения в синих озерах Его глаз – фактически зеркале Его души.
– О, ты прекрасна! – подтвердил Иннокентий.
– И Ты! – порывисто закричала счастливая Маруся, утопая в Его уютных объятьях (кто бы знал, как ей было приятно и весело от всего, что с нею случилось за последние несколько дней!)…