Мужик, оглаживая окладистую рыжую бороду, щерясь крупными зубами, присел к костру, скрестил под собой ноги в лаптях и замызганных обмотках.
– Зазвали – так не пожалеть бы вам опосля! Что у вас за каша такая духовитая? Валите черпаком на пробу!
Марфа и Зульфия сидели на простеньком ковре у котла, накладывали казакам кашу в миски. Принимая миску у нового едока и оглядывая его с удивлением, с улыбкой спросила:
– Надо же такому народиться! Бедная матушка, как же она тебя выносила? Из каких ты мест, богатырь, и кто ты?
– Кто я? Я человек божий, обтянут кожей, с кривыми ногами, с рябой рожей! Поцелуй меня, красавица, увидишь – понравится! – И, подбоченясь обеими руками, игриво подмигнул Марфе левым глазом. Казаки вместе с атаманом и Ортюхой расмеялись этой, похоже, скоморошьей прибаутке, а Марфа тут же нашлась и на шутку ответила своей шуткой:
– Будет тебе, шатун, бочениться! Видали мы бояр почище тебя, без кривых зубов, без лишая на голове! Бери миску, да ешь скорее, а то гашник[22] с живота свалится, портки потеряешь!
Слова Марфы потонули в дружном смехе казаков, а Ортюха Болдырев, подмигнув Зульфие, смущенной мужским вниманием, сказал новому товарищу, постукивая деревянной ложкой по краю миски:
– Ты наших казачек не задирай, братец! Они такоже языком владеют, и саблей да луком. Как прозывают тебя?
Мужик принял от Марфы миску с кашей, достал из кармана вырезанную из липы ложку, зачерпнул. Но прежде чем начать ужин, представился атаману и казакам:
– Моя женка все время соседкам жаловалась такими словами: «Горе-то какое, горе: муж у меня Егорий, хотя бы болван, да Иван!» Все-все, братцы, молчу, потому как утроба кашу почуяла и заворчала, будто там медведище по весне проснулся!
Приставших к казакам беглых с Томилкой Адамовым было сорок девять человек, все в возрасте от тридцати до сорока лет, и только трое из них были в отроческих годах, но и они при самодельном оружии. Мещеряк долго выспрашивал Томилку, что ему ведомо о строительстве нового города в устье реки Самары, довелось ли видеть крепость?
– Судовую рать видели, атаман, и даже издали я сопроводил ее в челне, пока они не вошли в устье Самары. Только крепость сооружается не на низком месте, где старые судовые пристани и избы для зимовщиков, а выше по реке, на высоком месте. С Волги к тому взгорью не подойти на стругах, потому как более версты песок да всякого наносного коренья на том песке. Зато там, где ставят крепость, река Самара подходит прямо под крутой берег.
– Велика ли крепость? Многолюдна ли? – уточнял Матвей, понимая, что теперь казакам придется так или иначе считаться с новой ратной силой, появившейся на среднем течении Волги. И купчишек теперь непросто будет потрясти, стрелецкие струги всенепременно будут их оберегать на пути к Астрахани и обратно от разбойных ватаг и казацких станиц.
– Покудова там ставят со всякой спешкой частокол да башни, – пояснил Томилка, с великой охотой поедая овсяную кашу, сдобренную салом. – Но к зиме, надо думать, и стрельцам да мастеровым жилье надлежащее поставят.
Атаман Матвей уточнил, на чем ватажники переправлялись на левый берег Волги, порадовался, что у них есть четыре больших челна, каждый из которых мог поместить до пятнадцати человек.
– Ну и славненько! Поутру сплываем. Надобно поторапливаться на Иргиз. Может статься и такое, что наши прежние товарищи с Богданом Барбошей где ни то в верховьях Иргиза или даже на Яике обустроились. Их искать придется пешим ходом. По степным холмам на стругах не поплывешь, – добавил с улыбкой Матвей, радуясь, что его казачий отряд оброс людьми уже до двух с половиной сотен. – Поглядим издали, какую твердь ставит воевода нам в притеснение. А будет донимать сверх всякого терпения, так можно и в гости сходить на кружку хмельного меду, как хаживали к сибирскому хану Кучуму.
Адамов с удивлением глянул в сумрачное лицо атамана, пошевелил черными усищами, крякнул. Он понял, что этот казацкий вожак и в самом деле может при нужде взять приступом не только ханскую столицу, но и государев городок. «Крепкий духом атаман! Сибирский поход не пропал для него даром… Даст господь, не сгинем впустую с ним». Вслух же договорил то, что весьма порадовало Матвея:
– Ведомо мне, атаман, что в старом городище насупротив устья реки Самары у крутого места, именуемого среди ватажников Лбищем, до недавнего времени проживали какие-то беглые людишки. Ежели не испугались воеводского соседства, то еще сидят в городище и поныне. Можно и их в твою станицу призвать для пущего многолюдства. Думаю, что и там людишки неробкого десятка сошлись!
– Мать моя, дева непорочная! – вспомнил свою бывалую давно поговорку атаман, когда нежданно узнавал о чем-нибудь радостном. – Заглянем, непременно заглянем в старое Лбищенское городище! – Матвей был действительно рад сообщению Томилки. Он вспомнил, что это городище над волжской кручей, обнесенное рвом и валом с частоколом, многим казакам знакомо по временам до сибирского похода. – В иную пору, сказывали мне, в городище пребывали казаки атаманов Барбоша, Ивана Кольцо да Никиты Пана. Сам я там не бывал, мы с атаманом Ермаком на Волгу пришли после польского да литовского замирения, когда в нашей ратной службе пропала у бояр нужда. А навестить Лбищенский городок надобно. Все едино воевода не даст ватажникам спокойно жить у себя под боком, когда они грянут под город да попытаются отбить у него скотину ходкую ни то альбо лошадей. Ну, а теперь, поевши, всем спать, сил набираться перед завтрашним походом. Только бы ветер был попутный, чтобы скорее к Иргизу дойти…
– Новую крепость проходить будем ночью, дальним берегом, – решил атаман, – когда днем миновали удивительно ровный, словно нарочито насыпанный божьей рукой, высокий курган по левому берегу, а затем и устье небольшой реки с южной степной стороны.
– Успеем ли? – уточнил есаул Ортюха Болдырев, на струге которого в голове отряда плыл атаман. – От устья реки Самары до этого кургана вспоминается мне наше плавание с Иргиза на Каму, долго гребли.
– Тогда шли супротив течения. Теперь нам река помогает и ветерок в паруса добрый дует! Не хотелось бы заранее оповещать тутошнего воеводу о своем прибытии. Воевода Сукин непременно послал уже отписку в Стрелецкий приказ, что мы самочинно покинули его войско и скрылись. Речек, которые вливаются в Волгу, предостаточно, где нас искать – никому не ведомо. И тутошний воевода не отпишет в Москву, что видел нашу струговую рать, которая в знатной силе прошла на понизовье.
Казаки, помогая течению и ветру, гребли вполсилы, негромко переговариваясь между собой, кто вспоминал родные края, кто Сибирь и Москву, а кто и погибших в минувшем походе своих ратных побратимов, так и не увидавших снова кормилицы-Волги. Незаметно сгустились сумерки, потемнела волжская вода, некоторое время освещенный лучами заходящего солнца левый берег был еще хорошо виден дальними крутыми откосами, но потом как и правый, накрытый тенью, начал терять четкость очертаний, зато большие бело-розовые облака долго играли изумительными красками, уплывая на восток, вслед за ветром.
Матвей повелел казакам поднять весла, дозорцам на носу стругов следить за водой, чтобы ненароком не налететь на смытое с кручи дерево, а сам все пристальнее поглядывал на даль левоберережья, пытаясь различить место, где неведомый ему воевода ставит крепость.
«Бог весть, каков наказ даден воеводе – от ногайцев ли Русь оберегать, альбо ногайцев от вольных казаков?» – подумал Матвей, устало смежая веки, чтобы дать глазам роздых.
– Атаман, огни на берегу объявились, далеко-о еще! – подал голос Федотка Цыбуля, неразлучный дружок Ортюхи Болдырева, уцелевший в последней с татарами сече на Вагае. Его ровесник и побратим Митяй прислонился к мачте и беспечно спал, обняв руками обе заряженные пищали. Усмехнувшись, Матвей вдруг похвалил себя за то, что приучил казаков не расставаться с оружием даже тогда, когда видимой опасности и близко нет. – «Не зря старики поучали нас, малолеток, что даже от малого опасения великое спасение, что опасение – половина спасения! А нам теперь и вовсе надобно своих стрельцов опасаться не менее, чем татар в Сибири!» На голос Федотки прошел на передок струга, встал коленями на скамью, всмотрелся в темень ночи.
– Верно, костры горят. Да много! Не иначе там крепость ставят. Ортюха, смотри, узнаешь это место?
Есаул Болдырев всмотрелся в очертания берега, сверил видимую картину с той, что осталась в памяти, когда днем гребли на веслах, поднимаясь вверх по Волге, и уверенно ответил, не оборачиваясь к стоящему рядом атаману:
– Правду сказывали ватажники – это и есть место, где река Самара от крутого увала сворачивает влево по течению, верст на тридцать уходит вниз и там уже сливается с Волгой, у становища с пристанью. Разумен воевода, не стал сооружать крепость в пойменных низинах, на взгорье взобрался, далеко будет теперь просматривать, кто да откуда мимо плывет!
– Понятное дело, Ортюха! И крепости надежнее речными берегами с двух сторон защититься, и реку Самару прямо под стенами будет иметь для причаливания стругам да паузкам купеческим. Да и на роковой случай большого половодья нет угрозы притопления. – Матвей повернулся к казакам, повелел убрать парус и прижаться ближе к крутому правобережью.
– Это на тот случай, ежели у воеводы дозорные стрельцы за Волгой досматривают. До крепости еще далековато, нас не видят, а паруса приметят, мимо проходить будем. А тут еще луна, видите, то и дело промеж туч воровски выглядывает, будто воевода повелел нарочито волжскую гладь высвечивать!
Примерно через час, когда на востоке начал розоветь небосклон, речная вода в наступившем безветрии подернулась легким туманом, который полностью укрыл от взора не только казацкие струги, но и строения возводимой на левом берегу крепости, так что ни атаман, ни воевода не сумели даже издали увидеть друг друга, о чем, конечно, Матвей не очень и сожалел. Пройдя под отвесными скалами горы Лбище, он распорядился причалить к берегу в удобном месте, развести не очень дымные костры и готовить на все многолюдство походный завтрак. Он подозвал к себе Ортюху и когда тот неспешно по приречным камням подошел к нему, доверительно попросил: