«Ну и смекалист наш старшой атаман! – в который раз подумал Матвей, слушая толковые приказы Богдана Барбоши. – Жаль, очень жаль, что его не было с нами в Сибири! Видит бог, он был бы весьма полезен атаману Ермаку Тимофеевичу!»
– Нечай, тебе быть за главного при рытье водотоков, – повелел Барбоша. – Я скажу Томилке, чтобы потихоньку начали рубить ивовые прутья и сносить сюда. Ну, а мы с тобой, Матвей, будем посменно стоять во главе с караульными казаками. Не очень-то я полагаюсь на слово князь-хана, что он по доброй воле дает нам такой долгий срок на размышление! Знает ведь, что мы не будем сидеть на пенечке, подперев головы руками в бездельном раздумье!
И как в воду смотрел атаман Барбоша, высказывая сомнение в трехдневном мирном стоянии казаков и ногайского войска. Пополудни второго дня караульные казаки с высоких деревьев всполошили городок тремя пищальными выстрелами. Матвей Мещеряк, спешно поднимаясь на помост частокола, вскинул голову и громко спросил:
– Что в степи? Неужто князь-хан сызнова едет к нам для устрашающих разговоров?
Молодой казак, придерживая серую баранью шапку рукой, чтобы не свалилась, просунул голову между ветвей высоченного осокоря, прокричал в ответ, и в голосе слышна была тревога:
– Нет, атаман Матвей! Кабы только со свитой ехал ногайский князь, а то, похоже, со всей ордой!.. Тьма-тьмущая наползает! Будто грозовая туча на хлебное поле! Только молний пока что не приметно!
Матвей расставил ноги пошире, словно уже готовился к отражению вражеского приступа, перевел взгляд с перепуганного казака из числа недавно приставших к его отряду, сидящего на осокоре, в сторону степи – неспешно, легким ходом от дальнего леса, где стояло станом ногайское войско, широко, на всю степь, к Кош-Яику шла конница – колыхались хвостатые копья, легкая, взбитая конскими копытами пыль поднималась над задними рядами, постепенно становилась плотнее и плотнее, скрывая глубину подступающего войска.
– Кажись, началось, – негромко проговорил подошедший атаман Барбоша, сдвигая к горбатому переносью черные густые брови. – Ну так встретим князь-хана казацким гостинцем, коль не хотят с нами мирно жить! Травы в поле да рыбы в реке для нас пожалели! Каким словом аукнется, таким же и откликнется!
От есаулов прибежали посыльные с известием, что каждый из них занял свою позицию на валу городка, готов к отражению приступа.
– Добро! Матвей, ты оставайся здесь, а я пойду к Нечаю Шацкому на восточный конец – а ну как ногаи по Яику на лодках да плотах надумают учинить сплав и высадятся большим числом на остров?
– Иди, Богдан! И дай бог нам силы отбиться ныне! Иначе все сплывем без стругов по Яику в Хвалынское море! – И возвысил голос, чтобы казакам было хорошо слышно: – Разобрались, братцы, по двое! Лучшие стрелки из пищалей бьют по моей команде, напарники вторые пищали тем временем к стрельбе сноровисто готовят! Палить, повторяю, по моему слову, когда ногаи подступятся близко!
На помост поспешно поднялись и встали пообок Матвея Наум Коваль и Марфа – в левой руке она держала свой большой лук, а правой сразу же потянула стрелу из колчана за спиной.
– Не усидела, упрямая, – укорил жену Матвей, но увидел зло прищуренные карие глаза Марфы, легкий румянец от волнения на щеках, не решился прогнать ее с помоста. Марфа смотрела не на мужа, а на вражескую конницу, до которой было не более полуверсты. – Прошу, не подставляй себя под ногайские стрелы!
– Не за тем пришла сюда, Матвеюшка, не волнуйся за меня! – строго ответила Марфа. – Теперь каждая пара рук в деле сгодится!
Высокий ростом Наум Коваль заметно возвышался над частоколом, молча топтался рядом, приноравливаясь с пищалью к стрельбе. Поднял глаза к небу, осмотрел легкие белые кучевые облака.
– Ну и славно – дождя не будет, а то фитили намокнут, доброй стрельбы не получится! – и внимательно стал следить за ногайцами. – Глянь, Матвей, князь-хан делает знаки своим конникам остановиться! Что-то умыслил степной лис в железной броне! Нехорошо, князь, шутишь, людей баламутишь! Умирать, ясно дело, не лапти ковырять, ума много не надо! Подходи поближе, поручкаемся кулаками, поглядим, чья скула крепче!
Матвей и сам приметил, что ногайская конница замедлила бег и перешла на шаг, в сотне саженей от берега остановилась.
– Остерегаются пищального боя, не иначе, – буркнул старый промысловик, недовольно поджимая губы. – Тогда какого рожна в поле выезжали, коль сразу робость спину скрутила!
– Огненные стрелы готовят! – почти выкрикнула Марфа, первая разглядев, что ногаи начали поджигать пучки толченой конопли, намотанные на концы стрел. И почти в тот же миг от войска отделилось несколько сотен всадников с луками и горящими стрелами, во весь опор помчались к берегу, на скаку натягивая тетивы.
– Изготовились! – спокойно подал команду Матвей, понимая, какая угроза казацкому городку может случиться, если эта огненная туча упадет на Кош-Яик. – Бить по коням, чтобы ногаи не приблизились к берегу!
– Господи, спаси и помоги, – перекрестился Наум Коваль, от волнения рваные следы медвежьих когтей на левой щеке из розовых стали белыми. – Почнем бой с супостатами! – Он приложил ствол пищали на частокол между затесанными верхами бревен, прицелился и нажал на спуск фитильного замка. Вспыхнул затравочный порох на полке, громкий звук выстрела, и пищаль сильно толкнула промысловика в плечо. Его выстрел почти совпал с доброй сотней других выстрелов, слившихся в растянутый на несколько секунд залп. Матвей отставил в сторону разряженную пищаль, взял в руки вторую, бросил взгляд в сторону ногайцев: от берега к городку летели горящие стрелы, оставляя за собой еле заметный от скорости дымный след.
– Береги-ись! Прячь головы! – громко выкрикнул Матвей и тут над ним с непривычным шелестом вместо тонкого свиста пронеслась стрела, впилась в ствол осокоря, а другие втыкались либо в ветки, либо в бревна частокола или уносились к землянкам и срубовым строениям городка.
– Моя быстрее полетит! – приходя в азарт боя, зло бросила Марфа, оттянула тетиву со стрелой и разжала пальцы. Один из ногаев, который только что выпустил зажженную стрелу, стоя на месте, торопливо поджигал от дымящегося фитиля новую, но стрела Марфы ударила ему в грудь, пробила кожаный доспех и всадник с луком и дымящей стрелой медленно повалился на землю, под ноги взбрыкнувшего солового[28] жеребца.
– Молодец, Марфуша! – только и успел похвалить жену Матвей. – Казаки-и, изготовсь к стрельбе! Целься получше! Пали!
Второй залп получился более успешным. Ногайские всадники, чтобы зажечь стрелы, волей-неволей принуждены были останавливать коней, на какое-то время бросать поводья, и это давало возможность казакам прицеливаться гораздо точнее.
– Ага-а, басурмановы дети! – кричал неподалеку от атамана восторженным голосом Митяй. – Хорош казацкий горох, да грызть тяжко! А мы вам еще жменьку такого горошка подсыплем!
Несколько десятков сбитых пулями коней неподвижно рухнули вместе со всадниками на взрытую копытами землю, другие, получив раны, вскидывались на дыбы и, не слушаясь поводьев, неслись в разные стороны, а к Кош-Яику вновь устремились сотни огненных стрел. Задымилась сухая трава на валу, в городке слышны были крики – там резервная сотня Ортюхи Болдырева вместе с женщинами, стариками и подростками гасили горящие стрелы на крышах казацких изб, сараев, навесов для скотины. Мальчишки проворно вскарабкивались на деревья и палками сбивали впившиеся в ветки стрелы, чтобы от них не начали гореть деревья. Случись такое, в городке трудно будет найти укромное от пожара место.
– Заряжай пищали, казаки! Гляди, от войска новые зажигальщики вот-вот поскачут!
Для Марфы времени, когда первый отряд ногаев выпустил стрелы по Кош-Яику, хватило для того, чтобы прицелиться и спустить тетиву пять раз. И только две стрелы попали коням не в смертельные места. Марфа положила очередную стрелу на кибить[29] лука, внимательно следила за поведением степняков. На помост поднялся посланный Ортюхой Болдыревым отрок, вихрастый, с потным лицом и мокрым подолом рубахи из домотканого серого полотна.
– Атаман Матвей, есаул Ортюха сказать велел, что в городке пожара не учинилось!
– Как люди? Нет ли стрелами битых? – уточнил Матвей, зная, что на Кош-Яик было пущено до полутора тысяч стрел, хотя добрая треть их упала либо у частокола, не долетев, либо застряла в густых ветках могучих осокорей.
– Немного есть, атаман Матвей, – торопливо выговорил отрок, с опаской посматривая в степь, где ногаи явно готовились к новому нападению. Те, кто уже был у берега, похватали убитых и раненых и отъезжали прочь, освобождая место для тех, кто выстраивался в широкую линию с дымящимися фитилями в руках.
– Кто да кто? – уточнил Матвей, заряжая вслед за первой и вторую пищаль. То же самое делали на помосте и остальные казаки.
– Казацкого десятника Сильвестра стрела в спину до смерти поранила, когда он с крыши навеса над сеном стрелы скидывал, его казаки с крыши мертвым сняли… Трех ребят стрелами на дереревьях поранило, это когда они полезли гасить горящие стрелы, да одну женщину в голову стрелой до смерти убило. Она стрелы водой у своего сруба обливала из ковша. Навес для овец сильно погорел, но сами овцы целы, их в другое место перегнали, ближе к реке Илек…
– Атаман, ногаи наметом иду-ут! – прокричал глазастый Митяй. На этот раз степняки применили другой маневр – запалив туго скрученные тряпочки на стрелах, они на скаку вереницей проносились по краю речного обрыва и не останавливаясь, пускали стрелы в сторону острова.
– Бейте их метко! Не дрожать рукой! – кричал Матвей, и сам два раза выстрелил из пищалей. Не оборачиваясь, велел молодому казачку-отроку заряжать пищали. – Марфуша, будь осторожнее! – Матвей вздрогнул, когда рядом с головой жены в затесанный конец бревна тупо ударила стрела. От тряпочки, смоченной бараньим жиром, по дереву вниз потекли горящие капли. Матвей выхватил саблю, на миг кинул взор – не летит ли в его сторону еще одна стрела? – сбил первую с бревна, и она упала на склон вала, продолжая гореть на земле, выделяя черный вонючий дым.