Не успел Матвей снять с гвоздя пищаль, как дверь со скрипом распахнулась и в горницу шагнул вихрастый Федотка Цыбуля; лукавые черные глаза широко раскрыты, словно с уличного света ему трудно разглядеть хозяев избушки.
– Атаман, государевы стрельцы на берегу Яика объявились! Аккурат против нашего городка! Вот, – добавил Федотка и с приоткрытым ртом уставился на одетого по ратному атамана.
– Что-о? – только и смог в первый миг выдавить пораженный атаман и словно окаменел у двери в шаге от рокового вестника. Тряхнул головой, будто едва сдюжил нечаянный удар саблей по крепкому шлему, рукой отодвинул Федотку и шагнул за порог.
«Неужто самарский воевода с боем к нам пришел? – было первое, что пришло на ум не на шутку встревоженному Матвею. – Отважился-таки исполнить цареву угрозу изловить казаков и перевешать! Ну что же, влепим и ему в бороду горсть репьев, как влепили Урусу! Долго будет колючки выдирать со слезами! – Решив заранее не впадать в испуг, уже в шаге от порога наказал жене: – Марфуша, Христом богом прошу – не ходи на стену! Царские стрельцы ловки из пищали стрелять. – И обернулся к Федотке, который топтался около низенького навеса над крылечком: – Много ли стрельцов подступило? Видны ли пушки при них?
Федотка отрицательно помотал темно-русой головой, обнажил зубы в успокаивающей улыбке – видел, что нежданная весть весьма озаботила атамана, потому и поспешил успокоить утешительным ответом:
– Да нет же, атаман Матвей! Стрельцов всего с полста, конные, с пищалями, но без пушек!
– И ногайской конницы при них нет?
– Ни единого хвостатого копья! А зачем явились – неведомо. Может статься, что с государевой службы ушли да в казаки податься надумали? – Федотка засмеялся, сообразив, что его предположение вряд ли верно: ежели и были такие случаи, то прибегали в одиночку, реже вдвоем или небольшими кучками, а чтобы вот так – полста человек да верхоконные…
– Вот тебе на! Как говорится, не было сороки белобокой, а гости на порог влезли! Не с войной пришли стрельцы – тогда зачем?
На небольшой поляне перед войсковой избой гурьба ребятишек, встревоженная сполошным выстрелом, прекратила шумную игру в горелки и теперь, притихнув, молча следили за тем, как вооруженные казаки быстро расходились по своим местам на помосте у частокола.
– Что же ищут стрельцы в такой дали от Самары? – сам у себя спрашивал в недоумении Матвей, быстро поднимаясь наверх. Этот же вопрос, сойдясь у главных ворот, задал ему и встревоженный атаман Барбоша.
– Ну да что тут гадать, – добавил старый атаман, поднявшись на помост и пристально всматриваясь в нежданных гостей. Стрельцы в красных кафтанах стояли за спиной командира спокойно, почти у самого обрыва, сотник на кауром жеребце привстал в стременах и помахал рукой атаманам и громко объявил, назвав свое имя:
– Я есть стрелецкий голова Симеон Кольцов, послан с государевой грамотой к атаманам и казакам! Разрешайте войти в городок и объявить великую государеву милость!
Атаманы невольно переглянулись, удивляясь не совсем чистому произношению стрелецкого командира и нежданному известию, что к ним привезли царскую грамоту с какими-то милостями.
– Дивно слышать такое, – пробормотал атаман Барбоша и скривил губы в озабоченной ухмылке, – то шлет угрозные грамоты с повелением ловить и вешать нас, то какую-то новую волю в грамоте объявить надумал, а? Не странно ли? А может, какой хитростью хочет выманить нас из Кош-Яика в поле и вместе с ханом Урусом где-нибудь ночью, как Ивана Кольцо, сонными порубать?
Матвей сдвинул брови, нахмурился, не спуская глаз со стрелецкого командира, потер шрам на лбу и высказал свое предположение, правда, в голосе у него не чувствовалось абсолютной уверенности:
– Может статься, известился царь московский, что хан Урус сызнова сговаривается с крымскими татарами о совместном набеге на русские города? Помнишь, лет пять тому назад такоже был посланец от Боярской думы с наказом погромить ногайские улусы и их стольный город Сарайчик?
– Как не помнить! – зло ответил Богдан. – Помню и то, что опосля было! Щедро ли одарил царь Иван Васильевич нас за погром ногайцев? – Он недоверчиво посмотрел на стрелецкого командира, приметил рядом с ним всадника в казацком одеянии, воскликнул с удивлением: – Глади-ка, Матвей! Да при стрельцах в провожатых ушедший от нас после побития князь-хана Араслана человек из посольства Ивана Хлопова! Это же Филимон Рубищев, раздери его раки! Надо же, в казачий кафтан обрядился, при сабле! Хитрая лиса! Неужто надумал тайком пробраться в курятник да вволю куриного мясца поесть? Ну не-ет, я вас в городок всем гамузом не пущу, а вот стрелецкого голову и Филимона примем для спроса. – Богдан Барбоша повелел казакам стащить с песка один челн и перевезти стрелецкого командира на остров.
– Слышь, голова стрелецкая! – громко крикнул атаман Барбоша через частокол. – Повели ратникам расседлать коней и озаботиться ночевкой на берегу. А тебя и Филимона перевезут в Кош-Яик на челне! Здесь и будем говорить о государевой грамоте. Ежели у стрельцов плохо с питанием, разрешим взять из нашего хозяйства несколько овец, пущай режут и готовят себе обед да ужин!
– Спасай вас бог, атаман! Я готов переехать на остров, – откликнулся стрелецкий голова, легко при своей тучности соскочил с коня, отдал повод подбежавшему молодому стрельцу и начал осторожно спускаться с обрыва, куда от острова двигался небольшой челн с четырьмя гребцами. Следом за стрелецким головой едва не кубарем с обрыва скатился Филимон Рубищев. Чертыхаясь и отряхиваясь, он охлопал себя руками, сбивая пыль и семена колючего чертополоха. Через десять минут в раскрытые ворота городка вошел стрелецкий голова и легким поклоном приветствовал встретивших его атаманов. Был Симеон Кольцов высок, годами не старше сорока лет, продолговатое лице обрамлено заросшими волнистыми бакенбардами, на верхней тонкой губе не по-казацки лихо закрученные вверх тонкие усики, светлые волосы и бледно-голубые глаза выдавали в нем жителя прибалтийских окраин, где еще не так давно царь Василий Иванович вел неудачные сражения с войском Ливонского ордена.
«Не иначе выходец из теперешней Литвы на государевой службе, – догадался Матвей по тому, как стрелецкий голова вновь заговорил с заметным акцентом, хотя и на довольно хорошем русском языке, – не диво: многие от царя Ивана бежали в Литву на службу литовскому князю, а многие из Литвы шли на службу московского царя».
– Я уже сказал, что стою на государевой службе, стрелецкий голова Симеон Кольцов, а на Москве меня почему-то называют Семеном, а то и просто по-мужицки – Семейкой. Под моей рукой в городе Самара стоит сотня выходцев из Литвы, Польши и есть некоторые из немецкой земли. Воевода князь Григорий Засекин совсем доволен нашей службой, не всегда ругает, когда стрельцы в кабаке много пьют.
– Идем, Симеон, в войсковую избу, там и речь вести будем, а не у ворот на ветру – вона как задуло к обеду, того и гляди, дождя с полуночной стороны как бы не нагнало. Ишь ты, даже воронье в кронах приумолкло, не колготится с гвалтом, как обычно. Шагай с нами и ты, Филимон, и к тебе будет у нас спрос, – сказал атаман Барбоша и между изб и землянок, мимо встревоженных жителей Кош-Яика повел воеводских посланцев к избе в центре острова, где на крылечке под тесовым навесом стояли два бородатых пожилых казака с пищалями и при саблях.
– Входи, стрелецкий голова да обереги лоб, не ударься о притолоку: у нас не боярские и не княжеские хоромы. Мы люди темные, любим гроши да харч хороший, – посмеялся Богдан. – В иные избушки едва не на четвереньках вползаем, а все же от дождя и холода надежное укрытие.
До крыльца атаманов сопровождал десятник Федотка Цыбуля, ему Матвей негромко велел спешно идти к Марфе, чтобы наскоро сварила лапшу с бараньим мясом, прихватила посуду и вместе с княжной Зульфией принесла в войсковую избу накормить гостей.
– По их коням видно, что спешили стрельцы из Самарского городка, – добавил Матвей на немой вопрос Федотки: кормить воеводских посланцев, которые приехали с бог знает какими вестями, а то, может быть, и с позорными для казаков угрозами, – мы будем гостеприимными, а к разговору лапшу не примешаем. Ну, не мешкай, дружок, беги к Марфе!
В теплой горнице с маленькими слюдяными окнами в каждой стене и с аккуратной печкой в левом от двери углу, из утвари были длинные самодельные лавки у стен и тяжелый на толстых ножках стол, покрытый вместо скатерти тонким, у ногайцев добытым ковром. Ковер разукрашен птицами на зеленых ветках низкорослого над землей дерева с яркими красными яблоками. И на стенах прибиты гвоздями ковры с большими красными розами и с чудной золотой нитью кружевной вязью. На столе, сверкая позолотой, стоял шестиконечный подсвечник, а в чашечках в виде распустившихся колокольчиков вставлены толстые высокие свечи.
Стрелецкий голова осмотрел горницу внимательно, в щедрой улыбке раздвинул тонкие губы.
– Я у князя Засекина в его доме такой красивый убранства не видел, – и языком прицокнул от восхищения. – Ни ковра персидский, ни подсвечник из серебра и золота.
– А все оттого, что князь Засекин сидит в Самарском городке, а не ратоборствует с извечными врагами Руси – татарами да ногаями, – с иронической усмешкой заметил Матвей Мещеряк, усаживаясь у окна слева от переднего угла с иконой святого Георгия, которому с большой охотой поклонялись казаки.
– Государь Федор Иванович не давал воеводам повеления идти на ногайские улусы ратным боем, – оправдывая воеводу, сказал Симеон Кольцов, садясь к столу с другого края, и пояснил, как мог, что нынче тяжело царю от поляков, литовцев, шведов, тяжело и от татар крымских да сибирских, да и ногайцы только и ждут удобного времени для набега. После многих лет войны ратная сила Руси крепко поистратилась, надобен царю Федору Ивановичу мир на восточных рубежа, хотя бы на десяток лет. И добавил от себя вопросом:
– Вы все понимали, атаманы? Не путал я какую мысль великого государя и царя?