— Браво, мой дорогой доктор! — подал наконец голос приговорённый Тиберием к смерти Умник. И подчёркнуто медленно, дабы не нервировать Пожарского, трижды хлопнул в ладоши. — Браво, господин Свистунов! Превосходно сказано, чёрт бы вас побрал! Наконец-то вы родили на свет воистину гениальную мысль! Знаете, а я уже начал было в вас разочаровываться. Но нет, вы всё-таки не вытерпели и продемонстрировали мне свою жадную, завистливую сущность! С чем я вас и поздравляю, поскольку вы не поколебали, а лишь укрепили мою веру в прагматичную людскую натуру! Честное слово, нет ничего приятнее узнать, что я не одинок и в науке помимо меня встречаются другие бессердечные сволочи!… И кто вообще такие эти «боги»… или «гаранты»… или как их там? Сюда что, помимо вас пробрались ещё какие-то непрошеные гости?
— Помолчи! — велел заложнику Семён, после чего вновь обратился к Зелёному Шприцу. — Послушай, доктор, да ты хоть осознаёшь, в кого мы превратимся, когда захватим власть над Исгором? Не говоря о том, какую дьявольскую репутацию и каких могущественных врагов мы себе при этом наживём?
— Репутация и враги — ничто в сравнении с тем, какие перспективы сулит нам этот проект! — отмахнулся от упрёков Свистунов. — Здесь Талерман абсолютно прав: за Исгором и «Кладезем» — огромное будущее. И кто владеет их секретами, тот в итоге добьётся в жизни таких высот, о каких прежде даже не мечтал. Вот почему, господин Мерлин, ваша поддержка мне просто жизненно необходима. Ведь кто ещё кроме вас — гения мнемотехники, — сумеет проникнуть в память Умника и извлечь оттуда для меня всю недостающую информацию об Исгоре?
— А вот эта ваша идея мне уже категорически не нравится! — Давид Эдуардович осуждающе поцокал языком и покачал головой. — Я протестую! Так неспортивно! Вникать в чужие идеи собственным умом и усовершенствовать их — ещё куда ни шло. Но чтобы взять и скачать мои открытия у меня из головы одним файлом, словно экзаменационные конспекты!… Фу, как отвратительно! И вам не совестно?
— А что насчёт моего излечения? — перебив Талермана, напомнил я Тиберию о своём существовании. — Оно, надеюсь, в твоих эпохальных планах ещё значится или уже снято с повестки дня?
— Да-да, разумеется, о вас я тоже не забыл! Разве можно? — поспешил успокоить меня доктор. Хотя по мне, так это его, разволновавшегося не на шутку, нужно было поить успокоительным. — Вами мы займёмся в самую первую очередь! Сразу, как только восстановим здесь порядок и господин Пожарский выведает у Талермана рецепт излечения вашей болезни. Вы же сами только что слышали: Умнику известен способ, как вам помочь. А значит, дело остаётся за малым: добиться вашего единодушного согласия с моим конструктивным предложением…
— Ну ладно, доктор, угомонитесь! Пофантазировали, и довольно! — вновь встрял в наш разговор заложник. — Отдаю вам должное: вы — настоящий адепт науки, готовый, как и я, свернуть горы на пути к заветной цели! Ваш поступок отважен, и жертва, какую вы вознамерились бросить на алтарь, достойна восхищения. Однако кто вам сказал, что я с этим смирюсь и стану вашим агнцем, обречённым на заклание? И почему вы так уверены, что я не предугадал этот ваш отчаянный выпад? Разумеется, предугадал. Плёвая оказалась задачка — представить, как бы я поступил сейчас на вашем месте. Не знаю, заметили вы или нет, но между мной и вами на самом деле много общего…
Непривычно ужесточившийся тон Умника давал понять: он всерьёз обеспокоен тем, что мы расторгнем перемирие и осмелимся на авантюру, на которую подбивал нас Зелёный Шприц. И поскольку творца Исгора вдруг обуял страх и он пустился блефовать, убеждая нас, что у него по-прежнему всё под контролем, стало быть, докторский план имел реальные шансы на успех…
…И как же я жестоко ошибся, когда подумал, будто Талерман испугался и блефует! Кто бы сомневался, что он и это неплохо умел. Для Умника, способного сохранять невозмутимую мину при незавидной игре, пустить нам пыль в глаза было бы несложно. Однако всё, о чём он сейчас толковал, являлось чистейшей правдой. Что, с одной стороны, делало ему честь, но, с другой — эта была не та правда, которая могла бы нас обрадовать.
— …Так много между нами общего! — подчеркнул Давид Эдуардович, глядя в пламенные очи готового к великим свершениям Тиберия, и обречённо вздохнул: — Кто знает, возможно, будь вы не столь амбициозны, мы бы с вами даже сработались… Но, увы, дорогой доктор, в моём проекте нет места двум злобным гениям. А посему простите великодушно, но я вынужден помешать вашим наполеоновским планам. Прощайте!
Свистунов открыл было рот, дабы сказать что-то в ответ. Но не успел он вымолвить ни звука, как по генератору позади него пробежал световой сполох. Он мгновенно преобразовался на обращённой к нам, боковой поверхности сферы в яркое пятно, а спустя ещё миг оттуда вырвался ослепительный белый луч толщиной в руку.
Будь это лазер, он вмиг испепелил бы перед собой всех и вся и, ударив в стену стенда, начал бы прожигать себе путь в земные недра. Импульс же «Кладезя» оказался строго ограниченным, избирательным и чертовски метким. Луч угодил аккурат в спину Тиберию, но дальше не прошёл, хотя мог бы нанизать на себя заодно и Умника, и удерживающего его Пожарского. Но последние двое продолжали стоять как ни в чём не бывало. А вот Зелёному Шприцу не повезло по полной программе. Так не повезло, как могло не повезти только сожжённому заживо человеку.
Всё случилось настолько быстро, что, когда желающий что-то сказать Свистунов разжал губы, он был ещё жив, а когда его рот открылся, перед нами находился лишь столб пепла в виде человеческой фигуры. Да и тот в следующий миг рассыпался, превратившись в бесформенную серую кучу. Плоть поражённого лучом доктора невероятным образом миновала стадии горения и обугливания, поэтому мы не ощутили неизбежный при такой гибели горелый смрад. Да что там говорить — мы даже испугаться толком не успели, хотя было совершенно очевидно: постигшая Тиберия смерть могла с тем же успехом обрушиться на каждого из нас. Или, что ещё вероятнее, испепелить разом всю нашу шайку, учитывая молниеносность и меткость карающей машины Умника.
Каким образом он отдавал ей приказы, мы понятия не имели. Впрочем, даже не будучи мнемотехником, он всё равно мог управлять «Кладезем» силой своей мысли, если на том был установлен приёмник телепатических волн. И стоило лишь Давиду Эдуардовичу пожелать, чтобы его оружие выстрелило не одним лучом, а сразу пятью, он освободил бы «Альтитуду» от врагов с лёгкостью, недоступной всей его охране и Гордиям, вместе взятым. Собственно говоря, зачем вообще Умник заключал с нами перемирие и, навешав нам на уши лапши, заманивал в этот зал-ловушку?
Но удивительное дело: «Кладезь» не стреляет! И Талерман по-прежнему находится в руках Семёна, который после такой его выходки наверняка свернёт заложнику шею. Я вижу, как взгляд Семёна стекленеет, а лицо искажается гримасой ярости — верный признак того, что Умнику несдобровать. Когда сам сталкерский полубог Мерлин вдруг начинает гневаться, милосердия от него не жди. И Талерман это прекрасно осознаёт. Вон, гляньте, как он испуганно зажмурился и весь сжался. Чует, стервец, свою погибель, от какой его отделяют считаные мгновения. Которых тем не менее с лихвой хватит на то, чтобы приказать «Кладезю» обратить нас в прах.
Но «Кладезь», чёрт побери, не стреляет!…
Хотя нет, ошибочка: стреляет. Только не лучами, а… Чуть не сказал «газом». Его атака походила на газовую лишь в самом её начале, когда от генератора в нашу сторону метнулось белёсое облако. Оно смахивало не то на газ, не то на дым, и лишь за мгновение до того, как он нас накрыл, я понял, что это в действительности такое.
Мириады тончайших полупрозрачных нитей! Подобных тем, какие составляли каркас Давидова генератора, только многократно тоньше. Но не тоньше аномальных волокон, которые пронизывали меня от кончиков волос до мозолей на пятках. Впрочем, отличаясь по величине и разветвлённости, все эти нити имели единую природу и исходили из одинаковых источников: семи энергетических сгустков, по виду и свойствам ничем не отличимых от алмазов. Разве что те из них, которые были вплавлены мне в тело, обладали гораздо скромными размерами, нежели глыбы, какие формировали сердечник «Кладезя»; карманная зажигалка и двухкамерный холодильник — так образно и кратко я мог бы сравнить их масштаб.
Молниеносно разрастающееся облако нитей летело к нам. Я инстинктивно зажмурился и отвернулся, ибо не желал, чтобы эта жуткая паутина забилась мне в глаза и ноздри. Что мы должны были ощутить при резком контакте с ней — просто толчок, толчок с многочисленными уколами или же растерзание на мелкие брызги? Придётся вот-вот испытать это на собственной шкуре. Мы уже не могли ни избежать этой атаки, ни противостоять ей. Нам оставалось лишь стоять и ждать, чем она завершится…
Я простоял с закрытыми глазами, наверное, секунд десять или пятнадцать. И лишь потом осмелился приоткрыть их, дабы выяснить, почему со мной ничего не происходит. Слабо верилось, что волоконное облако вдруг остановилось на подлёте или что оно обволокло нас, не причинив нам вреда. Если Талерман планировал нас убить, мы должны были уже умереть. Если всего лишь обездвижить — мы чувствовали бы боль или как минимум дискомфорт. Не знаю, что с остальными товарищами — их голоса до меня почему-то не долетали, — но мне не было ни больно, ни тесно, ни вообще сколько-нибудь противно и неудобно.
Я мог шевелить руками и ногами и мыслил вполне связно. Перед глазами у меня маячила душераздирающая картина рассыпающегося в прах доктора Свистунова. Я, кажется, только сейчас в полной мере осознал, что он погиб. Осознал и ужаснулся нашей невосполнимой утрате. Я ещё не осознавал, что, возможно, погиб не только Свистунов, но и прочие мои спутники. Эта вполне вероятная ситуация не пришла мне в голову лишь потому, что сам я продолжал чувствовать себя живым и здоровым. И их единодушное молчание не вызывало пока во мне никаких подозрений.
Сквозь щелочки в полуприкрытых веках я не смог рассмотреть ничего, кроме сплошной белёсой мути. Я распахнул глаза полностью, но видимость от этого не улучшилась. Опутавшая меня мгла была такой плотной, что сколько я ни вглядывался, так и не различил отдельные нити, которые её составляли. Я решил окликнуть остальных и знал, что это у меня получится — покашляв, я без труда расслышал издаваемые моей глоткой звуки. Но не успел я подать голос, как у меня в голове пронеслась шальная мысль. Короткая, яркая и на первый взгляд совершенно безобидная. Ничего не значащее, отчасти даже дурацкое наблюдение, которое мы делаем чуть ли не на каждом шагу и практически сразу забываем.