быстро: «Автор выступает в роли адвоката КГБ, а это не то, чего ожидает современный читатель». Совершенно справедливо, только вместо КГБ надо поставить «советская разведка». Один отзыв задел меня словами «дубовый язык». Мне хочется думать, что французский рецензент не рассчитывал на то, что автор лично прочитает его краткое заключение. Я специально заглянул в словарь, ошибки не было: «ланг де буа» – деревянный, то есть, по-русски говоря, дубовый язык. Русский издатель погряз в финансовых и технических трудностях, книга превращается в мираж.
Российские журналисты относятся к бывшему разведчику, а ныне частному предпринимателю без собственного капитала сочувственно и с уважением. Общаясь с этими очень молодыми людьми – умными, острыми, честными, я иногда растроганно думаю: нет, далеко не все потеряно, у нас может быть будущее.
Но сегодня газетчиков в гостях нет. Упереться глазами в телевизионный экран, пить чай, курить и смотреть всю эту пеструю чепуху? Увольте! Год назад я сказал одной телевизионной команде, что они кормят публику духовной пищей не только пережеванной, но и переваренной. Ничуть не смутившись, они оставили эти слова в передаче. Разумеется, никто из зрителей не обратил внимания на их ехидный, как мне казалось, смысл.
Медленно тянется время для человека, который привык размечать день по минутам. Официально подтверждено, с подписями и печатями, что за 30 лет я прослужил 38, то есть в каждые сутки вмещалось по меньшей мере 4 – 5 часов сверх положенных 24. И еще казалось этому человеку раньше, что он постоянно кому-то нужен, что без него не будут сделаны какие-то важные дела, что он приносит пользу Отечеству. Суета сует и томление духа…
Книги прибывают, накапливаются стопкой на письменном столе, прежде чем найдут постоянное место на полках.
Книг много: без устали пишет Горбачев, написал мемуары Н.И. Рыжков, что-то издал А. Н. Яковлев, давно лежит «Исповедь» Б.Н. Ельцина. Если вспомнить, что где-то пылятся произведения Л. И. Брежнева и мемуары Н.С. Хрущева, то приходишь к удивительному выводу: нашей страной на протяжении десятилетий правили и продолжают править писатели. Почти платоновская республика философов. Поменьше надо было писать, побольше о делах думать. Все же мы если не самая читающая, то самая пишущая нация в мире. Генеральный прокурор Степанков успел написать и издать в Германии (уж не по-немецки ли он писал? Наш народ чертовски талантлив!) книгу о еще не завершенном следствии по делу ГКЧП. Москва ждет ее с нетерпением – такого раньше в истории цивилизованных стран не отмечалось. Мой бывший начальник, видный деятель коммунистической партии и Советского государства Вадим Викторович Бакатин, тоже написал «Избавление от КГБ». Четыре месяца поработал в КГБ, все познал, использовал конфиденциальные материалы и написал. До этого он все же успел отдать американцам совершенно секретные документы о технике подслушивания в посольстве США. Власть избавилась от «энтузиаста нового мышления». Летом, уже будучи на пенсии, Бакатин сопровождал Калугина в частной поездке в США. Раньше туда ездили, чтобы вдохнуть воздух свободы. Теперь мы сами свободны, так что ездим, видимо, за чем-то другим.
Суета сует и томление духа…
Читать надо то, что писано людьми думающими: Библию, «Войну и мир», С.М. Соловьева, В.О. Ключевского, те мемуары, где само время отделило зерна истины от плевел мемуарного лицемерия, – Деникина, Шульгина, Палеолога, Бьюкенена, Бунина, Гиппиус, Сухомлинова, Коковцова – имя же им легион. Читать надо материалы Следственной комиссии Временного правительства, секретарем которой работал Блок, протоколы допроса Колчака, стенографические отчеты политических процессов сталинского периода.
Это бесконечное занятие и продолжим. Занятно и печально находить вечные константы русской жизни, видеть почти буквальную повторяемость событий, вслушиваться в скрип колеса истории и находить неожиданное утешение в давних писаниях.
«Де профундус» С.Л. Франка, середина 1918 года:
«Если бы кто-нибудь предсказал еще несколько лет тому назад ту бездну падения, в которую мы теперь провалились и в которой беспомощно барахтаемся, ни один человек не поверил бы ему. Самые мрачные пессимисты… не доходили в своем воображении до той последней грани безнадежности, к которой привела нас судьба… Даже в Смутное время разложение страны не было, кажется, столь всеобщим, потеря национально-государственной воли столь безнадежной, как в наши дни… И ужас этого зрелища усугубляется еще тем, что это есть не убийство, а самоубийство великого народа, что тлетворный дух разложения, которым зачумлена целая страна, был добровольно в диком, слепом восторге самоуничтожения привит и всосан народным организмом». Все, полная гибель, зияющая черная пропасть.
А если бы в том же 18-м году кто-то предсказал, что через двадцать с небольшим лет этот покончивший самоубийством народ вдребезги сокрушит германский «тысячелетний рейх»? Поверил бы ему хоть один человек? Разуму человеческому не дано проникать в будущее и даже осознавать настоящее.
Не очень прочное основание для оптимизма, надо признать, но все же лучше, чем беспросветный апокалипсический мрак.
…День тянется, и нет ему конца. Откупорить шампанского бутылку? Это фигура речи – шампанского нет, но водка найдется. Заманчиво, но безысходно. К тому же дня три-четыре неотступно давит какая-то жесткая лапа на сердце. Не очень больно – сожмет, подержит и отпустит. «Хорошему человеку незачем долго жить», – подбадриваю себя когда-то придуманной фразой. И все же немного неприятно. Как, в случае чего, мир обойдется без меня?
Мир великолепно обойдется без тебя и тебе подобных, ехидно шепчет внутренний голос, ибо такие, как ты, появляются на свет не реже одного в минуту. Вас всегда будет в достатке, вы будете каяться за чужие грехи, и вами будут расплачиваться за чужие ошибки до скончания века.
Так приятно все свалить на чужие грехи и чужие ошибки, чувствовать себя незаслуженно обиженным… Это одно из самых больших утешений трудной человеческой жизни. Не надо, однако, из этого делать профессию, эта нива пахана и перепахана. Не лучше ли припомнить, что и у самого рыло в пуху: поддерживал любую власть, аплодировал любому лидеру, сломя голову выполнял любое указание верхов, да еще при всем при том пытался не только изображать, но и испытывать благородные чувства. Кто придумал издевательскую фразу: «Для того чтобы в нашей системе сделать карьеру, недостаточно прикидываться дураком – им надо быть»? Ты и был дураком, был им сознательно, поэтому и сделал карьеру…
Я ненавижу своего внутреннего оппонента, этого иезуитского Санчо Пансу, который так нахально претендует на то, что видит меня насквозь. Не то что чужая, но и своя собственная душа – потемки.
Нет, нет и тысячу раз нет! Все было не так! Я чувствовал себя полноправным гражданином великого государства, которое всегда, на протяжении всей моей сознательной жизни, в дни удач и дни поражений стояло за моей спиной. Не было в мире силы, страны, народа, которые могли бы не считаться с моим государством. К нему взывали о помощи, опирались на его авторитет, его ненавидели, с ним боролись – это государство было важнейшим фактором мировой политики, и мне выпала редкая честь представлять и защищать его интересы на самых дальних рубежах. С годами утрачивала всякую привлекательность официальная тяжеловесная фразеология, вызывали ядовитую усмешку попытки подбирать философские и идеологические обоснования под каждый тактический зигзаг политиков, но тем яснее и отчетливее становилась видна суть великого дела служения Отечеству, дела вечного, начавшегося за многие столетия до нашего появления на свет. Оно будет продолжено и тогда, когда нас не станет. Сознание того, что я был и остаюсь частичкой этого великого и вечного дела, согревает душу.
Нельзя поддаваться унылым чарам серого, слепого октябрьского дня, равнодушному свету низкого беззвездного неба, убогости размокшего городского пейзажа. Ядовитый дым мелочных политических баталий, дурман, сочащийся с телевизионного экрана, лживые речи и пустые обещания не должны ни обескураживать, ни затуманивать видения прошлого, ни лишать нас надежды на доброе, достойное русского народа будущее.
Но что же остается у потомка марьинорощинских сапожников, бывшего младшего лейтенанта и оперуполномоченного, вознесенного волею судьбы в начальники советской разведки и той же волею сброшенного на последнюю прямую?
Остается причастность к великому делу, не имеющему ни начала, ни конца, к вечному делу служения Отечеству. Ничто из того, что удалось сделать, не пропало даром. Где-то в фундаменте величественного здания будущей России будет лежать и моя, ничтожно малая, частичка, одна из несметного множества таких же безымянных частиц.
Остается боль за свою родную землю и свой народ, остается неистребимая, питаемая историей и инстинктом вера в то, что они выживут и вырвутся наконец в достойное их будущее.
Остается любовь к своим близким и друзьям, которым я мог уделять так мало внимания. Остаются родные, дети, внуки. Нас много, мы – русские; мы должны жить, не бояться напастей, уповать на лучшее и работать во имя этого лучшего.
Москва, октябрь – декабрь 1992 года
ПриложениеИнтервью последних лет
Леонид Шебаршин: «моя душа принадлежит разведке»[4]
Леонид Владимирович Шебаршин, выпускник МГИМО 1958 года, бывший начальник Первого Главного управления КГБ СССР (внешней разведки), в юности не мечтал стать разведчиком. Его привлекал Восток. И романтика неба. Но на медкомиссии в Академии Жуковского Леониду сказали, что здоровьем летчика он не обладает. И тогда он за компанию с приятелем пошел поступать в Институт востоковедения. В 1952 году золотых и серебряных медалистов принимали без экзаменов. «На собеседовании я чуть не прокололся: я понятия не имел, что в Индии помимо хинди есть еще урду, бенгали и другие языки. Но мне повезло, это не заметили».