ам требуется всего семьдесят шесть целых пять и одна десятая секунды, чтобы превратить ее в кучу совмещающихся огненных штормов, а затем мы продвигаемся дальше по склону, чтобы уничтожить остатки противника.
Вражеская техника перестает отступать. Больше нет цели, на защиту которой можно было бы сплотиться, и они поворачиваются к нам. Они — комары, атакующие титанов, и все же они используют все свое оружие, пока мы прорываемся сквозь них с Командой Джона на фланге, и мы приветствуем их ненависть, потому что знаем ее причину. Мы знаем, что причинили им боль, и наслаждаемся их отчаянием, когда топчем их своими гусеницами и разбиваем вдребезги своим огнем.
Но одна колонна транспортных средств не бросается в атаку. Вместо этого она убегает, держась поймы реки, которая когда-то протекала через разрушенный нами город, и ее бегство привлекает наше внимание. Мы наносим по ней удар воздушно-топливной бомбардировкой, которая уничтожает полдюжины транспортов, и мы все понимаем, когда видим мельконианских самок и детенышей, спасающихся бегством от разбитых обломков. Они не являются участниками боевых действий, но операция "Рагнарек" не касается участников боевых действий, и хоть мы и продолжаем громить атакующие вражеские машины, мы направляем наши рельсотроны на транспорты. Сверхскоростные снаряды с визгом пронзают матерей и их детенышей, при ударах разлетаются брызги крови и тканей, а затем наши гаубицы засыпают местность кассетными боеприпасами, которые застилают все вокруг ковром грохота и ужаса.
Мы отмечаем уничтожение указанных противников, а затем возвращаем все наше внимание к окончательному уничтожению военных противников, которые не смогли их спасти.
Первоначальная атака отряда "Альфа" и разрушение города Халнака были решающими, поскольку штаб-квартира Шарт На–Ярмы и его семья находились в Халнаке, и он отказался покинуть их. Он погиб вместе с городом, и с его смертью нарушилась координация действий мельконианцев. Действия защитников стали более бессвязными, не менее решительными, но без организации, которая могла бы помочь им добиться успеха. Они продолжали убивать нападавших и истощать наши силы, но они не могли помешать XLIII-ому Корпусу завершить свою миссию.
Это произошло не быстро. Даже с современным оружием требовалось время, чтобы уничтожить планету, сражения продолжались неделями. Леса превратились в пепел, а Боло и "Фенрисы" прорывались сквозь пламя, чтобы обрушить гром друг на друга. Города пылали, поселки исчезали во вспышках молний от массированных бомбардировок "Хеллборами", а сельскохозяйственные угодья превращались в дымящуюся пустыню.
В наших приемниках бьются отчаянные передачи из зоны высадки, когда на нее обрушивается контратака противника, и мы поворачиваемся в ответ, безрассудно поднимаясь на антигравитационной тяге. Выработка энергии недостаточна для одновременного поддержания свободного полета и работы нашего боевого щита, что лишает нас основной защиты от снарядов и корпускулярного оружия, но это риск мы должны принять. Враг собрал все свои оставшиеся силы для этой атаки, и мы слышим крики умирающих людей по каналам связи, пока летим в отчаянной гонке, чтобы вернуться и встретить его.
Эту гонку мы проиграли. Мы снова приземляемся на наши гусеницы в десяти с половиной километрах от зоны высадки, запускаем наш боевой экран и устремляемся через промежуточный хребет, но в коммуникаторах больше нет криков. Есть только тишина, поднимающийся столб дыма, и изрешеченные обломки транспортных кораблей... и последние три тяжелых ишаркских Фенриса, ожидающие в засаде.
Безумие. В тот момент всех нас охватило безумие, потому что мы знали, что были последними. У нас нет ни поддержки, ни подкрепления, нам некуда идти. Есть только четыре разумные машины и один–единственный Человек — последний человек на Ишарке, возможно, последний человек во всей галактике — предоставленный самому себе и преисполненный потребности убивать. Мы являемся венцом двухтысячелетней истории и технологий, сложного оружия и тактической доктрины, и никому из нас нет до этого дела. Мы — последние воины Последней Войны, крушащие и терзающие друг друга в безумии ненависти и отчаяния, стремясь только к тому, чтобы наши враги умерли раньше нас.
И команда Шивы “побеждает”. Двоих из них мы разнесли в пух и прах, но как раз в тот момент, когда мы производим выстрел, который выпотрошит третьего, его последний плазменный разряд попадает в наш гласис, и агония пронзает наши жестоко перегруженные болевые рецепторы. Массивная броня рвется, как ткань, и мы чувствуем разрушение внутренних щитов, а потом, яркую, ужасную вспышку света, когда плазма проникает в наш Центр Личности.
В наш последний, мимолетный миг осознания мы понимаем, что смерть наконец пришла за нами, и больше нет ни печали, ни ненависти, ни отчаяния. Есть только тьма за ужасным светом... и, наконец, покой.
В Ишарке воцарилась тишина. Не из милосердия, ибо не было здесь ни милосердия, ни рыцарства, ни уважения между воинами. Были только безумие, резня и взаимное уничтожение, пока, наконец, не осталось никого, с кем можно было бы сражаться. Ни защитников, ни нападающих, ни мирных жителей. XLIII-й Корпус так и не покинул Ишарк, потому что уходить было некому, и ни одна мельконианская дивизия так и не добавила битву при Ишарке к своим боевым наградам, потому что некому было рассказать призракам Мелькона о том, кто в ней участвовал. Была только тишина, дым и обугленные остовы боевых машин, которые когда-то обладали огневой мощью богов.
И никто никогда не сообщил Республике о том, что самое последнее сражение операции "Рагнарек" завершилось полным успехом.
Джексон Деверо, щурясь от утреннего солнца, следовал за Самсоном по свежей борозде. Из-под копыт жеребца поднялась пыль, и Джексон едва сдержался, чтобы не выругаться, когда сильно чихнул. Весна в этом году была сухой, но доктор Янь предсказывал дождь в течение недели.
Джексон был готов поверить Доку на слово, хотя и не совсем понимал, как это работает. Некоторые из колонистов постарше были более склонны сомневаться в Яне, указывая на то, что у него осталось всего три метеоспутника... и ни один из них в наши дни уже не работал как следует. Джексон знал, что неизбежная потеря спутников значительно усложнит прогнозирование, но он предпочитал держать язык за зубами при поколении своих родителей, чтобы не выдать, насколько расплывчатым было его понимание того, почему это усложнит ситуацию.
Не то чтобы Джексон был глуп. Он был одним из лучших агрономов в колонии и постоянным ветеринаром на ферме Деверо, а также, в крайнем случае, неплохим врачом. Но ему также было всего шестнадцать местных лет, а, изучение того, что ему необходимо было знать, чтобы выжить и внести свой вклад в жизнь Арарата, не оставило ему времени на изучение применения оборудования, которое колония все равно не сможет заменить, когда оно сломается. Его старший брат Рори, административный глава поместья и главный инженер, лучше разбирался в технических вопросах, но только потому, что в детстве ему требовался другой набор навыков. Ему было девятнадцать лет — стандартных лет, а не местных, восемнадцатимесячных, — когда корабли вышли на свою последнюю орбиту... И если бы корабли тогда не нашли пригодный для жизни мир, он так бы и остался единственным ребенком. Теперь у них с Джексоном было еще четверо братьев и сестер, а у Рори было семеро собственных детей, самый старший из которых был всего на год младше Джексона.
Джексон видел видеозаписи приближения к миру, который был переименован в Арарат. У них сохранилось достаточно технической базы, хотя никто не был уверен, как долго еще будут функционировать старые 3Докамеры, и молодой Джексон с благоговением наблюдал, как Арарат вырастал на фоне звезд на экранах мостика флагманского корабля коммодора Изабеллы Перес, транспорта "Иафет[36]".
Конечно, называть какой-либо из кораблей экспедиции “транспортным” было бы некоторым преувеличением. Если уж на то пошло, никто не был уверен, что Перес действительно когда-либо была офицером чьего-либо флота, не говоря уже о том, чтобы быть коммодором. Она никогда не рассказывала о своем прошлом, никогда не объясняла, где была и чем занималась до того, как прибыла в то, что осталось от системы Мадрас, вместе с Ноем и Хэмом и приказала всем двумстам незараженным выжившим с умирающей планеты Шелдон подняться на борт. Ее лицо было твердым, как кремень, когда она отказывала в месте на палубе любому, кто, по уверениям ее медперсонала, носил в себе бомбу биологического оружия, поглотившего Шелдон. Она забирала здоровых детей у инфицированных родителей, оставляла умирающих детей и насильно затаскивала неинфицированных родителей на борт, и вся ненависть тех, кого она вопреки их воле спасла, не могла заставить ее отказаться от своей миссии.
С самого начала это было невыполнимой задачей. Все это знали. Два корабля, с которыми она начала свою сорокашестилетнюю одиссею, были тихоходными, изношенными сухогрузами, которые уже тогда были на последнем издыхании, и одному Богу известно, как ей удалось снабдить их достаточным количеством систем жизнеобеспечения и криобаков, чтобы справиться с тем количеством людей, которое она взяла на борт. Но она сделала это. Каким-то образом ей это удалось, и она железной рукой управляла этими космическими мышеловками, курсируя от системы к системе и перебирая останки Конкордата в своих бесконечных поисках еще нескольких выживших, еще чуть-чуть генетического материала для человеческой расы.
На десятой остановке своего безнадежного путешествия она обнаружила Иафет, единственный корабль "эскадрильи", который был изначально спроектирован для перевозки людей, а не грузов. До Войны Иафет был тюремным транспортом. Согласно ее журналу, адмирал Гейлорд убедил ее взять с собой в кампанию на Сарахе спящую в криосне пехоту, хотя как она оказалась за триста световых лет оттуда, в "Сотне Зака", оставалось загадкой. А там, ни на борту корабля, ни в некогда обитаемом мире системы не было никого живого, кто мог бы дать объяснения, и коммодор Перес не стала задерживаться, чтобы их найти, поскольку коммуникатор Ноя уловил слабые сигналы на мельконианском боевом коде.