здание потонуло в жутких криках и воплях. Вспыхнул недогоревший тын, занялась кровля княжеского терема, небо заволок чёрный дым.
– К ладье пробираться надо! – рявкнул Никита, бросаясь к берегу реки.
Яков за ним следом. Бежал, озираясь, стараясь поймать взглядом Зубейду, но той и след простыл. Лишь недавние зрители метались по площади, да кто-то из поединщиков. Мельком Яков узрел и князя Фёдора, в шеломе, но без лат, с воздетым к небесам мечом. Увидел и огромную, утыканную стрелами, фигуру Челубея, которому, будто дикому вепрю, все стрелы были нипочём. В следующую минуту Яков услышал вой и визг, замелькали в его глазах лохматые шапки и остроносые сапоги всадников, вооружённых мечами. Бешено неслись всадники на низеньких, лохматых степных коньках. Ордынская конница нежданно-негаданно ворвалась в Елец.
Яков упал, прижался животом к земле и смотрел с досадой и жалостью, как степные всадники единым диким напором разметали воинов князя Фёдора, разлучили их друг с другом, разогнали по уличкам Ельца. Не все степняки извлекли из ножен мечи. Были и такие, кто, ловко орудуя арканами, пленяли ельчан. Ярмарка превратилась в огромный, пылающий костер. В дыму метались обезумевшие кони с пустыми сёдлами.
– Как же они живут! – в отчаянии прошептал Яков. – Врага пустили в город. Татары по улицам скачут!
Яков мог бы ещё долго наблюдать жуткое зрелище елецкого разгрома. Несколько раз он порывался вступить в схватку, вытащил из ножен Погибель.
Сколь долго лежал бы он, терзаемый отчаянием и сомнениями, если бы на голову ему, подобно весеннему снегу, со ската крыши не съехал Никита. Тропарь упал рядом, перевернулся на спину, уставился в дымные небеса.
– Что с ладьей? – хрипло спросил Яков.
– Уплывает. Бежим!
– А как же… люди?
– Мы князю Московскому, а не Елецкому крест целовали. Бежим!
Яков приподнялся и, озираясь, начал отползать к реке. Нет, он не испугался, но Погибель вернулась в ножны. Наконец, достигнув прибрежных зарослей, он поднялся в полный рост и побежал вниз по тропинке, ведшей к воде. Никита был уже на берегу – скакал на одной ноге, пытаясь стянуть с себя сапог. Ладья уже далеко отошла от берега, но на ней были не Прохор с Севастьяном.
Парус на мачте обвис, будто не желал участвовать в дурном деле. Ястырь на пару с черноусым Вяхирем усердно работая вёслами, выталкивали ладью на середину реки. Кони, накрепко привязанные к мачте, пытались бунтовать, освободиться, но боялись и зыбкости той опоры, которая была у них под ногами, поэтому не буянили так сильно, как могли. Ручеёк больше всех хрипел, дёргал головой, рвал узду, раскачивал ладью.
– Зачем ты оставил смотреть за ладьёй Ястыря? – не понимал Яшка.
– Да кто же знал, что он такой дурак?! Утопит и себя, и коней, – с досадой бормотал Никита, скидывая кафтан. Наконец сиганул в воду.
Яков не стал мешкать, не стал избавляться от одежды, последовал за Тропарём, нырнул. В толще воды, в пасмурной глубине, Яков видел, как Никита успел выхватить из ножен длинный кинжал. Якову не хватило дыхания, и его оружие осталось в ножнах. Как же так! Они, беспечные, оставили в ладье и коней, и доспехи! Яков вынырнул под бортом ладьи. Вяхирю было не до него. Разбойник пытался поладить с их конями, успокоить, но те только сильнее волновались, всё больше раскачивали ладью. Это-то и помогло Яшке влезть в неё. Он тут же напрыгнул сзади на Вяхиря. Ох, и здоров оказался бывший ушкуйник! Ох, как взбрыкивал! Будто появился в ладье ещё один конь. Едва удалось Якову удержаться, но удержался-таки и в жирную бочину подколол, сало несвежее проткнул! А Тишила-то взвыл так, будто ранен всерьёз. Кровищи-то, конечно, пролилось, но разве это рана? Чтоб не орал более, тюкнул его Яшка рукояткой по башке, опутал верёвочкой. Никита тем временем скрутил Ястыря, стянул ему запястья ремнём, а затем подумал, привязал к ремню верёвку, свободный конец – к рулевому рычагу ладьи, а самого Ястыря за корму выкинул. Пусть за ладьёй плывёт, полощется!
– Как же Прохор с Севастьяном? – задыхаясь, проговорил Яков. – Надо вернутся за ними!
– Вернёмся, коли надо. А товарищи наши – чай не дети. Не первый раз в передрягу попадают. Если их уведут в полон – мы их освободим. А коли нас полонят, что тогда?
Сосна медленно тянула ушкуй вниз по течению, к Дону. Пленники вели себя тихо, особенно Ястырь, последние силы расходуя на то, чтоб хоть не захлебнуться. Никита высматривал на берегах спокойное местечко.
– Надо где-то причалить, хоть лоб перекрестить, хоть опомниться… – бормотал он.
Но место для спокойной стоянки не находилось, зато на правом, крутом, берегу Яков усмотрел за речными зарослями алое пятно.
– Смотри, Тропарь! – крикнул Яшка. – Не иначе Зубейда! Точно она! И кобыла вороная под ней!
Следом, сотрясая твердь пудовыми копытами, на берегу показался огромный буланый жеребец. Плечи его всадника покрывала медвежья шкура. Челубей!
– Готовь стрелы, Яшка! – скомандовал Никита. – Снимем с коней обоих!
Яков наложил стрелу на тетиву. Эх, руки-то как дрожат! С чего бы?
– Ну что же ты?! – рычал Никита. – Стреляй!
– Не убивайте нас! – звонкий голос Зубейды отразился от зелёных вод Сосны. Казалось, река повторила этот возглас:
– Не убивайте!
– Стреляй! – в свою очередь повторил Никита, и Яков выпустил стрелу. Он целил в шею Челубеева коня и не промахнулся. Такому коню, с его-то мощной шеищей, стрела, пущенная с дальнего расстояния, не более вредна, чем укус осы. И всё-таки стрела ужалила больно. Жеребец взвился на дыбы, выкинул всадника из седла. Земная твердь содрогнулась, принимая на себя огромное тело Челубея.
– А-а-а-а-а! – закричала Зубейда, поворачивая кобылу назад, возвращаясь к поверженному другу.
– Вот оно, место для стоянки. Правь к берегу, Яшка! – скомандовал Никита, обнажая меч.
Ладья, влекомая течением, с размаху воткнулась в илистый берег. Кони, едва дождавшись, пока их отвяжут, сами один за другим, выбрались на сушу. Ручеёк и тут оказался первым. Связанные воры завопили, прося пощады, а особенно Ястырь, по-прежнему находящийся в воде и даже у берега не могущий достать до дна своими короткими ножками.
– Тихо! – окоротил пленников Яшка, а Никита уж скакал верхом на Рустэме, уж из вида пропал, слышно было только, как трещат ветки ивняка.
Яков догнал товарища на вершине прибрежного холма, на поляне. Никита спешился и ходил вокруг Челубея с мечом наизготовку.
Зубейда не сошла с седла. Она так и осталась в стороне. Сидела себе смирненько верхом на вороной кобыле, держала за уздечку огромного Челубеева коня. Лошадка её топталась рядом с гнедым исполином, словно собачонка.
– Вынимай оружие, чудище! – рычал Никита. – Что это за штука у тебя? Не палица – мала, не дубина – чугунина. Вынимай саблю, сразимся!
Челубей возвышался над ним, подобно крепостной башне. Саблю великан не удосужился освободить от ножен. Огромная, кованая, обвитая кожаным шнуром рукоять оружия торчала над его левым плечом.
– Сувать тую! – сказал Челубей, поигрывая гигантским шестопёром[51].
Яков взял Челубея на прицел, но пока стрелу не выпускал, лишь собираясь поразить противника – в лоб.
Челубей стоял, широко расставив ноги в запылённых шерстяных онучах, когда-то бывших белыми, и истёртых остроносых чувяках. Правой рукой он сжимал чугунный шестопёр. На левую был надет большой деревянный, окованный железом щит. Грудь и спину закрывал доспех из толстой кожи, с нашитыми металлическими пластинами и кольчужной юбкой. Голова воина по-прежнему оставалась без шлема. Да и зачем такие излишества? Выше любого, даже самого высокого, человека на полторы головы, Челубей мог не бояться ударов по черепу. А вот руки следовало беречь, и этому помогали наплечники и наручи. Для кистей же защитой служили кольчужные рукавицы, со стороны ладоней подшитые воловьей кожей.
– Ну что же, Яшка, – молвил Никита. – Я начну, а ты продолжишь. Случится беда – лихом не поминай.
Яков отступил в сторону, стал возле кустов на краю склона, плавно спускающегося к реке. Он прицелился, выпустил стрелу, но она, лишь чиркнув Челубея по широкому лбу, исчезла в зарослях травы. Челубей утробно заурчал, на его бровях повисло несколько алых капель.
«Башка чугунная! В такого стрелы пускать – только злить понапрасну», – подумал Яшка, а Никита кинулся вперёд. Шестопёр и щит играючи отразили первый натиск Никиткиного меча. Сам Челубей нападать не пытался. Он, словно сквозь сон, наблюдал за тщетными потугами Никиты пробить его оборону. Медленно оборачиваясь вокруг себя, татарин отражал шестопёром выпады меча. Металл звенел, удары становились всё реже. Никита берёг силы, размышлял, выжидал случая напасть всерьёз. А Яков не сводил взгляда с Челубеева пояса, где у великана болтался кистень.
Вдруг Никита оступился, споткнулся о притаившийся в траве валун.
– Тую мею не имати, – усмехнулся Челубей.
Он просто метнул шестопёр и не более того. Конец с чугунными перьями ударил Никиту в грудь. Тропарь охнул, пошатнулся, выронил меч. А Челубей уж шагал к супротивнику широким шагом, щит бросил в траву за ненадобностью, а саблю из ножен так и не извлёк.
– Руби, Никита! – орал Яков. – Секи!
Тропарь успел снова обрести равновесие, он уж снова занёс меч для удара, но напасть не успел. Татарский витязь был уже рядом и, будто нарочно, подставил под удар левую руку. Лезвие меча скользнуло по гладкой поверхности кованого Челубеева наруча, а правой рукой татарский богатырь просто взял из руки Тропаря меч – так легко, будто отбирал игрушку у расшалившегося ребёнка. Челубей отбросил меч в сторону, затем схватил Тропаря одной рукой за ворот, другой – за широкий кожаный ремень, поднял над головой, размахнулся, кинул. Яков в изумлении выронил лук, пригнулся. Он услышал, как за спиной затрещали кусты, плеснула едва слышно речная вода.
– Не можно знать свою судьбу! – засмеялась Зубейда. – Никогда не знаешь наперёд, какая из встреч станет самой последней!