– Послушай, Зубейда, – улучив минуту, прошептал Яков. – Что думает Челубей? Может, подозревает чего…
– Неужели ты боишься? – лукаво отвечала Зубейда.
– Нет, но я хочу быть готовым защищаться. Ведь если что, он и тебя убьёт…
– Выходит, ты боишься за меня, а не за себя? – улыбнулась довольная красавица. Ни усталость, ни голод не могли изгнать весёлого блеска из её глаз.
– Не бойся, – продолжала улыбаться она, всматриваясь в пасмурную даль, туда, где над горизонтом поднимались зелёные вершины гор.
– Я хочу венчаться с тобой, – бурчал Яков. – Увезу на Москву, там в Спасском соборе…
– Мечтаешь о храмах высоких? – тихо засмеялась Зубейда. – А я стану мечтать о горячих лепешках, которые печёт старая Жаргал. Скоро, скоро она встретит нас.
– Не говори мне о еде, – вздохнул Яков.
Всадники выскочили из-под туманного полога, закрывавшего от взора степной простор. С голодухи Якову почудилось, будто скачут эти люди на огромных собаках. Всадников было не менее десятка – все в одинаковых мохнатых шапках, все с большими луками за плечами, все препоясаны саблями. Но ни один не обнажил оружия. Яков, не зная что делать, оглянулся на Челубея, поднял лук, прицелился в крайнего слева.
– Не ипать! – рявкнул Челубей, и Яков в тот же миг понял, что все всадники – Челубеевы слуги, встречающие своего господина на пороге владений.
Вскоре низкорослые, мохнатые, словно пастушьи псы, кони затеяли бешеную круговерть вокруг кибитки. Черная, вспухшая от мокряди земля летела во все стороны из-под копыт. Оглушительный грай и свист разнёсся по степи. Челубей вторил своим людям, потрясая огромной булавой.
– Посмотри-ка, Яшка! – шмыгнул носом Вяхирь. – У каждого за седлом мешок. Нешто жратва? Эх, поесть бы!
Волы весело тянули кибитку по узкой колее, петляющей по равнине – руслу высохшей речки. Всадники ехали шагом. Первым – сам Челубей, Вяхирь и Ястырь следовали за ним. Яков правил повозкой, а Зубейда верхом на Стреле унеслась вдаль и скрылась из виду. Ручеёк, привязанный к повозке, рвал узду, хрипел, громко топотал копытами, желая умчаться вослед за Стрелой.
Вот миновали первую гору. Её голая вершина, словно сжатый кулак, угрожающий небесам, подсвеченная алыми закатными лучами, осталась позади. Впереди вырастала огромная, поросшая густым лесом приземистая гора. Её изломанная, многоглавая верхушка ясно различалась на фоне вечернего неба.
Зубейда верхом на Стреле на мгновение показалась впереди, будто вынырнула из вечерних сумерек и снова скрылась. Волы зашагали бодрее, торопясь ей вослед. Ястырь считал вершины, тыкал волосатым пальцем в темнеющий горизонт:
– Одна, вторая, третья, четвёртая… всего пять! – довольный, он поднял растопыренную пятерню. – Пятиглавая гора – вотчина Челубея, наш дом.
Справа и слева от пятиглавой горы возвышались другие, поменьше. Они походили на покрытые растительностью валуны, которые разбросал по плоской поверхности степи неведомый исполин.
Яков и Зубейда поменялись местами. Теперь Зубейда сидела в повозке, понукая волов, а Яков забрался в седло Ручейка, который всё норовил обогнать Челубеева коня, так что приходилось сдерживать. Всадники ехали перед повозкой, всё время в гору, в гору. Покрытый лесом склон приближался. Зубейда уверенно правила к лесистой опушке. Ястырь бросил поводья своего кудлатого конька, надвинул на лоб мохнатую шапку.
– Беги прочь Пицен, хозяин леса! Теперь Челубей, истинный хозяин здешних мест, возвращается домой! – бормотал он. – Вот он славный воин Челубей. Вот его отважный конь. Вот его победоносное копьё! Лезь в нору, Пицен, прячься, сгинь. Стань куницей, полезай на верхушку дерева! Обернись ящерицей! Пусть тебя топчут копыта Челубеева коня!
Первое утро на Пятиглавой горе выдалось пасмурным и туманным. Большое облако, ночевавшее на самой высокой вершине, медленно сползло вниз.
Всё потонуло в этой влажной мякоти: и юрты, поставленные у опушки леса, и загон с лошадьми, и стадо овец, рассыпавшееся по склону, и стерегущие стадо пастушьи собаки. Яков знал, что всё это есть вокруг, лишь потому, что видел накануне вечером. Прошедшую ночь он провёл в тепле юрты – больше не отказывался ночевать под таким кровом, потому что делить этот кров теперь приходилось не с целой кучей народу, а лишь с неким старым пастухом. Для двоих войлочное жилище казалось просторным.
Выйдя из юрты, Яков услышал перетоп копыт и конское фырканье. Дойдя до лошадиного загона, увидел вороно-пегую голову Ручейка. Конь подошёл, прижался грудью к жердинам, потянул морду к хозяину. Взгляд весёлый, сытый.
– Ах, ты мой родной! – пробормотал Яков и тут же услышал за спиной шорох – это приподнялись с земли двое сторожей, которые, завернувшись в овчину, спали у костерка.
Как видно, коней здесь стерегли пуще, чем людей. И то верно! Ведь вокруг степь! Если б надумал Яшка бежать, пешим далеко не убежал бы. Наверное, всё для того же – чтоб не вздумал он даже пытаться без спросу завладеть конём – отобрали ещё и меч, Погибель. Ещё с вечера отобрали. Пришлось отдать. А что сделаешь? Не станешь же биться один против всех людей Челубеевых.
Яков пошёл дальше, осторожно ступая по незнакомым камням и скользкой траве. Впереди чернела ещё одна юрта. Возле неё в тумане показалась фигура Тишилы Вяхиря, сидевшего на корточках и о чём-то размышлявшего. Невесёлыми были его думы.
– Что уставился? – буркнул Вяхирь. – Рабу – рабская житуха. Всё у меня отобрали. Всё! И коня тоже… Теперь Ракитка мой принадлежит одному из Челубеевых нукеров. Я начал было возражать, так бичом меня отоварили. Поганые потрохи!
Вяхирь приподнял рубаху на спине. Там около поясницы виднелся свежий багровый след.
– Выходит, что и мой Ручеёк больше мне не принадлежит? – испугался Яков. – Ведь я такой же русич, как и ты. Пленник.
– Это уж как Челубей решит. А он решит так, как скажет ему Зубейда, – усмехнулся Тишила. – Пока что она попросила, дескать, нужен ей помощник идолам служить. Будешь таскать к ним жертвы, а с самих идолов плесень счищать, маслицем их поливать. По мне уж лучше голым и босым остаться, чем такая участь.
Тишила истово перекрестился, а затем снова усмехнулся:
– Небось глянулся ты Зубейде, раз она тебя в помощники взяла. Но только мой тебе совет – не доводи дело до греха. Челубей тебе башку оторвёт и кой-чего другое, которое пониже. Зубейда ведь у Челубеюшки-то нашего – любимая жена.
– Разве она не рабыня его? – спросил Яков.
– А у этих басурманов что рабыня, что жена – всё одно. У Челубея жён три, только двух других он с собой по степи не таскает. Старые те стали и надоели. Та, что помладше, так в два раза старше Зубейды. Ой-ла, житуха весела!
Яков ничего не ответил и нарочито медленно пошёл прочь, будто бродил без всякой цели. Тишила остался позади, скрылся в белом тумане, а Яков почти наугад добрался до запримеченной ещё с вечера юрты, где жила Зубейда. Туман по-прежнему стлался густой пеленой, поэтому издалека никто не мог увидеть, как Яшка приоткинул полог, закрывавший вход в войлочное жилище, и как заглянул в тёплое, пахнущее дымом нутро.
Если б там храпел Челубей, эти рокочущие раскаты стали бы слышны сразу, но сейчас слышалось лишь тихое, ровное дыхание спящей Зубейды. Она была одна. В полумраке поблескивали браслеты на смуглом запястье. «Эх, будь что будет! – подумал Яшка. – Значит, Челубей в другой юрте спит-почивает и навряд ли придёт сюда в этакую рань».
После восхода солнца, когда туман истаял, расплавленный тёплыми лучами, перед Яковом открылось бескрайнее пространство жёлто-зелёной равнины. С южной стороны был ясно различим частокол высоких, покрытых снеговыми шапками вершин. Прозрачный воздух делал различимыми и далёкие стада овец, и табуны лошадей, и дымы костров, и юрты, и соседние горы, такие же, как Пятиглавая, покрытые густым лесом.
Наряженная в алую тунику и пояс из золотых пластин, Зубейда быстро взбиралась по крутой тропке, неся в одной руке кувшин с ароматным маслом, а в другой – незажженный факел. Яков шёл следом, тащил на плечах белую козочку, крепко придерживая обеими руками связанные попарно ножки с копытцами, всё норовившими лягнуть по лицу. За пояс он заткнул пустой мех для воды.
– Я иду к вам, – приговаривала Зубейда по-татарски. – Я воздам вам подарками за долгое отсутствие. О, как я соскучилась, стосковалась по вас в северных землях…
Тропинка вела в чащобу, где уже вовсю хозяйничала осень. Опавшие листья шелестели под ногами. Часто попадался под ногу скользкий камень или изогнутый корень.
Порой подъём становился очень крутым, и тогда ветки ближних дерев, будто руки, протянутые добрыми приятелями, помогали Зубейде одолевать кручу. Якову приходилось трудно, потому что не мог он ухватиться за ветки даже одной рукой – мешала коза, которая извивалась, блеяла, не хотела идти в гости к богам. Затем деревья расступились, тропинка под ногами исчезла, а взорам открылся поросший травой склон со вкопанными в землю деревянными столбами-идолами. Сразу за ним вздымалась голая серая скала.
Зубейда, положив факел, пошла бродить среди столбов, шёпотом разговаривая с ними, поглаживая. Иногда она принималась напевать что-то, а Яков молча рассматривал идолов, изготовленных искусной рукой резчика. В странных, почерневших от времени узорах являлись Якову образы оленей, волков, ястребов, рыб, змей. В верхней части каждого идола виднелись человеческие лики, выражавшие то или иное чувство. Ужас, страдание, тревога, злорадство, блаженство, тоска, сосредоточение – чего только ни углядел Яшка на ликах древних богов Пятиглавой горы.
Зубейды величала идолов по именам. Она лила в ладонь ароматное масло, гладила ею почерневшие лица, не переставая петь. Яков наблюдал, как лицо самой красавицы всякий раз менялось и начинало соответствовать тому идолу, возле которого она останавливалась – то хмурая и удрученная, то беспечно весёлая, то загадочная. Один лишь раз она обернулась к своему спутнику-помощнику, произнесла внятно на русском наречии: