Я непременно подарю вам этот перстень в знак моего крайнего к вам уважения. Но вместе с остальными перстнями из той же коллекции, за которыми я намерен отправиться уже в самом скором времени.
Глава 22Признание чекиста товарищу Верховному, или коготок увяз — всей птичке пропасть...
Сценариста доставили в балашихинскую учебку, где уже вторые сутки подряд кололи взятого ранее у «Братиславской» майора госбезопасности Трофимова, сотрудника Отдела специальных программ ФСБ.
Имеющий специальную подготовку медик, приданный двум «особистам» и спецпрокурору Нечаеву, — по прозвищу Торквемада — сначала обследовал свеженького «клиента», затем ввел ему в вену дозу «антидота», чтобы Юрий Николаевич смог поскорее прийти в себя.
После этого померил пульс, посветил фонариком-карандашом в глаза своему подопечному, проверяя зрачки и роговичный рефлекс.
Через час примерно он вернулся в медблок, куда временно поместили задержанного, но уже не один, а с двумя крепкими мужчинами. Сделал еще один укол, после которого, спустя всего несколько секунд, Юрий Николаевич довольно быстро пришел в сознание.
— Что... что происходит?! — глядя слегка замутненным взглядом на медика и двух «особистов», произнес Сценарист. — Черт... Где я? Кто вы такие?! Эй... я вас спрашиваю!
Медик удовлетворенно покивал головой: все реакции клиента не выходят за пределы нормы.
— Да что же это... — дернув правой рукой, которая была прикована цепочкой к металлической ноге кушетки, зло произнес Сценарист, который постепенно возвращал себе способность ориентироваться во времени и пространстве. — Вы кто?! Менты? Из милиции?! Где я? Больница? Эй, вы!! Да вы... вы хоть знаете, кто я такой?!
— Знаем, — сказал один из «особистов». — Поэтому вас сюда и привезли.
— Вы что... совсем страху лишились?! Где ваш начальник? Позовите старшего, я вам сказал!
— А вот мы вас к нему отведем, — с почти доброй улыбкой сказал медик. — Отстегните наручник! Не дергайтесь, товарищ, раз уж влипли, так ведите себя прилично!
Двое «особистов», держа его с двух сторон под локотки, доставили гостя в подвальное помещение, где была оборудована — в основном, конечно, сугубо для учебно-методических целей — комната для допросов.
В помещении уже находились трое человек. Один из них сидел, свесив голову со слипшимися волосами, в почти целиком металлическом кресле для допрашиваемых, вмурованном в пол примерно посредине «пыточной». И хотя Юрий Николаевич мог видеть пока лишь его затылок, да и у самого у него пока еще не до конца прояснилось в мозгах, человека этого, пришпандоренного ремнями к креслу, он узнал — майор госбезопасности Трофимов, который внезапно пропал позавчера, — или позапозавчера? — исчезнув куда-то по пути из конторы в свою городскую квартиру.
Другой мужчина, лет тридцати семи, одетый в штатское, но в наброшенном на плечи армейском бушлате без погон, стоял в противоположном от входа углу; руки его были сложены на груди, а взгляд направлен на вошедших, точнее, на самого Юрия Николаевича.
Этот человек ему был с виду знаком, да и кое-какое досье на него имелось: выходец из ГРУ, заместитель Шувалова по спецоперациям, полковник, фамилия — Заречный.
Третий мужчина сидел в кресле за массивным столом, выполненным в стиле тридцатых — сороковых годов минувшего века. На столе, кроме пепельницы, трубки и раскрытой пачки папирос «Герцеговина-Флор», стояла бронзовая, смахивающая на гриб с плоской зеленой шляпой, антикварного вида лампа. Мужчине было где-то под пятьдесят, одет в полувоенный френч, который в России уже давным-давно никто из начальства не носит.
Если бы не френч, знакомые усы и трубка, которую стоящий за столом мужчина стал у него на глазах снаряжать табаком из двух разломанных папирос, то Юрий Николаевич готов был бы поклясться, что он видит перед собой не кого иного, как спецпрокурора генерал-майора юстиции Нечаева, которому обычно поручают вести внутренние расследования в тайной иерархии отечественных спецслужб. Сценарист не только читал на него подборку материалов, собранных по линии конторы, но и иногда пересекался в прежние годы, когда сам он занимал один из лубянских кабинетов, а этот зловещий человек, который, впрочем, тогда еще не носил свою нынешнюю кличку Торквемада, возглавлял оперативно-следственную бригаду, занимавшуюся выявлением высокопоставленных — но не выше заданного уровня, естественно, — «оборотней в погонах».
Кроме вышеперечисленных лиц, в комнате для допросов незримо присутствовала еще одна личность: имеется в виду портрет Верховного за спиной у человека во френче с узнаваемыми усами и не менее узнаваемой трубкой, которую тот держал в чуть согнутой в локте руке. Да, это был портрет не нынешнего Главкома, который, как известно, не курит трубку, — и вообще не курит, — а полувоенного образца френчам предпочитает добротные, сшитые по последней моде цивильные костюмы. Это был портрет Вождя всех времен и народов — товарища Сталина Иосифа Виссарионовича.
Юрий Николаевич хотел спросить у окружающих, к чему весь этот странный маскарад и что вообще все это означает, но он, во-первых, уже сам кое-что понял, а во-вторых, его словно подморозило изнутри; в горле сразу же пересохло, язык спекся с пылающим нёбом и ссохшимися вмиг губами в единое целое, ноги стали ватными. И если бы его не поддерживали с двух сторон крепкие мужские руки, он, наверное бы, рухнул на цементный пол.
Пока мужчина во френче, похожий одновременно и на изображенного на портрете Вождя, и на спецпрокурора Нечаева, неспешно раскуривал трубку, сохраняя при этом задумчивый и какой-то даже отстраненный вид, медик достал из сумки, свисающей у него через плечо, резиновый жгут, шприц и ампулу с какой-то жидкостью, после чего ловко — остальные не успели и глазом моргнуть — наполнил шприц бесцветной жидкостью из ампулы и всадил дозу в вену прикрученному к креслу ремнями мужчине.
Прошло около минуты времени.
Нагнувшись к уху «клиента», который слегка завозился в жестком неудобном кресле, медик вполголоса спросил:
— Ваши имя и фамилия?
Тот вскинул голову и с небольшой задержкой по времени довольно внятно произнес:
— В-вячеслав Т-т-трофимов...
— Должность?
— Старший оперуполномоченный с-спецотдела Ф-Эф-Эс-Бэ...
— Звание?
— Майор госбезопасности.
— Вы задержаны по подозрению в государственной измене, — четко произнося каждое слово, вещал медик тому на ухо. — Трофимов, вы сейчас находитесь во внутренней лубянской тюрьме! Вам это понятно?
— Д-да.
— Вы уже дали признательные показания. Вы помните, гражданин Трофимов, о чем у вас спрашивали в ходе предыдущих допросов?
— Д-да... Да, меня спрашивали, кто еще из чекистов участвует в заговоре с целью передать наше народное богатство иностранным разведкам...
— За которыми стоят акулы мирового империализма, — одобрительно произнес медик, специалист по НЛП[13] и гипнодопросам с применением сильнодействующих психотропных препаратов. — Гражданин Трофимов! Вы хотите сделать важное признание! Вы назовете сейчас фамилии... явки... адреса... Вы также сообщите нам точное местонахождение объектов, где ваши коллеги... изменники и враги народа... прячут сейчас похищенных вами людей! Вы меня хорошо слышите?
Трофимов, успевший, кажется, слегка задремать, вновь вскинул голову и вытаращился на усатого мужчину во френче, который вышел из-за стола, держа трубку в полусогнутой левой руке, чье присутствие, кажется, он заметил только сейчас.
— Товарищ Сталин намерен лично задать вам несколько вопросов, — сказал медик на ухо допрашиваемому и тихонько отошел в сторону.
— Ви-и, гражданин Трофимов, правильно сдэ-элали, что во всем признались, — растягивая слова, с заметным кавказским акцентом сказал закамуфлированный под Вождя спецпрокурор. — Ми-и еще нэ решили, что с вами дэ-элать, как нам с вами па-аступить.
— Товарищ Сталин!.. — давясь и всхлипывая, гэбист попытался вскочить на ноги, но путы не позволили ему этого сделать. — Виноват!.. Заслуживаю самого сурового наказания!..
— Может би-ить, ми-и вас ра-асстреляем, — ткнув в допрашиваемого черенком трубки, сказал «Сталин». — А может би-ить... и нэт?! Если ви-и во всем са-азнаетесь... дадите нам па-алезные сведения, то ми-и а-абещаем па-адумать... Ска-ажите, Трофимов...
— Да, товарищ Сталин?
— Ви-и участвовали в похищении та-аварища Литвинова?
— Так точно... виноват!
— Это ви-и с другими та-аварищами чекистами вывезли а-адного вашего ка-аллегу на за-амаскированном под «Скорую» спецтранспорте... за-а город? Где он би-ил па-ад-вергнут пи-иткам и па-атом ка-азнен?
— Я только рядовой исполнитель, товарищ Сталин! — хрипло заявил гэбист, у которого в уголках рта стала скапливаться пена, как у загнанной лошади. — Мы з-загрузили тело и в-вывезли, к-куда нам б-было сказано!.. П-потом м-мне сказали... з-заснять «икс»... это т-такой д-д-джип, товарищ С-сталин... и там б-были д-два трупа...
— Ми-и знаем, — кивнул мужчина в полувоенном френче, — что ви-и, Трофимов, а-адин из исполнителей. На-азовите фамилии те-ех, кто а-атдавал вам приказы!
Давясь словами и пеной, Трофимов назвал четыре фамилии, среди которых первой по списку стояла фамилия человека, которого несколькими часами ранее выдернули из комфортной обстановки жилмассива «Алые паруса» и доставили в этот зловещий подвал.
— Абсурд! — выдавил из себя Сценарист, которого по-прежнему придерживали с двух сторон крепкие ребята-особисты. — Что вы его слушаете... он же спятил!
«Инквизитор», загримированный под Иосифа Виссарионовича, обогнул кресло и подошел к ним.
Так тоскливо вдруг стало на душе у Юрия Николаевича, такая его охватила лютая тоска и безнадега. Только сейчас он, кажется, способен был понять до конца, что творилось на душе у людей, в том числе и у его предшественников из ВЧК — ОГПУ — НКВД, попавших вдруг в немилость к Хозяину, которых брали за хобот и волокли в лубянские застенки...