Мощный выпад князя заставил юношу отскочить в сторону. Шпага Ладимира вспорола воздух, а Аван зашёл с боку. Князь играючи отразил град ударов и яростно атаковал. Но лантийский граф оказался проворнее: он подался вперёд, нырнул под руку Ладимира, и острое лезвие оставило красный след на белоснежной рубашке.
Вереск зажала рот рукой, сдерживая крик, и зажмурилась.
Не могу я на это смотреть! Не могу! Не могу!
От скрежета стали звенело в ушах, а от страха дрожали ноги. Чья шпага окажется проворнее? Чья рука крепче? Кто выйдет из схватки победителем, а кого унесут, истекающего кровью? О! Проклятье! Неужели решить проблему нельзя как-то иначе? Почему непременно надо драться?
Хриплый стон прозвучал громче выстрела. Чертог утонул в ахах и вздохах.
Вереск открыла глаза, чувствуя, как по щекам катятся слёзы.
На паркете распластался рыжеволосый лантиец. Плечо молодого человека цвело красным.
– Убить гостя в собственном доме! – капризно возмутилась леди Виолетта. – Фи! Какой моветон!
– Совершенно точно! Моветон!
– Лекаря! – прорычал Ладимир, опускаясь на колени подле Авана. – Немедленно лекаря!
– Нет! – вскричала леди Арабелла, вскочив на ноги. Вереск была уверена, что графиня кинется к брату, но этого не произошло. Лантийская красавица смотрела куда-то мимо. В толпу гостей. – Нет! Ты обещала! Обещала!
Обещала?
– Ты обещала, что князь будет моим!
До Вереск вдруг дошло, что на истерику юной красавицы никто не обращает никакого внимания.
Да её же никто не слышит! – поняла она, скользя взглядом по лицам гостей. Пустые глаза. Застывшие маски. Куклы, а не люди. – Её никто не слышит, кроме меня и…
Той, к кому она обращается!
Вереск медленно повернулась. У парадной лестницы стояла… она.
Женщина без лица.
– Ты обещала мне его! Обещала! – Арабелла напоминала разъярённую фурию. – Я заплатила тебе! И заплатила щедро! Ты просила жизнь, и я убила девчонку! А ты обманула меня, подлая тварь!
И тут безликая вскинула руку. Бледный перст указал… на Вереск.
Дышать стало трудно. Сердце бешено колотилось, норовя пробить грудную клетку. Ноги подкосились, и Вереск провалилась в темноту.
Глава двадцать третья
Сознание возвращалось медленно. Неохотно. Густая липкая мгла не хотела отпускать, и Вереск барахталась в волнах забытья, всё глубже погружаясь в беспамятство. Мимо плыли видения. Яркие, как солнечное утро, или призрачные, словно туман, спустившийся с пологих мейдинских холмов. Она снова и снова видела усыпанную розовыми цветами равнину, но сон изменился. Изменился навсегда: теперь она знала, кто рядом. Знала наверняка. Ей снился Ладимир. Его лицо. Губы. Голос. Сильные руки, стальные мускулы, мальчишеская улыбка. Это он. Он её возлюбленный... Но где же прежний? Тот, что был раньше? Исчез. Рассыпался прахом...
В кошмарах являлась безликая женщина. Лишённая голоса и взгляда, она говорила громко и смотрела в самую душу. Страшно. Вереск хотела прогнать её, но не могла. Безликая смеялась. Звала. Манила. У неё были странные руки: длинные, тонкие с корявыми узловатыми пальцами и пожелтевшими ногтями. Она хотела схватить Вереск за шею...
– Уходи... – шептала Вереск, собрав последние силы.
– Не уйду, – отвечала Безликая до боли знакомым голосом и силой вливала в рот горячую горькую жижу. – Пей!
Вереск пила и снова проваливалась в полусон-полубред. Она была чайкой и летела над морем. Видела "Легенду". Фрегат с высоты казался маленьким-маленьким, точно игрушка. А волны вздымались, словно горы. Они разбудили кракена... – сообразила Вереск, паря в облаках. – Зачем они разбудили кракена? Фонтан солёных брызг ударил в небо. "Легенду" оплели исполинские грязно-лиловые щупальца, и корабль треснул. Переломился пополам, точно щепка. Вереск услышала душераздирающие крики.
Нет! Нет! Там же Ладимир!
– Нет... – прохрипела она. – Нет! Ладимир... Ладимир!
– Я здесь, любовь моя, – услышала рядом. – Я всё время здесь.
– Г-где я? – Перед глазами плыли круги. В ушах шумело, точно в морской раковине.
– Дома. – Князь нежно сжал её ладонь. – Ты дома, милая сирена.
У меня нет дома: я чайка...
– У меня нет дома...
– Ошибаешься. – Горячие губы коснулись виска. – А теперь отдыхай. Набирайся сил.
Мгла сгущалась. Вереск тонула в ней, как в зыбучем песке. Тонула...
Прямо как тогда...
И, прямо как тогда, она собрала все силы и вынырнула на поверхность. Жадно втянула воздух... и села.
Тихо. Темно. Свеча почти догорела. В камине, бледно мерцая, тлеют угли. За окном серебрится Луна, а на бархатном кресле, где она уже привыкла видеть розовое платье, спит Ладимир.
"Я всё время здесь", – вспомнила Вереск и смутилась. Она потёрла лицо ладонями, окончательно прогоняя сон, и перекинула на одно плечо спутанные волосы. Будить князя не хотелось: он так сладко дремал. Поэтому она выбралась из постели, подкралась к нему на цыпочках и укрыла шерстяным пледом.
– Ты что это удумала? – Ладимир схватил её за запястье и привлёк к себе. – Тебе нельзя вставать.
– Всё в порядке, – прошептала Вереск, погружая пальцы в волнистые русые волосы. – Я здорова.
– Безусловно! – сердито фыркнул князь, без особых усилий поднял её на руки и отнес в кровать. – Вот так.
Он укутал её меховым одеялом, и сам вытянулся рядом.
– Ты напугала меня.
– Простите, милорд...
– Не думал, что наш с Аваном поединок заставит тебя лишиться чувств.
Поединок? Да меня хотела убить безликая женщина!
Вереск чуть не застонала. Ей так хотелось рассказать Ладимиру о своих страхах и видениях, но вдруг князь сочтёт её безумной? Она закусила губу, отгоняя подобные мысли.
– Как ты? – Ладимир провёл тыльной стороной пальцев по её щеке.
– В порядке, – она слабо улыбнулась. – А вы, милорд?
– А что – я?
– Вы были ранены. – Рука князя опустилась ниже, и ладонь мягко сжала грудь. Вереск не стала препятствовать ласке.
– Пустяки, – хрипло усмехнулся он, целуя её ключицу. – Царапина.
– А лантийский граф?
– Там всё сложнее. – Ладимир задрал ночную рубашку. Дыхание опалило низ живота, а затем нежную кожу на внутренней стороне бедёр.
– Но он жив?
– Жив, – отозвался князь, а ласки его стали настойчивей. – Но поговорим о нём позже. Сейчас меня заботит только одно. И это не Аван.
– А-ах! – застонала Вереск, когда губы Ладимира оказались в самом сокровенном месте.
– Я знаю, ты только очнулась, – прошептал он, отрываясь от своего занятия. – Поэтому если не хочешь... Если не в силах, то...
– Продолжай.
И он продолжил.
И было так сладко, что не хватит ни мёда, ни патоки, чтобы сравнить. А когда Вереск уже с трудом соображала, князь вошёл в неё, горячую и мокрую, и через минуту стало ещё горячее...
– Я должен уехать.
Как подло. Как подло говорить такое, когда он ещё в ней! Когда руки прижимают крепко, губы касаются затылка, а сердца бьются в унисон. Разве можно в такие моменты думать о расставании?
– Куда?
– В Лантию, – князь глубоко вздохнул. – С Арабеллой творится что-то... Что-то совсем уж странное. Она уже на "Легенде", под присмотром лекаря. Я доставлю её отцу и самолично объясню, что произошло.
– Графиня созналась в убийстве Дары?
– Да. – Ладимир чуть отстранился и развернул Вереск к себе лицом. – Но как... Откуда ты знаешь?
– Наверное, слышала что-то в полусне, – соврала она и поспешила сменить тему. – А как же Аван?
– Парень совсем плох, – скорбно изрёк князь. – Ему придётся остаться. Присмотришь за ним?
– Присмотрю, но...
– Опять "но"? – Ладимир улыбнулся. – Что опять не так?
Всё не так! – сердито подумала Вереск, а вслух сказала:
– Долго вас не будет?
– Около месяца. – Он схватил с прикроватной тумбы кувшин и сделал пару жадных глотков. Вода потекла по подбородку. – Может, чуть больше.
– И ровно половину срока вы проведёте в компании леди Арабеллы?
Князь поперхнулся и уставился так, словно на Вереск появились узоры.
– Ты что... опять ревнуешь?
– А что, если так? – сердито выпалила она. – Разве не могу я иметь чувств, вполне естественных для живого человека? Или я, по-вашему, наполовину деревянная?
– Ну, это уж точно нет, – усмехнулся князь, и Вереск кинула в него подушкой. – Не кипятись, Вереск. Даю слово, что останусь равнодушен к чарам Арабеллы, а слово моё крепче...
– Нет! – перебила она. – Даже самое крепкое слово – всего лишь слово!
– Так чего же ты хочешь?
– Не знаю! – всхлипнула Вереск и закрыла лицо руками. – Не знаю...
Первые лучи солнца целовали щеки теплом. Ночь прошла, а вместе с ней ушли страсти и волнения. Ушёл и Ладимир, но простыни ещё хранили его запах.
Вереск сладко потянулась, вспоминая крепкие объятия и смелые ласки. Было хорошо. Очень. Очень хорошо.
А сейчас... Сейчас надо бы помыться. Привести себя в порядок. И поесть не помешает: от голода и слабости к горлу то и дело подкатывает тошнота.
Да, пора. Пора вставать.
Когда босая ступня коснулась пола, в дверь постучали.
– Да-да, входите! – крикнула Вереск и снова спряталась под одеяло.
На пороге вырос Ладимир. Помятый, небритый, взъерошенный, он сверкал мальчишеской улыбкой.
– Доброе утро, милая сирена! – приветствовал он и посторонился. Следом в комнату вошёл невысокий старикан важного вида. Его длиннополая тёмно-бордовая роба волочилась по полу, а лысина поблёскивала, как паркет в большом чертоге. В руках старикан нёс толстенный фолиант.
– Это Светлый Фома – служитель богов, – представил князь нежданного гостя. – И он нас сейчас поженит. Ты готова?
Глава двадцать четвёртая
Четверть часа и несколько коротких фраз – всё, что понадобилось. Светлый Фома хорошо знал своё дело: видать, не впервой венчал молодых негласно и впопыхах. Вереск, словно околдованная, дала согласие и подставила губы для первого супружеского поцелуя. Она не сомневалась, что всё это лишь глупый фарс, не более: если Ладимиру приспичит изменить, его не остановят ни клятвы, ни брачные узы.