И, тем не менее, опочивальню Вереск покинула княгиней Мейды. Владычицей плодородных земель, густых лесов, быстрых рек и кристальных озёр, полных рыбы. Хозяйкой огромного древнего замка и... супругой богатейшего лорда Континента. Законной супругой: держать женитьбу в тайне Ладимир не планировал, о чём сразу и заявил.
– Устроим торжество, когда вернусь, – сказал он, целуя Вереск в кончик носа. – Что предпочтёт моя сирена? Устроить пышный приём всем на зависть, или провести вечер в близком кругу? А может – пригласим твоих соплеменников?
– Но у меня нет соплеменников, милорд. – Вереск обвила его шею руками. – По-крайней мере, я о них не помню.
– А как же мерфолки с морского дна? – князь зарылся лицом в её волосы. Вздохнул. – Ты счастлива?
– Как никогда в жизни, – ответила Вереск, надеясь, что новоиспечённый супруг не заметит фальши в улыбке.
Счастлива ли она? О, да. Безусловно. Вот только... у счастья привкус пепла. Предчувствие, назойливое, словно крошки на постели и мерзкое, как жирная личинка рисового клопа, сводило на нет возможность насладиться моментом в полной мере.
Я не должна отпускать его. Не должна отпускать.
– Не уезжай, – шепнула она, заранее зная ответ. – Или... возьми меня с собой.
– Не могу. – Ладимир сжал её ладони. Поднёс к губам. Коснулся нежно. – И тебе прекрасно известно, почему.
Известно. Конечно, известно.
Арабелла...
По словам князя, лантийка погрузилась в непонятное и пугающее мрачное безумие. Никого не узнавала. Кидалась на людей. Но и это не всё. Лантийский граф не должен был видеть ту, из-за которой с его любимой дочерью случилась страшная беда.
Вереск всё понимала, но...
Опять это проклятущее "но"!
Увы, от сомнений никуда не деться: они множились, точно головы гидры, и раздирали душу острыми когтями.
Я не должна отпускать его. Не должна...
Море блестело аквамарином, а солнце купалось в прозрачных волнах, щедро рассыпая блики. Да-а... Худшего момента для расставания не придумаешь.
– Всего лишь месяц. – Князь вновь поцеловал её. – Один месяц и пара недель.
– Обещай, что вернёшься. – Вереск закрыла глаза и прижалась к широкой груди.
– Обещаю.
– Даёшь слово?
– Да, – прошептал Ладимир. – Даю слово. А слово моё крепче стали калёной. Ты веришь мне, Вереск?
– Верю. – Она подняла голову, всматриваясь в его черты. Когда успел он стать таким родным? Таким близким, что сердце щемит от одной мысли о разлуке? – Только... как же тайна?
– Тайна?
– Да, – кивнула она. – Та самая страшная тайна, о которой ты хотел поведать, но так и не успел.
Ладимир помрачнел.
– Тайна, – повторил он, хмурясь. – Тайна… Я... я принял меры, Вереск. Они должны помочь. – Он с хрустом сжал кулак и ощутимо вздрогнул. – Должны... Дождись меня, и я всё объясню. Хорошо? А пока позаботься об Аване. Не дай парню умереть, ладно?
– Не дам. – Вереск снова прильнула к мужу. – Но если ты задержишься хотя бы на день, я задушу его подушкой.
– Договорились.
На закате Легенда отчалила, но Вереск так и не ушла с пристани. Она стояла и смотрела, как медленно уплывают вдаль белоснежные паруса.
– Ты вернёшься, я знаю, – прошептала она, когда корабль скрылся из виду. – Ты вернёшься...
Аван угасал. С каждым днём юный граф становился всё слабей и слабей. Не помогали ни примочки, ни отвары, ни целебные мази. Вереск проводила у постели больного дни и ночи, забывая про еду и сон. Она меняла повязки и компрессы, поила настойками, шептала ласковые слова, когда у бедняги начинался бред. А бредил он часто. Кричал. Метался по постели.
– Тише, тише! – успокаивала Вереск парня. – Я не дам тебе умереть. Слышишь?
Но Аван не слышал. Он продолжал горлопанить до тех пор, пока силы не покидали его окончательно, а потом, истерзанный лихорадкой, проваливался в глубокое беспамятство и затихал.
– Вы так себя совсем изведёте, – бухтела Милда, устраивая на прикроватной тумбе поднос. Холодная телятина, мягкий белый хлеб, твёрдый сыр и масло. Всё очень аппетитное, но… От одного взгляда на еду Вереск затошнило.
– Спасибо, Милда, я не голодна.
– Вы бледны, – служанка упёрла руки в бока. – Вам надо кушать.
Вереск глянула на неё и вздохнула: спорить бесполезно. Да и сил на споры нет – она действительно вся извелась.
– Как он? – кивнула старушка на Авана.
– Плохо. – Вереск затолкала в себя крохотный кусочек сыра и сморщилась: резкий запах вызвал новый рвотный позыв. – Лихорадка никак не отступает.
– Настой вредозобника давали?
– А как же. – Хлеб после сыра показался пресным, а вино, разбавленное водой, – горьким. – Первым делом. И отвар чёртова корня, и ранитовый мёд. Всё без толку.
– Помрёт, – заявила Милда. Особой деликатностью старая служанка не отличалась. – Как есть – помрёт.
– Нет, – мотнула головой Вереск. – Я этого не допущу.
Старушка смерила её долгим взглядом.
– Тошнит часто?
– Только после чёртова корня.
– Не его. – Глаза служанки подозрительно заблестели. – Вас.
Вереск ощутила, как кровь прилила к щекам, но промолчала.
– Пойду, принесу вам тыквенного сока. – Милда заковыляла к двери. – А то вся зелёная, что трава по весне.
Сок тыквы действительно помог. Тошнота утихла, и Вереск почувствовала себя голодной, как волк. В два приёма она разделалась со скромным, но сытным ужином и с новыми силами занялась своим подопечным. Сменила компресс и повязку, аккуратно обработала швы, заставила выпить пару ложек ранитового мёда, дала немного тёплой воды. Аван не очнулся, но и кошмары его не терзали: Вереск поняла это по ровному дыханию и безмятежному выражению лица.
Красивый, – подумала Вереск, отводя с покрытого испариной лба рыжий локон. – И такой молодой... Как же дорога ему сестра, что он сцепился с Ладимиром!
Смелый мальчик. Смелый и глупый. На что рассчитывал? Хотя… Его называют первым клинком Континента. И, похоже, называют не зря: парень всё-таки ранил Ладимира…
Вереск грустно улыбнулась, вспомнив князя. Образ любимого мгновенно заполнил сознание до краёв, и сердце болезненно сжалось.
Где ты, муж мой? Тоскуешь? Ждёшь ли встречи? Или…
– Он вернётся, – строго сказала себе. – Обязательно вернётся. Вернётся и расскажет свою тайну. А я… – она коснулась ладонью живота, – …поведаю ему свою.
Глава двадцать пятая
Должно быть, она задремала. И крепко: толстый столбик свечи успел превратиться в лужицу расплавленного воска, а царивший в комнате уютный полумрак сменился непроглядной тьмой.
Аван спал. Вереск различила в тишине мерное посапывание и облегчённо вздохнула. Слава небесам! Видят боги, она сделала всё возможное, чтобы парень пошёл на поправку.
Встать с кресла оказалось непросто: тело затекло от неудобной позы, руки и ноги, сведённые судорогой, отказывались слушаться. Но, несмотря на эти небольшие неудобства, Вереск чувствовала себя такой отдохнувшей, словно проспала пару суток кряду. Надо бы открыть окно, – решила она. – Уж больно душно.
Душно, прямо как на кухне в разгар отбора невест, и... темно.
Слишком уж темно.
Так же было в том колодце, – вспомнила Вереск и поёжилась. Да уж... Страшно представить, что бы случилось, если б Ладимир той ночью не услышал её крика...
"Постарайтесь больше не попадать в передряги, – сказал он тогда. – Я уже устал вас спасать".
Но кто же спасёт меня, если не ты?...
Князь, наверное, уже покинул Лантию и возвращается домой. По-крайней мере, Вереск искренне надеялась на это.
Ты вернёшься, я знаю. Ты вернёшься ко мне.
На мгновение в памяти возник образ Арабеллы. Высокая, статная, белокожая. Красивая. Она так хотела заполучить Ладимира, что оболгала родную сестру, водила за нос других претенденток и поставила под удар собственную репутацию.
Она ни перед чем не остановится, – грустно подумала Вереск, представляя супруга в объятиях хохочущей рыжеволосой бестии. – Ни перед чем. Аван едва не погиб из-за её глупой блажи. Хотя... А вдруг это не блажь вовсе, а любовь? Безответная, безоглядная и чистая, словно роса? Вдруг Арабелла так влюблена, что готова продать душу, лишь бы заполучить мужчину, без которого жизнь не мила?
Я не вправе судить её, – вздохнула Вереск. – Чужая душа – потёмки. Но теперь Ладимир – мой муж. Мой. И я сумею за него побороться. Хоть с Арабеллой, хоть с самим чёртом!
Наследник Лантийского графа беспокойно заёрзал. Неужели опять лихорадка? Но нет: лоб холодный. Холодный и мокрый от испарины. Вереск зажгла свечу, вооружилась льняной тряпицей и принялась обтирать влажную кожу.
Вот так, милый. Я не дам тебе умереть.
Пламя погасло. Погасло так резко, будто кто-то легонько подул на трепетный огонёк. Вереск передёрнуло. Внутри всё сжалось и заледенело, но взгляд упал на лёгкие занавески, что вздымались, точно паруса полные ветра, и она облегчённо выдохнула.
Это сквозняк. Просто сквозняк. Окно открыто, только и всего.
Она вернулась к своему занятию и вдруг обнаружила, что глаза Авана широко распахнуты, а на губах застыла жутковатая улыбка, больше похожая на оскал.
Вереск глухо вскрикнула и шарахнулась, опрокинув на пол пару склянок. Страх обжёг душу, будто крапива.
Что это? Что это с ним?
– Милорд... – прошептала. – Вы... очнулись?
Ответа не последовало. Собрав волю в кулак и кусая губы, Вереск приблизилась к больному. Надо же! Померещилось... Парень всё так же мирно спал: ни тебе остекленелого взгляда, ни пугающей ухмылки. Ничего...
Чёрт! Вереск обругала себя последними словами и с ногами забралась в кресло у постели. Укуталась в плед. Вот чёрт! Чуть сердце не разорвалось. Права Милда, права. Надо дать себе роздых и по-человечески выспаться. Не перехватить часок, сидя в неудобной позе, а улечься на кровать и провалиться в глубокий сладкий...
Что это?
Вереск ощутила чьё-то присутствие так остро, как буревестники чуют шторм.