В этот птичий час восхода в однокомнатной холостяцкой квартире Андрея Ершова прогудел настырно резкий, дребезжащий звонок — установить благозвучный электроколокольчик у хозяина вот уже лет пять как руки не доходили. Андрей разлепил глаза, напрягся внутренне в тревоге разбуженного внезапно человека, который не привык к тому же к таким нежданным визитам, без предупреждения по телефону. Несколько мгновений он лежал неподвижно, будто надеясь еще, что посторонний этот звук долетел из глубин тяжелого душного сна. Звонки, однако, повторились еще настойчивее и требовательнее. Пришлось подняться. В прожженном, хотя до сих пор все еще изящном халате Андрей вышел в свою, подобную чулану, прихожую. Медленно, словно преодолевая бессознательную робость, снимал цепочку, поворачивал ключ. Спросить «Кто там?» — стыдился. Предусмотрительным же глазком его дверь тоже не была оборудована.
Распахнув ее, Андрей вздохнул с облегчением. На пороге стоял очень хорошо известный ему человек. Двадцать два года назад, да-да, всего лишь каких-нибудь двадцать два года, в баснословные времена, когда еще и в помине не было ни «Жигулей», ни джинсов, ни малогабаритных этих холостяцких берлог, японскими календарями украшенных и портретами Высоцкого, они вместе закончили школу. И хотя в последние год-два виделись нечасто, с гостем можно было не церемониться.
— За что люблю старых друзей, — хриплым со сна, раздраженным голосом произнес Андрей, — никогда не оставят в покое. Всегда вовремя навестят.
— Я думал, дружба — понятие круглосуточное, — с горьким вызовом ответил гость. — Прости, Андрей. — И повернулся, чтобы уйти.
— Это уж вы простите, Станислав Николаевич, — хозяин явно ерничал от смущения и от злости, — просим, заждались, входите, будьте любезны!
Гость переступил порог и по обыкновению своего здесь человека без сомнений двинулся в комнату. Андрей едва успел придержать его за плечо.
— Стива. Все-таки надо предупреждать…
Гость замер на мгновение, по лицу его, все еще молодому, почти юношескому, несмотря на морщины у глаз, было заметно, что он никак не может взять в толк, в чем загвоздка. Наконец до него все же дошло, и угрюмая досада промелькнула во взгляде.
— Сюда, сюда, — хозяин подтолкнул его на кухню, там бросились в глаза следы небогатого вчерашнего кутежа — две чашки с недопитым чаем, почти пустая и липкая на вид бутылка вина, коробка с расплывшимися остатками торта, керамическая пепельница, наполненная до краев раздавленными душными окурками, и повсюду крошки и пепел. Стива присел на табуретку, брезгливо покосившись на весь этот содом и передернув плечами. Хозяин обиженно насупился:
— Извините, сэр. Мы, как известно, люди холостые… И вообще, можем себе позволить. Кто нам запретит? — Последние слова уже явным вызовом прозвучали. Не слишком тонким намеком на некие, обоим понятные, давно сложившиеся обстоятельства.
Стива тем временем рассеянно вертел в руках бутылку с остатками десертного вина, будто прикидывал так и этак, что с ним делать, как поступить.
— Похолоднее у тебя ничего нет?
— Ого! — от удивления Андрей сразу взбодрился. — Делаете успехи, молодой человек! Всего только двадцать лет с окончания школы, и вот, пожалуйста, с чего наши медалисты начинают день.
Он раскрыл холодильник и вытянул из ледника запотевшую банку пива.
— Я, насколько ты помнишь, тоже едва не попал на почетную доску, тоже мог бы служить назиданием грядущему юношеству, — решительным движением под краном были ополоснуты стаканы, — на меня даже рассчитывали наши добрые педагоги… Но я не оправдал их надежд. Увы… Увлекся одной не самой примерной ученицей… Поздно стал домой приходить… книги отцовские загонять в букинистическом… Но Станислав Томашевский спозаранку поправляет здоровье, кто бы мог подумать…
Тут он словно впервые разглядел лицо товарища — совершенно трезвое, но такое безмерно несчастное и окаменело усталое, что у него даже перехватило дух.
— Что с тобой, Стива? Стряслось что-нибудь?
Стива отвернулся, помотал головой, взглянул в окно.
— Да нет, — промямлил он невнятно, — ничего особенного…
— Но я же вижу! — Андрей от возмущения чуть банку не трахнул об пол. — Является ни свет ни заря, лица на нем нет, глаза безумные, и все это, оказывается, просто так, только потому, что давно не виделись! Какого же ты, хотя бы десяти часов дождался.
— Я всю ночь по городу шлялся, — тихо, будто с трудом припоминая свои поступки, признался Стива, — шел куда глаза глядят, без определенного маршрута. В центре оказался. Занесло помимо воли… Все наши места облазил, свой бывший двор, твой… Я там лет пятнадцать не был, представляешь… — И умолк. Потом, без всякой связи с предыдущим, сообщил: — От меня Надька ушла.
— Перестань! — совершенно искренне и наивно, что никак не вязалось с его бывалым видом, поразился Андрей. — Да нет, — он рукой отмахнулся от этого сообщения, как от нелепой шутки, — этого быть не может… Надька тебя… безумие просто. Слушай, может, тебе примстилось? Это бывает у таких верных мужей, как ты. Может, она просто расшевелить тебя хочет, спровоцировать… на новые порывы… Ночует где-нибудь у подружки… — Вот уже и привычная насмешливость прорезалась в голосе Андрея, помогающая ему во всех случаях жизни установить верный тон отношений. Смягчить зависимость от чужой воли, либо наоборот, намеренно огрубить сердечность.
В кухню как ни в чем не бывало вошла, а точнее, вплыла молодая девушка, заспанная, блаженно розовая, со спутанными волосами, томная, как кошка. Только Андрееву рубашку набросила спросонок, насколько можно было судить, однако при виде Стивы ничуть не смутилась, потянулась сладко, прогнулась и уселась на табуретку, скрестив с вызывающей скромностью длинные загорелые ноги.
— Уже гости, — отметила она, туманно улыбаясь.
Андрей взглянул на нее с досадой и упреком, потом немного виновато на Стиву и, вопреки правилам, первой представил девушку.
— Наша, как бы сказать, знакомая… Зовут Галя. Засиделась допоздна, пока метро не закрыли. — И, уже обращаясь к девушке: — А это, малыш, мой одноклассник, тебе, конечно, трудно вообразить, но мы тоже когда-то учились в школе.
— Как интересно, — вновь с истомой прогнулась девушка, откровенно разглядывая Стиву, — а я своих одноклассников не вижу.
— Большая удача, — заметил Андрей, — по крайней мере в пять утра никто не заявится тебя будить.
Стиву вдруг прорвало. Он заговорил бессвязно, нервно, ничуть не стесняясь присутствия посторонней девушки, а быть может, и раздражаясь ее беспардонным присутствием, которое вызывало у него мучительные ассоциации. Целую ночь молчание душило его и вот теперь требовало исхода.
— Она просто сбежала, ты представляешь! С ума сойти!
Будто с урока или из надоевшей компании… Утром ушла с сумкой и ракеткой, я не придал значения, думал, как всегда, на теннис… Днем — нет, вечером — нет, и телефон молчит. Матери ее звоню, подругам — нет, говорят, не заходила. Не знаю, что и думать. На стену лезу. И вдруг в девять вечера приносят телеграмму — распишитесь. Полюбуйся, — он протянул уже затертый, прямо-таки насквозь зачитанный телеграфный бланк.
«Прости за все. Ухожу навсегда. Не жди. Надя», — торжественно, что опять-таки выдавало иронию, прочел Андрей. Девушка при этом бесцеремонно, с каким-то даже неприличным удовольствием заглядывала ему через плечо. Как будто подозревала, что какую-то особо пикантную подробность от нее намерены скрыть.
— И никаких объяснений — что, зачем, почему? — не находил себе места Стива.
Андрей вздохнул, выдавая невольно какую-то старую обиду:
— Чего уж там объяснять. Скажи спасибо, что на мелодраму вот эту разорилась. Могла вообще до инфаркта тебя допечь неизвестностью. А депеша-то, — он вгляделся внимательно в замусоленный бланк, — между прочим, из Курска. Надо думать, проездом. Заложиться могу, на юг чешут наши влюбленные.
— Счастливые! — совершенно искренне позавидовала полуголая Галя. — К морю, из этой духоты. — Она поймала на себе ненавидящий Стивин взгляд и с испуга осеклась. Вовремя, потому что Андрей уже готов был вовсе не в шутку и врезать.
— То есть как это чего объяснять! — Стива так ерепенился, будто не друга хотел опровергнуть, а самого себя, собственные непереносимые сомнения. — Она потому ничего не сказала, что боялась, как бы я ее не переубедил! Она же не идиотка какая-нибудь! — новый испепеляющий взгляд был брошен на Галю, на этот раз она его благоразумно не восприняла. — Мы же с ней всегда были самыми близкими людьми! Духовно близкими, ты можешь понять! Ведь за это она меня и любила! А она меня любила, я это точно знаю!
— Ты бы пошла все-таки, привела себя в порядок, — жестко, по-хозяйски велел Андрей девушке. Она ничуть не обиделась на резкость тона и плавной, вызывающей походкой, которая Стиву в бешенство приводила, направилась в ванную.
— «Любила, любила»… — безжалостно передразнил товарища Андрей. — А теперь любит другого. И духовная близость с тобой ничуть этому не помешала.
— Так не бывает! — закричал Стива.
— Бывает, бывает. — Андрей, видимо, придерживался того мнения, что горькая правда в подобных случаях — лучшее средство. К тому же он давал понять, что у него и у самого есть резонные основания отрицать решительно любые благие иллюзии. Просто на дух их не переносить. — Можешь быть уверен, не в поезде они сейчас торопятся к морю, не в общем вагоне. Голову даю на отсечение. Слушай, неужели ты раньше никогда ничего не замечал? Рассеянности там… охлаждения? Поверить в это не могу! Или вот, знаешь, обида у них ни с того ни с сего появляется. Абстрактная, не на тебя, не на кого… а на судьбу…
Стива замялся:
— Вроде бы ничего. Она, правда, часто ходила на теннис… но ведь могут же у нее быть какие-то свои, не связанные со мною увлечения. Потом она всегда мне оттуда звонила…
— Ну конечно, — Андрей с какою-то неожиданной ненавистью изобразил женский шелестящий, мнимо заботливый голос: — «Милый, ты работаешь? Ну, работай, работай, лапа, не буду тебе мешать, я тебе еще позвоню…» Вот они тебя и «разыграли».