— А по рубль сорок за чьи головы давал? — поинтересовался Андрей, оглядывая бутылки из-под рублевого портвейна. Насмешливостью он как бы возвращал на место свою поколебавшуюся самоуверенность. — За этих, что ль? — он кивнул пренебрежительно на компанию вольготно рассевшихся вокруг стола. — Правильно, самая красная цена.
Короткая тишина воцарилась за столом. Алкаши словно не знали: обижаться или нет. «Не думай о портвейне свысока», — глуповатым голосом пропел один из них. А другой, худой, жилистый, в круглых железных очках, несмотря на ежедневное «причащение» не утративший разночинного, семинаристского облика, с вызовом уставился на Андрея.
— Ну ты, фрайер, ты чего выступаешь? Тебя что, вызывали?
— А я без вызова, — ответил Андрей, он понял, что при всех своих потерях, рядом с этими опустившимися людьми и вправду все еще производит впечатление «фрайера», иными словами, человека благополучного и сытого, и от этого начал весело раздражаться. — Хочу принять участие в дискуссии. Вы тут, я слышал, оружие обсуждали — газы там, «пантеры», фаустпатроны… А между прочим, самое губительное оружие — перед вами. — Он осторожно и брезгливо взял в руки бутылку. — Убойная сила — сто процентов. Посильнее нейтронной бомбы.
— Ну ладно, — в свою очередь, завелся «разночинец». Праведным гневом светились его круглые очки. — Тут простые люди отдыхают! Портвейн ему не нравится! Жри коньяк! «Вдвинь» — пять звездочек! Виски с содовой! Пепси-колу! Интеллигент вшивый!
— Мне нравится портвейн, — перебил его Андрей, — как средство против тараканов и империалистов. А вы им моего друга травите!
— Друга! — взъерепенился очкарик, откидывая пятерней назад пряди непослушных анархистских волос, — подумаешь, персона какая! Отравили бедного, на машине не объедешь! Может, и народ тебе не годится, а не только вино?!
— Закрой пасть! — вдруг выступил Вовик. — Это кто здесь народ? Ты, что ли? Да ты свой народ не то что на портвейн, на зубной эликсир променяешь, лишь бы только зенки налить!
Суматоха поднялась за столом, повскакали с мест, загремели стульями. Стива хватал Вовика за руки, приятели со всех сторон удерживали «разночинца», который, впрочем, не так уж и рвался затеять почешиху, ерепенился больше для виду, для «процесса», как говорят на улице, за бутылку пытался схватиться, горло надсаживал, напрягая вздувшуюся жилу.
— Давайте, давайте отсюда, алкаши чертовы, щас участкового кликну, — предательски голосила местная уборщица, размахивая грязной тряпкой, — мало того, что винище жрут, еще и скандалют!
Откуда ни возьмись и впрямь возникла милиция, правда, не слишком сурово настроенная, скорее всего зашедшая перекусить, тем не менее скандал сам собою затух, и друзья не без облегчения оказались на улице.
— Как-то неловко вышло, — в искреннем смущении посетовал Стива, — люди сидели в своем кругу, а мы пришли, незваные…
— И все опошлили, так, что ли? — обозлился Андрей. — Какое общество нарушили, подумать только!.. Но ты тоже хорош! Нет, Вова, посмотри на этого гуманиста! Он, видите ли, всегда готов войти в чужое положение. Потому-то у тебя жену и увели!
Выпалив последние слова, Андрей осекся, удар явно получился ниже пояса. Зато двусмысленность нынешней ситуации как-то сразу разрешилась.
— Постой, постой, — по-прежнему с хмельным задором, однако с нешуточным беспокойством заговорил Вовик. — Как это у в е л и? Стива, это что, правда? Кто? Ты только скажи мне, а я уж с ним сам поговорю, если тебе неудобно. Я с ним так поговорю, что он у меня сразу вспомнит о моральном кодексе. Врежу промеж глаз во славу крепкой семьи, и все, и туши свет!
Стива болезненно поморщился:
— Ах, Вовик, разве этим поможешь?
— Не скажи, — мечтательно произнес могучий его приятель, очевидно предаваясь внезапно нагрянувшим приятным воспоминаниям, — это очень верное средство, главное — убедительное.
— Ладно уж, борец за нравственность, ты лучше колеса мои посмотри, — рассудительно попросил Андрей. — Тут, видишь ли, приключение романическое намечается. Бросок на юг в поисках сбежавшей подруги жизни.
Техосмотр состоялся прямо под окнами Вовиковой квартиры. В тихом и зеленом дворе, каких с каждым годом все меньше и меньше остается в пределах Садового кольца, в замкнутом, кое-где мощенном, а кое-где корявым асфальтом покрытом пространстве, отгороженном от городской суеты патриархальными стенами бывшего гнезда московских масонов. Вовик за столом, не меньше, чем о керченском десанте, любил повествовать о чудесах, сокровищах и тайнах здешней ложи, на которую согласно легенде совершили нападение не то анархисты, не то обыкновенные бандиты из числа знаменитых попрыгунчиков. Версии чередовались в зависимости от количества выпитого и от компании, собравшейся за столом. Ни одна тем не менее не уступала другой в яркости и конкретности деталей, Вовик, несомненно, одарен был способностью вживаться в обстановку давно минувших событий. И воссоздавать их с такою простодушной непосредственностью участника, что слушателей порой даже оторопь брала, уж не сам ли он в белом балахоне с пружинами на ногах сигал с крыш во двор, чтобы, подскочив, влететь, подобно демону, прямо в просторное окно на втором этаже купеческого особняка. Нерастраченный мальчишеский авантюризм подспудно бурлил в этом большом и грузном человеке, странным образом сочетаясь с усидчивостью и кропотливостью при возвращении к жизни самых безнадежно и безжалостно загнанных механизмов. Вот и теперь, разложив на старом, в трещинах и рытвинах асфальте многообразные инструменты, Вовик вдохновенно копался в моторе. Именно вдохновенно, это выражалось в полнейшей сосредоточенности, в насвистыванье, весьма фальшивом, каких-то забытых, а то и вовсе не существующих мелодий, в назойливом повторении одних и тех же поговорок и словечек, мало что выражающих по сути, однако неотвязно прилипших к языку. Стива, угнетенный сознанием, что все эти непомерные, с его точки зрения, труды предпринимаются ради его прихоти, от души пытался ассистировать товарищу.
— Может, мне тоже надо было купить машину? — как будто сам с собой рассуждал он при этом. — В конце концов, взял бы учеников, в долги бы залез, как люди поступают.
— Люди по-разному поступают, — скрытый за капотом, наставительно ответил Вовик, — у нас сосед, например, из десятой квартиры, видишь, «Волга» стоит…
— Оранжевая?
— Кому оранжевая, а кому «коррида», так этот цвет в каталогах называется, могли бы и знать, кандидат наук, так что я хочу сказать, владелец ее, пространщик в Сандунах… Вы готовы переквалифицироваться?
Стива умудренно вздохнул:
— В том-то и дело, когда к ним подъезжает вот такая «коррида», они совсем не думают, кто за рулем — пространщик, спекулянт или кандидат биологических наук, занятый исследованием простогландинов и их влияния на организм.
— Простогландинов, — усмехнулся Вовик, с кряхтеньем залезая под машину. — Спекулянт — это даже надежнее. Вернее.
— Ну так тоже нельзя рассуждать, — Стива вертел в руках большой разводной ключ, к этому, в сущности, и сводилась его помощь, — это, прости меня, очень поверхностный подход. А может, дело вовсе не в примитивной меркантильности, а в том, что машина олицетворяет для них… ну, как бы это сказать, истинное мужское начало?
— И начало, и концы, — в тон ему донесся из-под машины голос невидимого Вовика.
Стива, однако, не смущаясь, продолжал философствовать:
— Кто вообще знает, а вдруг в автомобиле они неосознанно чувствуют символ надежности, жизненной устойчивости, застрахованности от разных невзгод…
— Только пока эту страховку получишь, — заметил Вовик, вылезая из-под «Москвича», отфыркиваясь и вытирая рукавом измазанный лоб, — все остальные огорчения тебе праздником покажутся, сплошным Первым мая. А насчет надежности, то считай, что к данному механизму это понятие не относится. Вот так вот, простогландин, — он хохотнул, так и этак попробовав незнакомое слово на вкус: похоже, что и оно прилипло к его языку.
Андрей в ремонте своего «Москвича» участия не принимал, и даже при нем не присутствовал, поскольку в это самое время мыкался в коридорах некоего академического научно-исследовательского института. То там, то здесь останавливался, вглядывался в таблички на дверях, отыскивая нужную, в растерянности возвращался назад, или же наоборот, имитируя решительное спокойствие, широкими шагами устремлялся вперед. Давно уже, откровенно говоря, со времен студенческой юности, не испытывал он в учрежденческих стенах подобной, по рукам и ногам вяжущей робости. Было время, когда он, пожалуй, и поверить не смог бы, что когда-нибудь вновь ее испытает. А вот пришлось, поскольку не знающий себе цену сотрудник внешнеторгового ведомства с выражением привычной брезгливости на лице заглядывал теперь просительно в чужие кабинеты, а искатель места, не вполне уверенный в правомочности своих притязаний. Заветная дверь как-то не вовремя сама собою отыскалась. Потоптавшись возле нее безвольно, глядя и презирая себя за внезапное потное смущение, Андрей с преувеличенной твердостью переступил порог.
— Добрый день, — кивнул он не очень уже молоденькой, но вполне еще достойной внимания секретарше и тут же через силу изобразил на лице проверенное выражение уважающего себя, собою довольного, однако же самую малость замороченного жизнью мужчины. Женщины инстинктивно испытывают неясную потребность прийти ему на помощь.
— К Евгению Григорьевичу. Если можно, конечно. — Точно отработанный образ и на этот раз не подвел.
— А он вам назначил? — поинтересовалась секретарша, выдавая невольно беспричинную мгновенную симпатию к незнакомцу.
— Да нет, — Андрей усмехнулся как бы про себя, опять же особой усмешкой сильного, но усталого, что называется, замотанного человека, — однако заходить приглашал в любое время.
Это была святая правда, понимающая в людях секретарша тотчас же это ощутила и кивнула вполне по-свойски, допуская внутренне, что такому обаятельному мужчине двери и впрямь могут быть открыты в любую минуту. И тем не менее тут же с сочувственной милой грустью поджала губы.