Стива поспешно закивал и принялся благодарить водителя и его спутницу с такой истовой искренностью, будто цель его путешествия оказалась уже благополучно достигнута и жена Надя переубеждена.
— Да что вы! — всерьез возражал ему симпатичный блондин. — Это мы должны вас благодарить за оказанное доверие.
Между тем сельская местность за окнами машины сменилась индустриальной окраиной с пылью, с разбитым асфальтом, с длинными заборами из бетонных плит, над которыми высились пролеты цехов, торчали фабричные трубы, градирни, пересекались линии электропередачи. Потом потянулись новые жилые кварталы, отчасти безличные и неряшливые, в манере поздних пятидесятых и ранних шестидесятых годов, отчасти же, при той же самой неряшливости, щегольские, как говорится, привязанные к рельефу, к взгорьям и низинам, многоэтажными башнями отмеченные, между которыми сохранились кое-где в виде естественных парков редкие рощицы и перелески. Очень быстро, как при особом киноэффекте, промелькнули за стеклами перекрестки еще в старое время построенных улиц, как-то не по-нынешнему уютно узких, на обстоятельные прогулки рассчитанных, на неспешную езду в коляске, и вдруг в качестве основной перспективы движения предстал отель «Интурист». В историческом центре города по соседству с башнями местного кремля и знаменитым на всю страну собором в стиле изобильного русского барокко, был он возведен, судя по всем приметам, совсем недавно, уже без оглядки на типовые проекты и прижимистую смету. Не менее колоколен и крепостных стен сделался он, надо думать, достопримечательностью города, а заодно и средоточием местной вечерней жизни. Недаром же из ресторанных окон на всю благородно провинциальную, так и подмывает сказать, губернскую площадь разносилась песня о Мясоедовской улице, скрыться от которой на территории нашего отечества стало практически некуда.
Обе «Лады», одна за одной, подобно свадебному кортежу, описав на площади круг, лихо подкатили к гранитному крыльцу гостиницы.
— Рекомендую, — громко, едва ли не на всю площадь, представлял симпатичный блондин Стиву своим приятелям из второй машины, — рисковый товарищ! Через всю страну бросился на поиски пропавшей жены! Представляете? Вот это любовь, в чем был, в том и поехал! Ладно, ладно, не смущайтесь, — подзадоривал он Стиву, — гордиться надо! В наши дни искать беглых жен — никто на такие порывы и не способен!
Компания согласно загалдела, засмеялась, разглядывая Стиву, словно иностранца, прибывшего в здешние края из какой-либо вовсе экзотической державы, по плечам его хлопали, так и этак поворачивали, Стива вдруг почувствовал, что панибратство это, при всем его видимом благодушии, раздражает его.
— Вас же в кино показывать надо! — с восхищением, похожим отчасти на презрение, прямо в лицо сказала ему девушка из второй машины.
— А я что говорил! — опять на всю площадь заголосил упоенно симпатичный блондин. — Детектив из супружеской жизни! Мировой сюжет! — то ли братски, то ли хозяйски обхватил он Стиву за плечи. — Не рыдай, супруг! Отыщем твою беглянку! Самим охота посмотреть, чем закончится приключение!
Уже протрезвевши окончательно от исповедального своего хмеля, уже уловив непристойность в своем положении музейного экспоната, Стива неизвестно зачем вместе со всей компанией вошел в нарядный и прохладный, мрамором выложенный и розовым туфом, увешанный чеканными панно холл гостиницы. Несколько иностранцев, одетых, кстати сказать, непритязательнее Стивиных новых друзей, бесцельно бродили по вестибюлю, похожему неуловимо на станцию метрополитена. На краешках низких кресел, обитых румяной кожей, на благодушный кейф рассчитанных, с чашечкой кофе или с высоким стаканом виски в руках, робко примостились, держа на коленях матерчатые чемоданчики, граждане заштатного вида с привычно терпеливыми, слегка зачуханными лицами, наверняка командированные, притом не очень-то и бывалые, к ним Стива безотчетно почувствовал симпатию. Они, можно сказать, были ему единственно родным объектом во всем этом мнимо роскошном интерьере с его кондиционированной прохладой, надписями на английском языке и все тем же ароматом виргинского табака и пряных дезодорантов, к которому он так и не притерпелся в машине.
Возле стойки администратора, широкой и тоже обитой кожей, словно в баре, томились несколько человек, безуспешно изображая из себя знатоков жизни и всех возможных ее тонкостей. Ни шутки их традиционно заискивающего свойства, ни бессмысленно запутанные речи, полные неясных и многозначительных намеков, не производили на администраторшу ни малейшего впечатления. Господи, к чему только не привыкла она на своем не просто ответственном, но поистине боевом посту — и к скандалам, и к угрозам — от бессильных до чреватых действительными неприятностями, — и к жалобам, и к посулам, в которых опять же научилась отличать скупую в словах надежность от щедрой на заискивание трепливой пустозвонности. От того-то в голубых выпуклых глаза этой в и д н о й, как выражаются в народе, с а м о с т о я т е л ь н о й женщины навеки застыла хладнокровная ирония, подкрепленная проницательностью и профессиональным высокомерием. Мужчин из прибывшей компании оно, впрочем, не очень-то смутило, это на людей, подобных Стиве, оно действовало безотказно, в непонятный трепет их повергая, в нервную бессмысленную горячку; эти же молодцы, забыв про забавного своего попутчика и на предыдущих искателей гостиничных мест не обращая ровным счетом никакого внимания, как ни в чем не бывало непринужденно и удобно, словно в баре, облокотились о стойку. Некоторое время они не произносили ни слова, не сводя с администраторши откровенного, хотя и не наглого мужского взгляда.
В конце концов даже эта владеющая собой дама не выдержала:
— Вам что, товарищи? — как-то очень определенно, словно оторвавшись на мгновение от бог весть каких чрезвычайных дел, поинтересовалась она. — Вы же видите: «мест нет». — Не заметить этой таблички, этого объявления, выполненного с той монументальной обстоятельностью, с какою изготавливаются надписи на памятниках, и впрямь было невозможно. Приятели с преувеличенным почтением, с благоговейным выражением ценителей принялись ее оглядывать так и этак, потом, подтолкнувши друг друга локтями, переглянувшись весело, пришли к выводу, что эта табличка относится к разряду нетленных духовных ценностей, как шишкинские мишки, например, которыми так славен гостиничный сервис, и толковать ее буквально, право же, не имеет смысла.
— У такой выдающейся хозяйки гостиницы, — приятели вновь интригующе переглянулись, — и чтобы не нашлось места? К тому же для выдающихся гостей?
— Чем же выдающихся — проницательная эта женщина не снисходила до юмора.
Однако ребята не отчаивались:
— Как это чем? Разве незаметно? — все трое засияли обаятельнейшими улыбками, подобрались, поднапружинились слегка, как перед объективом пляжного фотографа, пустили в ход всю свою тренированную рекламную мускулатуру, свое привычное, вошедшее в кровь, как выразился бы классик, натуральное нахальство. Такое надежное в общении, вопреки привычным заверениям, в особенности женским, о непримиримой к нему неприязни и даже враждебности.
— Заметно, конечно, — впервые согласилась с ними дама-администратор, слегка потеплев глазами, — только конкретно непонятно, чем же?
Главная ее оплошность, хотя, быть может, и сознательная уступка, в том сказалась, что она позволила втянуть себя в разговор. Для него приехавшие на «Ладах» ребята припасли особые доводы.
— Чем, чем, ну, хотя бы… дружбой с Валерием Петровичем, — будто невзначай, непривычно скромно признался обладатель изящной бородки.
Администратор не смогла скрыть мгновенной, совершенно ее преобразившей, обезоружившей улыбки. Какая-то, черт возьми, забытая, ностальгическая теплота забрезжила в регламентированном ее облике.
— Так бы уж прямо и говорили, молодые люди. С этого бы начинали. А то морочат голову ерундой… Вас трое?
— Пятеро, — с наигранным смущением признался артист и, обернувшись назад, словно бы затем, чтобы еще раз пересчитать всю компанию, заметил неприкаянную фигуру Стивы.
— Вас считать?.. Вы остаетесь с нами?
— Нет-нет, — Стива замотал головой, его давно уже смертельная тоска одолевала от зрелища хитроумного этого флирта со сферой обслуживания, на который он никогда и ни при каких обстоятельствах не был способен. Стоять в очереди — это все, что он умел. Безропотно, покорно, терпеливо, не пытаясь даже хоть в малости обмануть судьбу. Жена Надя часто подтрунивала над ним за это поразительное умение жить на общих основаниях. Он так и не заметил, как постепенно это любовное подначиванье переродилось в насмешку. Он все еще полагал, что втайне она им гордится.
— Нет, нет, — повторил Стива, — обо мне не беспокойтесь… Гостиница — это слишком хлопотно, я поеду в кемпинг.
Пятясь неловко и улыбаясь смущенно, словно извиняясь за что-то — за то ли, что навязался незванно в попутчики, за то ли, что отказался от предложений так или иначе, но все же принявшей его компании, Стива добрался до стеклянных дверей и как-то внезапно исчез за ними, несмотря на их прозрачность, будто растворился в густеющих сумерках…
— Боюсь, вам придется подождать, — дама за стойкой совершенно искренне вздохнула. И, чтобы доказать, что это не формальное пустое сожаление, поинтересовалась бегло, черт возьми, почти застенчиво улыбнувшись:
— Ну и как там Валерий Петрович?
— Верен себе, — успокоил ее обладатель бородки. — Как всегда, на уровне.
Было заметно, что даже простое упоминание известного имени, мгновенная перекидка им, будто мячом, в одно касание, доставила собеседникам удовольствие.
Приятели вернулись к девушкам, изящно и достойно расположившимся в низких креслах, привычка к такому вот — у всех на глазах — комфорту сквозила в непринужденных их позах, хотя беззащитное лицо одной из них казалось омраченным.
— Сервис, как всегда, ненавязчив, — известил девушек артист, — номера освободятся только к одиннадцати. Есть идея посидеть пока в здешнем заведении. — Большим пальцем он показал через плечо в сторону ресторанной двери, откуда, противореча международному интерьеру и лакированным интуристским плакатам, рвались наружу разудалые слова припева: «Теща моя! Ласковая!»