— Да никто его не бросал, что ты, — Андрей как ни в чем не бывало распахнул Вовику заднюю дверцу, — он просто задержался. По неотложному делу.
Некоторое время обе машины — и легковая и грузовая — двигались почти рядом. Однако вскоре шоссе раздвоилось, так называемая «развязка» развела попутчиков. Прежде чем решительно газануть по уходящему вправо пути, шофер грузовика вновь по пояс высунулся в окно:
— Биолог! — заголосил он во всю глотку, словно вспомнив нечто чрезвычайно важное. — Как тебя там, слышишь?
— Слышу-слышу, — отозвался Стива, тоже поспешно и неловко высовываясь из окна.
— Не ты ее потерял, а она тебя — понял? Так и считай!
С расстановкой, будто не торопясь, накатывала и шмякалась о берег полновесная волна. Немного погодя отступала, оставляя среди камней шипящие пенные лужицы. «Москвич» со всеми четырьмя распахнутыми настежь дверьми, похожий на пожилую хозяйку, ловящую кур, застрял в осыпи гальки возле самого прибоя, вода толкалась у его колес. Не пляж простирался вокруг, а дикий, пустынный, даже не слишком-и живописный берег, от того близость моря, такая естественная и обыденная, буквально проникала в душу.
Вовик, недолго раздумывая, растелешился и в семейных сатиновых, хлопавших его по коленям, трусах вступил в воду. Плыть не торопился, принимал на себя накат волны и блаженно щурился при этом.
— Доехали все-таки, а, мужики? — Он умывался морской водой, трезвея на глазах и в то же время поддаваясь иному счастливому опьянению, вдыхал йодистый, рыбный запах моря, глотку с клекотом прополаскивал, только что не пил воду, — гадом буду, дотащились, дошкандыбали.
Стива печально улыбнулся.
— Странно, парни. Вот приехал, и некому давать телеграмму о том, что добрался благополучно. И звонить домой некому… Впервые в жизни. — Опустив босые ступни в пену прибоя и опершись локтями о костлявые колени, он сидел на валуне и всем своим обличьем, городской синеватой бледностью, худобой, застиранной рубахой, а больше всего тоскливым своим унынием решительно не подходил к окружающей природе. Вопиюще для нее не годился. Андрею это сделалось необычайно очевидным. Бывают люди только для юга, казалось бы, и созданные, для праздной, безответственной здешней мельтешни, записные пляжные короли, заводилы и остроумцы, вокруг них постоянно толчется ревниво жаждущий их внимания, в рот им заглядывающий народец, не узнающий их потом на севере, в суете и морозной сутолоке зимних больших городов. Стива же, наоборот, — в городе его достоинства были явны всякому непредвзятому, мало-мальски внимательному человеку. Но под ярким солнцем, на морском берегу, там, где невольно ценится полнокровие и физическая свобода… Чем-то раздражающе сиротливым, стесненностью и зажатостью веяло от его фигуры.
Вот с такими наблюдениями выбрался Андрей из машины.
Соседство моря, этой бескрайней живой массы, редкие ее тяжкие вздохи не смягчили его настроения. Похоже, что, наоборот, разбередили его скептицизм.
— Не знаю, как вам, — произнес он с таким лицом, с каким однажды решаются высказать всю правду, долго из деликатности скрываемую, — а мне, как бы это выразиться, бессмысленность нашего предприятия теперь окончательно ясна. Люди зачем сюда приезжают? Да, да, простите мне этот идиотский вопрос, — словно щитом загородился он раскрытой ладонью, — отдыхать! Задумайтесь над этим. Отдых — чистое время жизни. А мы?
Друзья — Вовик по пояс в воде, и Стива с берега — глядели на него с недоумением. Даже с неким необидным юмором: куда это, мол, нашего понесло. А он, ощутив вдруг вдохновенный прилив горечи, откровенности и отчаянья, краем сознания понимал, что остановиться уже не сможет.
— Беглую жену возвращать! Ну не кретины? Сказать кому-нибудь смешно!
— Почему? — еще не успев застенчиво доулыбаться, выкрикнул Стива.
— Я вот и сам мучаюсь, почему? Зачем? Голову ломаю. Отчего мы все время оказываемся в дураках? А потому, что живем по инерции. Куда нас понесло однажды, туда и движемся. Один только случая ждет, чтобы напиться до потери дара речи, другой верность хранит, которая никому уже на свете не требуется!
— Мне она нужна, — жестко резанул Стива, как-то сразу сбив Андрея с самой высокой ноты его проповеди. — Странно, что ты этого не понимаешь.
— Да ни хрена он не понимает, — огромный, словно тюлень, в облепивших тело трусах вылез из воды Вовик, — по инерции, видите ли; говорил бы уж сразу; как дерьмо на волне! А сам ты-то по какой инерции за «Жигулями» гонишься? Думаешь, я ничего не замечаю, не секу? Ты нас стесняешься! Друзей своих! Не подходим мы тебе, плебеи! Не тянем! Не волокем! Ни тачек у нас фирменных, ни пива в банках! И никаких этих самых… покровителей! Ворота перед нами не распахивают!
— Ерунду городишь. — Выпустив как-то сразу весь запал обличительной откровенности, подобно проткнутому мячу, и уже досадуя на то, что сразу не сумел себя смирить, Андрей задумчиво смотрел на кубы и кубики городка, по-овечьи сбегавшие с горы по другую сторону бухты, — слушать тошно. Хотя не скрою от вас, — тут он сделал попытку передать отчасти выговор Артема Нестеровича, — покровитель мне действительно не помешал бы, — пародия, как обычно, помогала якобы шутя выразить искренние намерения. — Совсем бы не помешал. Чтобы имя его открывало нужные двери. Не в гостиницах, бог с ними, а в некоторых научных учреждениях.
В отчуждении и молчании, словно вовсе незнакомые люди, случайно сведенные судьбой, пересекли они изумительную, как бы многоярусную долину, которая бывалому Андрею напомнила Кампанью в самом центре Италии, Стиве — живопись эпохи Возрождения, а Вовику ничего не напомнила, но помимо сознания веселила взор своим вроде бы и неоглядным, бескрайним, но в то же время давным-давно освоенным и возделанным простором. Все так же молча, сдерживая эмоции, преодолели они перевал, отмеченный водруженным на постамент планером, и вновь из-за холмов, повторяющих роскошные женские формы, увидели море. До города оставалось рукой подать. Через несколько минут они притормозили в наиболее людном его месте, возле культурно-развлекательного комплекса, возведенного в самых дерзких приемах нынешнего зодчества и одновременно с расчетливым умением всем угодить и совместить несовместимое — концертный зал с рестораном, а дискотеку с финской баней.
Недавняя ссора, как будто и сошедшая на нет, надломила что-то в отношениях, предел положила искренности в словах и чувствах, после нее душа не лежала смотреть друг другу в глаза. Каждый почитал себя обиженным и лично задетым. И, растравивши про себя обиду, осознавал острейшую потребность остаться наедине с самим собой. Больше всех стремился к этому Стива. Не успел «Москвич» вполне остановиться, как он уже выскочил на асфальт и, не сказав друзьям ни слова, даже не обернувшись в их сторону, как-то сразу и навсегда исчез в шаркающей площади полуголой, праздной и в то же время замороченной чем-то толпе. Вовик собрался было его окликнуть, но только рукой махнул, а сам направил стопы в противоположную сторону, сохраняя на ходу солидность и независимость шкафа. Андрей остался один, но мгновенная злость на покинувших его друзей тотчас уступила место чувству облегчения — только самому себе принадлежать, только о себе самом заботиться — сейчас это было почти равно счастью.
Медленно, с расстановкой, с удовольствием бывалого и независимого автомобилиста, Андрей протер ветровое стекло, тщательно запер машину, закурил обстоятельно, огляделся по сторонам. С ощущением внезапной и чрезмерной свободы, какое знакомо каждому, кому случалось сразу отрешиться вдруг от бремени и надоедливых и счастливых забот, крест поставить на своем давнем и недавнем прошлом, с настроением вечного странника, привычного командированного устремился он без всякой цели в приморский парк. С центральной аллеи бессознательно сворачивал на боковые, дорожкам предпочитал тропки, а тропкам — еле заметные стежки в пожухлой за лето траве, желанная свобода по мере углубления в заросли тамариска и туи незаметно перерождалась в одиночество, пока еще отрадное для самолюбия, подобно детской сладкой отверженности — ну и пусть, ну и пусть! — но уже грозящее в самом скором времени сделаться невыносимым.
Чаща кустарника, похожего на синтетическую новогоднюю елку, вдруг расступилась, и Андрей не без удовольствия обнаружил, что попал на теннисные корты. Нездешняя их почти европейская щеголеватость служила отрадой глазу, сквозила даже в красном, хорошо утрамбованном, разлинованном аккуратно гравии. Но более всего в здешней публике сказывалась: в игроках, корректно ожидающих своей очереди, в зрителях, болеющих нешумно и сдержанно, со знанием дела, — как неправдоподобно отличались они от простецкой, обожженной, распустившей животы и груди толпы в поселке. Тут всего было в меру: и голизны, и загара, и элегантности, которой вроде бы негде было развернуться, лишь в юбочках, шортах, каких-то там особых носочках и туфлях могла она себя оказать. И оказывала во всем блеске, подкрепляясь иностранными надписями на больших ярких сумках и чехлах для ракеток. Даже странно было, проехав через страну с ее заводскими трубами, башнями элеваторов и колхозными грузовиками, пятиэтажными микрорайонами и рынками, заплеванными подсолнуховой шелухой, взять да и очутиться в таком изящном окружении.
Андрей побродил вдоль высокой проволочной сетки, огораживающей корты, придирчиво оценил класс игры и с тайным злорадством остался им не слишком доволен. «Понтяра» — неожиданно для самого себя, Вовиковым излюбленным термином определил он всю эху мнимоспортивную ажитацию. И еще раз со вкусом повторил это словечко, поскольку с печальной проницательностью сообразил, что главное соревнование совершается здесь именно в сфере костюмов, снаряжения и хороших, якобы джентльменских, манер. Впрочем, один из теннисистов привлек к себе его взгляд. Он играл лицом к Андрею и был уже не молод, однако и не вульгарно моложав, подвижен, благородно сухощав и строен. Скептически настроенный Андрей помимо воли залюбовался его неутомимыми прыжками, экономными точными ударами, всею пластикой его сухопарого сильного тела. Чудесная эта картина естественно навлекла его на мысль о самом себе, о своей завидной некогда, а ныне ставшей воспоминанием спортивной форме, которую самое время было бы хоть до некоторой степени восстановить. На соперницу высокого мужчины у Андрея, как это ни странно, не хватило внимания. Лишь в тот момент, когда, сыграв гейм, партнеры по обычаю поменялись местами и женщина обернулась к нему лицом, Андрей понял с удивлением, что перед ним жена Стивы — Надя. И, понаблюдав нескромно и внимательно за ней и за ее реакцией — не на мяч, нет, а на реплики партнера, шутливо-ворчливые, свойски насмешливые, скупо одобрительные, — Андрей хладнокровно пришел к выводу, что шансы его друга на восстановление семейного благополучия следует признать совершенно безнадежными.