На Стиву, томящегося в холле, уже не просто с неприязнью, но с прямым подозрением поглядывали и посетители, и пробегающие мимо официанты, и швейцар, занявший свой пост внизу, у входной двери. Чтобы не мозолить глаза, Стива решился зайти в бар. Искусственная здешняя полутьма неприятно его подавила, он терпеть не мог этих псевдозападных штучек, рассчитанных на невзыскательный вкус, к тому же о нравах таких заведений он знал лишь из кино.
— Чашку кофе, пожалуйста, — с ученой педантичностью, что могла восприниматься как высокомерие, попросил он у бармена, под элегантной белой курткой с витыми погончиками которого угадывались плечи борца либо штангиста. Да и ручища, аккуратно и точно опустившая на лакированную поверхность стойки кофейную чашечку-бирюльку, напоминала в этот момент стрелу башенного крана, зацепившую своим крюком детскую каталку.
Чрезмерно методично, почти манерно размешивая ложечкой сахар, Стива мало-помалу обвыкся в чувственном здешнем полумраке, точнее, против воли к нему притерпелся, а потому даже озлился на себя, когда вдруг ни с того ни с сего вновь испытал неясную внутреннюю тревогу. Причина противного этого озноба обнаружилась тотчас же, не было нужды вертеть туда-сюда головой. В дальнем углу бара, за низким столом, над которым нависла низко, озаряя лишь пространство для стаканов, этакий полированный лужок, глубокая чаша светильника, разместилась известная компания. И Маша, и симпатичный ее друг с четким профилем, подобным окрестной чеканке, и вторая, слегка хамоватая красавица, и оба ее веселых приятеля расположились в креслах привольно и красиво, с таким убеждающим чувством собственной ценности, какого Стива не знал даже в свой звездный час — во время успешной защиты диссертации. Убедившись с досадой, что его заметили, Стива вынужден был раскланяться. Самого себя казня за то, что неуклюжий его поклон не получился небрежным и раскованным, то есть таким, какой без обиняков выражал бы его отношение к этим совершенно ему чужим людям. Да, да, совершенно чужим, он сам поражался искренне теперь тому, что совсем недавно сидел с этими людьми за одним столом да еще и душу выворачивал перед ними наизнанку. Перед кем? Ведь слепому же видно, что ни одно из его достоинств не имеет в их глазах ровно никакой цены. Они даже внимания своего на нем не задержат. Так думал Стива, безотчетно греша против истины. Потому что Маша прямо-таки расцвела в этот миг, любуясь его зажатостью и неловкостью.
— Наш тягостный спутник! — заметив это, торжественно схохмил полный мужчина, якобы глубокомысленно почесывая бородку. — Что ты будешь делать, везде нас достает. По-моему, вся эта история с убежавшей женой — сплошная липа.
— Похоже на то, — еще более уподобляясь лицом мужественным линиям чеканки, процедил симпатичный блондин. — Придется уточнить.
— Можно подумать, что она тебе чем-то мешает! — тут же вспыхнула Маша.
— Можно подумать, что тебя она чем-то радует. Люблю я этих… чудаков за чужой счет.
Дружеским, хотя и не вполне уважительным жестом симпатичный блондин осадил пробегавшего мимо официанта и, подавшись немного вверх, что-то нашептал ему на ухо со свойским негодованием завсегдатая и сообщника. Официант, похожий на пятиборца в отличной форме, делал серьезные глаза и кивал время от времени с выражением уважительного понимания. Выслушав клиента до конца и как бы разделив его чувства, он мягко приблизился к стойке и, словно по деловым соображениям подсчета, доверительно и ненавязчиво склонился к бармену. Тот как ни в чем не бывало автоматически жонглировал бутылками, стаканами, фужерами, кофейными чашечками, что-то такое протирал, чем-то встряхивал, не прерывая своих манипуляций ни на секунду, лицо его при этом оставалось совершенно непроницаемым, как у японского чемпиона. Время от времени, однако, по мере накопления информации, он окидывал стоящего рядом Стиву цепким изучающим взглядом.
— Юноша, — как бы между делом позвал он Стиву негромко.
Оглядевшись по сторонам, тот удивился:
— Это вы мне?
— Персонально. Допивайте кофе и следуйте на выход. Не оглядываясь. Есть к вам такая настоятельная просьба.
— Ничего не понимаю, — затрепыхался Стива, — в чем дело?
— Не умеете себя вести в общественном месте, — неслышно возникший за его спиной официант сноровисто ухватил его за локоть, — оскорбляете наших постоянных гостей.
— Да вы что? — потрясенный невероятной напраслиной, Стива не находил слов. — Чем? Когда? Какие у вас основания? — Лишь жалкие эти вопросы вместе с пузырьками слюны срывались у него с языка. Официант и вышедший из-за стойки бармен ловко и умело, а главное — почти незаметно для окружающих, продолжая улыбаться, — потащил его к двери.
— Линяй, фрайер, по-хорошему, понял? Схлопочешь, сам будешь виноват.
Никто из посетителей бара не успел запечатлеть зрением или слухом этой мимолетной сцены, даже уразуметь не смог, что сцена имела место. Настолько профессионально в данном случае действовала сфера обслуживания. Одна лишь Маша, да и то с запозданием, догадалась, в чем дело, и от ужаса потеряла дар речи. Молча, однако с такой ненавистью смотрела она на своего всемогущего приятеля, что всем остальным, сидящим за столом, сделалось не по себе. Искренность чувств нередко выглядит бестактной, а уж такая — в особенности.
— Убийц нанимаешь! — только и смогла выговорить Маша и так стремительно бросилась к выходу, что, задев подолом, опрокинула высокий стакан с коктейлем. Симпатичный блондин с брезгливым недоумением уставился на пятно, расплывающееся на белоснежных его джинсах, потом обвел взглядом друзей, как бы приглашая их насладиться очередным Машиным сумасбродством, однако усилием воли переборол минутную слабость и решительными шагами направился в холл, где, судя по всему, завязывался скандал.
— Я сознаю всю неуместность своей просьбы, — Андрей обвел рукою уже почти целиком заполненный зал, — чему-чему, но деликатности меня учить не надо. — Догадываясь что слова подбираются не такие уж смешные, он старался хотя бы произносить насмешливым, непочтительным к самому себе тоном. — И все же, если бы вы дали мне шанс… Один-единственный… Больше не надо. Имеет же человек право начать однажды все с начала.
— Безусловно, — устало согласился Евгений Григорьевич, — организм обновляется каждые семь лет, почему бы не обновляться и жизненным целям… Об этом можно лишь мечтать. Но вы ведь, если только я верно припоминаю, работали совсем в иной области?
— Работал и мог бы работать дальше. Но это была, как вам объяснить… сила инерции. Сначала вроде бы престижное распределение льстило самолюбию, потом продвижение по службе, стаж, выслуга лет… Карьера, в сущности, была обеспечена. Со стороны посмотреть — преуспевающий джентльмен, — Андрей ухмыльнулся на этот раз вполне искренне и зло и заговорил с совершенно несвойственной ему горячностью, — а этот д ж е н т л ь м е н чувствовал себя утопающим, которого уносит чужая равнодушная стихия… Уносит и поглощает. Поверьте, чтобы противостоять ей, надо было решиться. Так вот, я решился.
— Да, да, — туманно и без энтузиазма произнес Евгений Григорьевич, — тут я вас понимаю. Решаться всегда трудно. — Он ободряюще улыбнулся Надежде и развел руками.
— Я не жалею о том, что оставил, — с отчаяньем сознавая, что скользит по склону, искренне сказал Андрей. — Чего жалеть… Мне жаль, что заново ничего не выходит.
Всплеск скандального шума донесся из-за стеклянных дверей. В одно мгновение и в одно касание столкнул он Андрея в трясину нынешних его незавидных и обременительных обстоятельств, оглянуться заставил уличенно и стыдливо. Сомнений у него не было; он почему-то сразу сообразил, что в нежданной этой заварухе замешан Стива.
— Поверьте, мне не хотелось бы вам надоедать, — уже сожалея о своей откровенности, уже неприличной ее считая и как бы извиняясь за нее, признался Андрей.
— Ну что вы, — с вежливым равнодушием научного оппонента Евгений Григорьевич склонил набок свою благородно посеребренную голову, — порыв души, что же его стесняться. Это теперь редкость, не правда ли? — с нежностью, чуть замаскированной улыбкой, посмотрел он на Надю.
— В самом деле, — тоже улыбкой ответила она ему, особой, из тех, что предназначаются лишь близкому человеку, ласковым намеком служат ему на некие, лишь двоим известные обстоятельства. Андрей, однако, даже этот не имеющий к нему отношения интимный знак бессознательно зачислил в свой актив. Понятно, определенного ответа на горячую свою просьбу он не получил, приходилось самому отыскивать себе поощрения. Невольно опустив голову, со стыдом унижения рассматривал он чистую до невинности скатерть, чувствуя со страхом, как все его заветные планы, хитроумные расчеты и отчаянные надежды фокусируются на крахмальном квадрате стола. Да, да, именно так и было, он сознавал это теперь, сейчас, в каждую из протяженных тягостных этих секунд. И когда понапрасну ждал от Евгения Григорьевича хоть незначительной ободряющей уступки, и когда сквозь ватную тишину, заложившую ему уши, различил за дверью зала оскорбительный дебоширский звон разбитого стекла. Помимо воли как по команде Андрей вскочил с места и, переживая грохот бьющейся посуды, словно крах рухнувшей своей судьбы, быстро-быстро поспешил из зала. Приметливый Евгений Григорьевич догадался, что и Надя едва удержалась, чтобы не броситься за ним следом.
Опасаясь выдать взглядом недоумение или ревность, Евгений Григорьевич якобы случайно отвел глаза за окно. Тут уж настала его очередь беспокоиться и нервничать.
Возле бежевых превосходно вымытых «Жигулей» Евгения Григорьевича с неизвестной целью топтался Вовик. Он опасливо оглядывался по сторонам и, судя по всему, пробовал скаты тяжелым тычком слоновьей своей ноги. Цыгана напоминая при этом, норовящего увести из стойла племенную кобылу.
Евгений Григорьевич привстал и, завороженный преступными этими манерами, прилип разом вспотевшим челом к стеклу. Сверху никак невозможно было уразуметь, чем конкретно занят Вовик, заслоненный в этот момент корпусом машины, тем более подозрительная его возня поселила в сердце владельца «Жигулей» горькие предчувствия. Ошеломленный дерзостью странного Надиного знакомца, он оторвался, наконец, от стекла и, теряя самообладание, натыкаясь на столики, ринулся к дверям.