— Ничего она не скользкая, — улыбнулся Аркаша. — Нормальная дорожка!
— Для меня — скользкая! Однако позволь выдвинуть несколько предположений в рамках нашей научной дискуссии. Представляется, что одной из причин такой исторической судьбы Танаиса могло быть, например, наличие в регионе некоего ресурса, достоверные сведения о котором до наших дней не дошли. Принимается?
Пух вяло кивнул. Он уже пожалел, что завел эту беседу, — на дополнительный урок истории расчета не было.
— Превосходно. Вторая гипотеза: допустим, что с калейдоскопической скоростью сменяющие друг друга цивилизации оставили в районе Танаиса множество захоронений — возможно, современники считали это место своего рода Эльдорадо Приазовья. Третье предположение: рассмотрим возможность…
Профессора Худородова продолжало нести по скользкой дорожке спекуляций. Он даже перестал утруждать себя периодическими вопросами к Пуху — ответ на вопрос сына привычным образом превратился в монолог. Точнее, как выразился бы сам Натан Борисович, внутренний диалог.
Наконец, Пух не выдержал.
— Пап, ну это скукотища!
— О? — профессор вскинул седые брови. — Что же, по-твоему, не было бы скукотищей в рамках ответа на интересующий нас вопрос?
— Ну, не знаю. Может, там замешан какой-то древний демон, — сказал Аркаша от балды, украдкой косясь в сторону шкафчика с носками. — И он столетиями заманивал жертв. Или что-то такое.
Про демона Пух вычитал в сборнике фантастических рассказов «Фантакрим-ЭКСТРА», купленном в киоске «Союзпечать» на углу Буденновского и Черепахина. Ляпнул он наугад, чтобы сбить папу с толку и поскорее прекратить научный симпозиум.
— Любопытно… — профессор помолчал, что-то вспоминая. — Ты знаешь, Аркадий, дошедшие до нас образцы письменности сарматов и в самом деле упоминают о…
— Натан! Скорее! По телевизору срочные новости! — донесся из гостиной панический вопль Софьи Николаевны.
Постперестроечные «экстренные сообщения» не сулили ничего хорошего. После фальстарта с американскими ракетами Пух больше не паниковал, но всё равно внутренне напрягся — он понимал, что в стране и без помощи натовских разжигателей войны могла в любую минуту случиться опасная Взрослая Хренотень.
Натан Борисович осекся, пробормотал себе под нос что-то подозрительно похожее на «какого хера», вскочил и выбежал из комнаты. Пух собирался было рвануть следом, но услышал мамин крик:
— Полюбуйся, Натан! Нет, ты только посмотри! Твой любимый Руцкой только что приостановил полномочия президента посредством своего марионеточного Верховного совета! А я тебе говорила! Эта фашистская сволочь теперь де-факто является президентом России! Нам нужно бежать из страны, Натан!..
А, вон оно что. Пух выдохнул и отправился к ящику с носками, не удосужившись даже подпереть дверь. В ближайшие несколько часов родители уж точно не вспомнят о его существовании.
21
В дверь кто-то скребся.
Новенький вскочил со своей раскладушки — сна как не было, комок в горле, трясущиеся от страха руки. Ничего хорошего не могло случиться в темные предрассветные часы — особенно на Нахаловке, особенно в пятницу, особенно если за тобой охотится Шварц со своими ручными гопниками.
Машка издала сонный кошачий звук — «мр-р-рау?». Степа шикнул на нее и заметался по комнате. Что делать, он не знал. Звонить в милицию? Домашнего телефона у них не было, а ближайший автомат находился на 8-й линии у винно-водочного магазина — и, скорее всего, был с корнем выдран из будки клиентурой последнего. Ба, к счастью, спала — в последнее время она почти не вставала с кровати и уж точно не слышала ночных стуков и Степиной суеты.
Новенький бегал кругами, шипя ругательства. Идиот!.. Как можно быть таким дебилом?! Как можно было решить, что эта нечисть из Немецкого дома вот так просто возьмет и от него отстанет?.. Надо было пробраться ночью к Быку и украсть один из многочисленных стволов, о которых говорила Людка! Причем лучше сразу АК-47!
Звуки снаружи стихли.
Дверная ручка начала поворачиваться.
Степа выдохнул, сжал кулаки и шепотом крикнул:
— Я звоню в милицию!
— Ебанулся, что ли? Какая милиция? Пусти уже меня, понял.
Крюгер!.. Степа завозился с замком, снова шипя ругательства — но теперь с облегчением. На пороге и в самом деле стоял Витя; выглядел он так, словно три ночи не спал, но не хотел, чтобы об этом кто-то догадался. Крюгер нервно почесался, спрятал зевок и вместо приветствия сказал, словно бы продолжая начатый разговор:
— К тому же, у вас в вашей сраной норе никакого телефона по-любому нет.
— Витя, чего тебе надо?! Три часа ночи!
— Уже, понял, полпятого, так что не манди. Мы ж сегодня прем на эту идиотскую экскурсию в жопу мира, так что это, можем вместе двинуть, — за обычной Витиной бравадой сквозило что-то, подозрительно похожее на смущение. — Хотя, по ходу, реально рано еще. Ладно, давай, Новый, двину я.
Он резко развернулся и рванул в непроглядный мрак 5-й линии — не напоказ, как обычно с Пухом, а по-настоящему. Если бы Новенький обладал супер-зрением (или хотя бы прибором ночного видения, один из которых тоже был заныкан у Быка в подвале всего в нескольких метрах от места, где Степа сейчас стоял), он увидел бы, что губы у Крюгера дрожат, а кулаки сжаты с такой силой, что ногти впиваются в ладони.
— Стой! Ви… Крюгер, ты чего? — Новенький вспомнил, что по какой-то непонятной причине его друг ненавидел собственное имя и отдельно ненавидел все его сокращения и уменьшительно-ласкательные производные. — Что случилось? Опять Сися и этот, как его, второй?..
Крюгер остановился и, не поворачиваясь, дернул плечом.
— Да срал я на него в три слоя, понял. И не таких ушатывал, — он все-таки повернулся и продолжил на тон выше. — У меня там, понял, семейные дела. А тебе не насрать вообще?! Хули ты доебался?
Он вдруг взорвался бешенством: оскаленные зубы, дико сверкающие за стеклами очков белки глаз…
У тебя хотя бы есть семья, подумал Степа. Вслух он сказал:
— Да нет, ты прав. Не буду лезть не в свои дела. Заходи, я не спал всё равно.
— Не пизди, — проницательно заметил Крюгер, чья ярость испарилась с такой же скоростью, с какой только что вырвалась наружу. — Но ладно, что с тобой делать, зайду. Чай есть? Я, понял, позавтракать не успел, дела были, а мне еще с тобой тут два часа отмораживаться.
— Найдем, — ответил Новенький. Чай у них с бабушкой, действительно, каким-то чудом был. — Слушай, ты аккуратнее, а то там…
Металлический лязг и вопль Крюгера слились в единую симфонию.
— Блять, Новый! У тебя что, капкан там?! С-с-сука…
Витя шипел и корчился от боли, одновременно хватаясь за одну ногу и пытаясь второй пнуть железку, на которую он напоролся на пороге. Степа испугался, что вся эта чехарда разбудит бабушку, метнулся в комнату, схватил с табуретки коробок и зажег спичку — Баба Галя спала. Вместо облегчения Новенький вдруг испытал горечь, но долго предаваться ей времени не было — надо было успокаивать ревущего на всю улицу друга.
— Ну прости! Вить, прости! Не ори! Это старая кочерга, она тут давно валяется, я всё забываю выкинуть, а бабушка не выходит из дома, поэтому…
— Да заткнись ты уже!.. Блять, больно-то как! Какая, в сраку, кочерга?! У вас что тут, печь? И прялка с этим, как его, коромыслом?
— Да какое коромысло, просто…
— У меня, по ходу, кровь течет.
— Дай посмотрю.
Степа зажег новую спичку и наклонился, чтобы лучше видеть. Крюгер закатил штанину своих грязно-зеленого цвета брюк и продемонстрировал свежую и довольно глубокую царапину на щиколотке. Новенький присвистнул.
— Вить, ну я ж не знал, что ты так со всей дури…
— Слушай, Новый, завязывай причитать, — настроение Крюгера снова сменилось на противоположное. — Поцарапался сле́гона, а ты воешь как баба. Настоящему ниндзя всё похуй!
Он резко выпрямился и рванул закатанную ранее штанину вниз.
Спичка погасла.
В темноте на землю упала крохотная капелька Витиной крови.
22
Набережная Дона этим утром была непривычно многолюдной: стайки школьников, собирающихся на экскурсию; родители, пришедшие провожать некоторых из них; стоящие в отдалении учителя. Пахло рекой, землей и соляркой; было по-прежнему непривычно жарко — как в раскаленном южном июле, а не в умиротворенном сентябре. Учителя пожимали плечами — мол, бабье лето. Смысла этого выражения Крюгер не понимал и всегда бесился, когда его слышал.
(А вот мама Крюгера это выражение прекрасно понимала.)
— Вот говно!
Новенький, мало что соображавший после почти бессонной ночи, разглядывал последствия столкновения Крюгера с кочергой. Витя яростно чесал рану, окропляя кровью свой заношенный кроссовок.
— Сраное говно, — повторно прошипел Крюгер. — Там, по ходу, грязь или ржавчина была, понял. Разбросали свои грабли ебучие!..
— Витя, в стотысячный раз — извини! Я должен был тебя предупредить, просто, ну, испугался… — начал было Степа и быстро осекся; ему надоело извиняться.
Они стояли в тени гостиницы «Якорь» — здания, исполненного в стилистике «безумный позднесоветский конструктивизм». На якорь сооружение было похоже мало — скорее, на три перевернутых зиккурата, поставленных друг на друга. В гостинице много лет никто не жил, зато располагались разные мутноватые учреждения вроде турфирм (кому взбредет в голову переться за путевкой на набережную?) и адвокатских контор (тем более). На первом этаже «Якоря» находился боулинг-холл, который так и назывался — «Боулинг-холл», излюбленное место ночного движа соратников Фармацевта. По-трезвому никто из них никогда в боулинг не играл.
— С добрым утром, — хмуро сказал подошедший Пух. Этой ночью он тоже почти не спал: родительские препирательства о судьбах России затянулись далеко за полночь; профессор Худородов при этом почти всё время молчал, а мама разговаривала таким громким (и противным, с неудовольствием признал Пух) голосом, что он до сих пор звенел у Аркаши в ушах. — А что с ногой?