— Я что-то не пойму, — Шаман покачал головой и сделал шаг в сторону «Нивы». — Вам жить стало тесно или что? Вы же по курсам, что с вас уже спрос будет?
Бурый прекратил гоготать и попятился. Он повернул голову в сторону Сиси и тихо сказал уголком рта:
— Братан, может, реально тормознемся? Очкливо сле́гона.
Шварц поморщился.
— Не надо жим-жим! Шаман Большой перед Фармацевтом прокосячил, пизда ему теперь. Амел в курсах, вся бригада в курсах.
— Что?! — вскинулся Шаман. — Что с Лехой?!
— В Батайске, слышишь, отдыхает, по ходу, — хмыкнул Шварц. — В лесополосе, по частям.
Двойка прилетела ему в лицо из ниоткуда — два молниеносных удара, за которыми невозможно было уследить невооруженным взглядом. Сися невольно открыл рот: тип-то, по ходу, прирожденный нокаутер. Такой скорости невозможно научиться — она дается от рождения; чемпионский талант. Джеб попал Шварцу в бороду, заставив того откинуть голову и лязгнуть зубами. Правый прямой должен был приземлиться в ту же точку, круша челюстные кости; после таких ударов у реципиентов выключается свет, а следующие несколько недель они проводят в больничном стационаре в специальном фиксирующем наморднике и питаются только супом и протертой морковью.
Всё это последовательно произошло бы со Шварцем, если бы не порезанная рука Шамана.
Палец пронзила острая боль.
Второй удар скользнул по скуле оппонента, не причинив особого вреда.
Шаман взревел и прижал правую руку к груди.
Несколько капель его крови упали на землю.
Крюгер проследил за их траекторией и в ужасе замер: на его глазах кровь с шипением впиталась в грязно-серый грунт, не оставив ни единого пятнышка.
— Блять, пацаны, — выдавил Витя. — Там, по ходу, змея. Валить отсюда надо!
Его никто не слушал. Новенький кинулся к Шаману, но поймал хлесткий удар от Бурого и покатился по земле в облаках пыли. Парализованный ужасом Пух снова опустился на бревно, прерывисто дыша и не моргая. Шварц и Сися набросились на Шамана, всё еще потрясенного промахом и спазмами в руке, и повалили. Шварц несколько раз сильно пнул его в солнечное сплетение, потер скулу и сказал сквозь зубы:
— Так и знал, что ты никто. Чуйкой чуял. Черт ебаный.
Он еще раз пнул задыхающегося Шамана и повернулся к Сисе:
— Этого подержи, чтобы не вставал. Я пока побазарю с… Слышишь, как там тебя?
Шварц зыркнул на Новенького. Тот успел подняться и стоял со стиснутыми кулаками, трясясь и шевеля губами. Его левый глаз начал заплывать.
— Пацаны, хорош, — вдруг заныл обуреваемый дурными предчувствиями Бурый. — Валим отсюда.
Не обращая на него внимания, Шварц приблизился к Новенькому и схватил его за воротник футболки. Тот дернулся, но вырваться из железной хватки не смог.
— Ты не рыпайся, — посоветовал Шварц. — Я тебя научу сейчас.
— Что?! Не надо меня ничему учить!..
Его оборвал удар в челюсть — недостаточно сильный, чтобы сломать кости, но вполне ощутимый для того, чтобы заставить замолчать. Сися, опиравшийся ногой на поверженного Шамана, гыгыкнул — начиналось самое интересное.
Земля под их ногами едва ощутимо вздрогнула.
Крюгер покачнулся и сдавленно сказал:
— Пацаны…
Всем было не до него.
Голос Шварца звучал тихо, без надрыва, почти нежно.
— Я тебя сейчас научу, раз твоя дохлая блядина-мамка не смогла.
Степа задергался. Воротник его старенькой футболки треснул и порвался; он попытался вцепиться в лицо своего мучителя ногтями, но получил удар по печени и обмяк. Пух начал вставать с бревна, но его ноги подкосились и он упал обратно.
— Ты пойми, лоха надо учить уважению. Он сам-то не понимает, потому что лох. Но это не страшно, я хороший учитель.
В руке Шварца блеснул нож. Пух закричал. Новенький забыл, как дышать.
— Урок первый.
Шварц улыбнулся и ударил Степу ножом.
Когда первая капля крови Новенького достигла земли, солнце погасло.
Танаис1993 год
Оно проснулось.
30
— Это что такое было-то? — испуганно протрещал кто-то из девочек, глядя в небо. На секунду стало темно, словно ночь подмигнула миру посреди раскаленного сентябрьского дня.
День уже не казался таким уж раскаленным.
— Блин, что за дубак, — выдохнула Аллочка, обхватывая себя руками и трясясь.
Поднялся ветер. Голые деревья вдруг закачались и заскрипели ветвями — обычно этого звука не было слышно за шумом листвы, но сейчас казалось, будто совсем рядом кто-то громко скрежещет миллионом зубов.
Алле вдруг стало очень грустно. Она вспомнила о том, что́ на самом деле связывало ее с Фармацевтом, — и всхлипнула.
— Ася Викторовна! — навзрыд прокричала какая-то девятиклассница (Даша Как Там Ее, попыталась вспомнить Аллочка). — А когда мы домой поедем? Мы замерзли!
Математичка, высокая жилистая женщина с копной седеющих кудрей, с недоверием посмотрела по сторонам через круглые очки. Ей тоже было очень холодно — аномально жаркий сентябрь резко закончился.
— Не ной, Степанова. Автобусы вот-вот приедут. Теплее одеваться надо было, не маленькие уже.
— А что с солнцем такое? — не унималась Степанова. — Это затмение было, да?
— Да-да, безусловно, — сказала Ася Викторовна, прекрасно знавшая, что никакого затмения в этой части северного полушария сегодня быть не могло. — А вот и автобусы! Дети, экскурсия закончена!
Она хотела добавить еще что-нибудь бодрое и уверенное, но вдруг осеклась. Мысли и воспоминания, которые она за много лет научилась держать глубоко в подсознании, вдруг вырвались из заточения и захлестнули ее с головой. Ася Викторовна вспомнила, как ее муж долго и страшно умирал от рака кожи; как гинеколог сказал ей, что она может забыть о собственных детях; как… Она отвернулась от лезущих в автобусы школьников и тихо заплакала.
Единственным, кто не обратил внимания на странное затмение и резкое похолодание, был всё еще не вполне трезвый Степан Степаныч. Он приобнял Ольгу Васильевну за плечо и доверительно сказал:
— Успокойся, говорю. Тут всего Танаиса с Недвиговкой — два забора, три двора. Придут сейчас. Никто тут на них не посмеет хвост поднять.
— Да почему ты так уверен?!
— Вот ты паникерша! — он хмыкнул. — Просто брат Шамана, Леха, кореш мой, со школьных лет еще.
По правде сказать, никакими корешами Степашка Рибизинский и Леха Шаманов никогда не были, да и учились даже не в параллельных классах, а с разницей в несколько лет. Но друг друга они действительно знали — Шаман отрабатывал на Степашке боковые в печень и регулярно отбирал у него рогалики, до которых тот был большой охотник.
Степаныч собирался было довольно хмыкнуть, но моментально передумал: на площадку кособоко заезжал желто-синий милицейский уазик, называемый в просторечии «козлом». Дети с интересом зашушукались, учителя озабоченно запереглядывались.
— Это ты вызвала?! — зашипел Степаныч. — Ну нахера, а?!
— Выбирай выражения, Степан Степанович, — холодно ответила историчка. — Я хоть успокоюсь — не только моя ответственность будет.
— Да ты сдурела?! Вадимовна нас с говном сожрет, а ты под административку пойдешь за ложный вызов!
Ирину Вадимовну, молодую амбициозную директрису сорок третьей школы, все учителя, включая Гитлера, недолюбливали и побаивались, — поэтому опасения Степаныча насчет говна не были лишены оснований.
— Дай бог, чтобы за ложный!
— Да я и в бога-то не верю, — раздраженно отмахнулся физрук.
31
Бурый и Сися кинулись оттаскивать Шварца от жертвы. Крюгер повис на руке с ножом — себя он при этом видел как бы со стороны и не отдавал себе отчета в том, что делает.
Новенький не пытался убежать и за последнюю минуту не издал ни единого звука — он ошарашенно смотрел, как его старая зеленая футболка пропитывается кровью.
— Мама, — наконец прошептал Степа.
— Валим отсюда, валим! — Бурый отпихнул Крюгера и потащил Сисю к «Ниве».
Шварц стоял посреди хаоса, безмятежно улыбаясь. Он был хорошим учителем — любая невеста может подтвердить. А теперь и эти мелкие уебки уяснили самый важный урок: уважению можно научиться только через боль. Ну и что, что неприятно! А кто говорил, что будет легко? Чем больше боли получает ученик (в тщательно рассчитанных дозах), тем больше уважения он со временем испытывает. Сам бы он такого не придумал — батя всю жизнь учил. Батя и мамку учил уважению, но ей оно давалось с большим трудом — мать предпочитала давиться кровью, но уважения не проявлять. В конце концов от регулярных уроков она сошла с ума и теперь жила в дурке. И поделом! Не хочешь учиться — будешь лечиться, как говорил батя!
Он нагнулся и подобрал выбитый Крюгером нож.
— Мама, — повторил Новенький, оседая на землю.
— Шварц, погнали! — взвизгнул Бурый.
Никуда гнать Шварц не собирался, потому что за первым уроком должен был после короткой перемены последовать второй — для закрепления пройденного материала. Но тут он заметил что-то странное: вдруг резко похолодало, а земля под ногами начала содрогаться в конвульсиях мелких толчков, словно что-то из себя выталкивая. Он принюхался: повеяло чем-то гнилостно-сладким, как от изрубленной на приманку для раков дворняги, оставленной дозревать на полуденном солнце. Повинуясь первобытным инстинктам жертвы, волосы на его затылке встали дыбом. Шварц на секунду замер, недовольно дернул уголком рта и пошел к «Ниве». На полпути он остановился, убрал нож в карман и подмигнул стонущему на земле Новенькому:
— Скоро продолжим уроки.
Шварц неспешно забрался на водительское сиденье. «Нива» развернулась и покатила прочь.
Когда Шаман поднялся с земли и попытался выпрямиться, держась за живот и корчась от боли, земля дрогнула особенно сильно — и успокоилась.
Саша вдруг пружинисто выпрямился, раскинул руки и с хрустом потянулся. Его лицо, только что искаженное гримасой, вдруг разгладилось и сложилось в маску абсолютного спокойствия. Всё еще парализованный ужасом Пух готов был поклясться, что суставы его друга двигались в направлениях, не предусмотренных возможностями человеческого организма. Шаман всё хрустел и хрустел, улыбаясь чьей-то чужой улыбкой.