Историчка не выдержала и зарыдала.
— Ну, может быть, вы хоть приметы запишете, ну, особые… Я не знаю, как это у вас… Ориентировку… Господи, мне же родителям их что-то говорить, темно уже! Степан Степаныч, ну хоть ты им скажи!
Физрук нехотя подошел поближе — он очень хотел, чтобы между ним и Танаисом тянулись километры, но при милиции слиться было невозможно. Степан Степаныч нервно хлопнул ладонями по карманам своих треников.
— Да что говорить-то… Товарищ капитан, сигаретой не угостите?
— Свои кури, — усатый прищурился, оглядел его специальным милицейским взглядом и перешел на кривой деревенский канцелярит. — А вы, уважаемый, употребляли сегодня? Вопреки вмененной обязанности надзора за личным составом?
Степаныч занервничал, но ответить ничего не успел — Васильевна зашлась криком.
36
Софья Николаевна тревожно листала записную книжку, скрючившись на пуфике у домашнего телефона. Натан Борисович взволнованно ходил по коридору — бесконечная ссора по поводу конституционного кризиса была временно приостановлена.
— Так, вот.
Софья Николаевна несколько раз дернула диск телефона и замерла, слушая гудки. Секунды сложились в минуту. Минута — в две.
— У Ольги Васильевны домашний не отвечает…
— Софа, ну, значит, экскурсия еще не закончилась. Мало ли что… Может быть, у них автобус сломался. Ты только представь, в каком состоянии находится областной транспортный парк!
— Так ведь ночь уже, — мама Пуха вскочила с пуфика и заметалась по коридору. Каждый раз, когда она пробегала мимо, Натан Борисович вжимался в стену — для них двоих прихожая была слишком узкой. — Надо кому-то из Аркашиных друзей позвонить…
— У него их теперь несколько? — приподнял брови профессор.
— Натан, ну какое это сейчас имеет значение! Вот если бы ты уделял собственному сыну побольше времени, то знал бы…
Она не договорила — записная книжка сбивала с мысли. Софья Николаевна нервно перевернула страницу.
— Так, Сухомлину бесполезно — там родители, веришь ли, грызутся целыми днями, дело к разводу. Просто трубку не возьмут, а если и возьмут, то толку никакого не будет. У этого мальчика, Степы, дом на Новом поселении без телефона… Что же делать-то?
— Всё равно звони Сухомлиным. Если что-то, не приведи господь, случилось, они позабудут свои дрязги. Не совсем же они… — Натан Борисович запнулся.
Мама Пуха театрально вздохнула, поморщилась и набрала номер, проговаривая вполголоса его цифры:
— Тридцать четыре… Пятьдесят восемь… Семьдесят семь…
Натан Борисович затаил дыхание. Несколько секунд ничего не происходило.
— Софа, ну что там?!
— Погоди! Не пойму. Видимо, какие-то неполадки на телефонной станции…
Вместо положенных длинных гудков в трубке щелкало и доносились какие-то звуки, похожие на приглушенное дыхание.
Софья Николаевна вдруг вспомнила, как рожала Аркашу; он был слабеньким и, появившись на свет, не кричал, а только тихо скулил. Акушер родильного отделения Центральной городской больницы тогда сказал ей:
— Нет, гражданочка, этот — не жилец. Не переживайте, вы еще молодая, здорового родите.
В груди образовался тяжелый липкий ком. Софья Николаевна готова была забиться в истерике, но не могла вдохнуть — мышцы горла свело спазмом.
— Алло, — вдруг сказали из трубки паучьим голосом.
— Ой, простите ради бога, не знаю вашего имени, — затараторила Софья Николаевна, стряхнув с себя оцепенение. — Это Худородова родители беспокоят, они с Витюшей друзья, так вот, мы хотели только спросить, вернулся ли ваш сын с экскурсии в Танаис, а то ведь темно уже, мы места себе не находим…
— Не переживайте, — было ощущение, что говорящий улыбается. — Он только что со мной говорил, они с… вашим сыном у друга в гостях, скоро придут. Экскурсия, говорит, удалась на славу.
— Спасибо вам огромное, — не выдержал Натан Борисович, нагнувшийся к трубке через плечо жены. — Мы, верите ли, так распереживались! А он не сказал, когда…
Зазвучали короткие гудки.
Родители Пуха переглянулись.
— Это, как я понимаю, отец Виктора? — спросил профессор. — Очень грамотная речь. А ты всё «быдло» да «быдло». Голос только… странный какой-то. Как его зовут, я не расслышал?
— А он и не сказал.
— Аркаша, вообще говоря, мог бы и сам позвонить. Он же знает, как мы волнуемся.
— Послушай, Натан, — Софья Николаевна положила трубку и встала с пуфика. — У него, в сущности, впервые в жизни появились друзья. Как ты себе это представляешь — он в разгар приключений бежит искать телефон, звонить старикам-родителям? Отстань от него, пусть наслаждается юностью.
37
— Худородов! Сухомлин! Где вас носило?! Я вам головы поотрываю, черти полосатые!
Она снова зарыдала — теперь с облегчением.
Физрук выдохнул и завертел головой, пытаясь рассмотреть нашедшихся восьмиклассников.
Громкого разочарованного вздоха из близлежащих кустов никто не услышал.
Первым на площадку вышел Новенький — по пояс голый, несмотря на по-осеннему холодный вечер. Футболку он зачем-то завязал поперек туловища на манер пояса. Следом показались Шаманов и Крюгер, поддерживающие спотыкающегося Пуха; все четверо выглядели грязными и потрепанными, но вполне живыми. Ольга Васильевна бросилась им навстречу.
— Худородов, что с рукой?! Ты весь в крови! В больницу немедленно! Шаманов, тебе не стыдно?! Положительный мальчик, спортсмен, а туда же! Повлиял бы на них! Петренко, а ты чего заголился?
— Ольга Васильевна, да всё нормально! — преувеличенно бодро сказал Крюгер. — Мы на Донец купаться ходили, порезались немного. Там стёкла на берегу разбросали какие-то нехорошие люди!
— Помолчи, Сухомлин!
— А что сразу Сухомлин?!
Степан Степаныч, всё еще стоявший рядом с милиционерами, громко выдохнул и сказал:
— Дебилы ебаные… Самый стремный возраст…
— Всё, гражданин потерпевший? — равнодушно спросил усатый. — Дальше сами разберетесь?
Физрук потерянно махнул рукой и поискал глазами, куда сесть; он только сейчас осознал, как сильно на самом деле переживал из-за пропавших восьмиклассников, и насколько ему сейчас был бы необходим стаканчик-другой. Точнее, пятый-шестой.
Милиционеры, не прощаясь, двинулись в сторону уазика; юный ментенок на полдороге замешкался, вернулся к Степанычу и, неуверенно оглянувшись на старшего по званию, дал физруку беломорину и полупустой спичечный коробок.
— Вы это самое, ну… Покурите. У меня малой племянник в том году пропал, я, ну, это…
Физрук не знал, что ответить, поэтому молча кивнул и зачиркал сыроватыми спичками, пытаясь прикурить папиросу. Белобрысый лейтенант помялся рядом, попытался еще что-то сказать, осекся и потрусил вслед за старшим по званию.
Степаныча не отпускало. Всё вроде бы закончилось хорошо: придурки-восьмиклассники были живы и, кажется, более или менее здоровы; экскурсия закончилась; менты срулили по своим ментовским делам… Его накрыло беспричинной грустью — верной спутницей начинающегося бодуна. «А, ну да», — подумал Степаныч, выпуская из легких облако вонючего папиросного дыма. Всё в жизни имело рациональное объяснение!
Рация усатого милиционера кашлянула. Отошли они уже достаточно далеко, но вокруг краеведческого музея стояла полная тишина — стих даже ветер, еще недавно шатавший скелеты деревьев.
Усатый поднял рацию к лицу и сказал:
— Третий, прием.
Разобрать ответ было невозможно, но в голосе говорящего слышалось напряжение — это был не рутинный вызов. Физрук приблизился, стараясь не кашлять — дым вдруг начал раздирать легкие.
— …авария на двадцать третьем километре. Как понял, третий?
Усатый, которому только что пришлось попрощаться с домашним вечером перед телевизором с жареной картошкой, малосольным огурцом и двумя по пятьдесят, недовольно спросил у рации:
— Кто хоть?
— Да ебет тебя, Селиванов? — совсем не по-милицейски ответили оттуда. — Выдвигайся на место происшествия. Вроде подростки какие-то. Может, школьники — там какая-то экскурсия сегодня была.
Ольга Васильевна, невесть как оказавшаяся рядом, схватилась за сердце и осела — Степаныч едва успел подхватить ее под локоть.
— Степа!.. Еще кто-то из наших… Да за что же мне это всё…
Усатый капитан милиции всё еще надеялся, что вечер будет испорчен не полностью.
— Вас понял, — недовольно сказал он. — Жертвы есть?
Ответ потонул в помехах. Усатый встряхнул рацию, но уточнений так и не дождался. Он посмотрел на воющую Ольгу Васильевну и злорадно сказал:
— Тоже ваши подопечные? Садитесь в машину — может, опознание потребуется.
Историчка больше не плакала. Она машинально кивнула и рывками, как зомби, пошла к милицейской машине. Степаныч догнал ее и отодвинул в сторону.
— Мужики, я с вами поеду. Ольга Васильевна, с этими побудь, чтобы не сдриснули опять никуда. Я позвоню в город, попрошу кого-нибудь вас забрать. У меня валидол в аптечке, сумка вон там валяется. Всё, давай.
Физрук слышал себя как бы со стороны — кризисная ситуация мобилизовала его и наполнила невесть откуда взявшимися силами. Даже выпить больше (почти) не хотелось — нужно было делать то, что ситуация требует от учителя и от мужчины.
Уазик с физруком и милиционерами уехал. Ольга Васильевна, шатаясь, добрела до той самой скамейки, на которой страдал Шаман всего пару часов назад, и закрыла лицо руками.
Сидящий в кушерях Питон приободрился — кажется, сегодня он все-таки увидит мертвых одноклассников!
38
Друзья нервничали. Новенький натянул порезанную и окровавленную футболку — было холодно, но историчке было очевидно не до них, а физрук зачем-то уехал с ментами.
— Блин, ребята, надо идти телефон искать, — суетился Пух. — Родители там с ума сходят! Зачем я только на эту чертову экскурсию поперся!
Порезанная ладонь больше не кровоточила, но в голове стоял странный звон, как будто кто-то внутри уронил стакан — и теперь он перекатывался внутри мозга. Крюгер, безучастно распинывавший камешки под ногами, отмахнулся: