Она топнула ногой, поморщилась от боли в подвернутой лодыжке и решительно распахнула шторы.
Чупров сидел на скамейке у подъезда, лыбился и смотрел прямиком в ее окна.
Быстро темнело, начинал капать мерзкий осенний дождь, но Питон не обращал на всё это внимания — даже когда ледяная капля скатилась за воротник куртки, он не дернулся и не моргнул.
Аллочка вскрикнула и отшатнулась.
Ей вдруг стало страшно за маму, которая должна была скоро вернуться; страх был иррациональным: в конце концов, какой вред маме мог причинить какой-то восьмиклассник? Но оставлять сопливую мразь у подъезда было нельзя — как и прощать то, что он за ней проследил и теперь знал, где Аллочка живет. Надо было срочно что-то делать.
Не включая свет, она зашла в гостиную и взяла с дивана трубку кнопочного телефона. Начала набирать номер. Замешкалась. Нажала сброс. Прикусила губу и снова набрала номер пейджингового оператора.
— Здрасьте, абоненту «Алексей» сообщение.
— Диктуйте, — сказал равнодушный женский голос из трубки.
— «Набери на домашний». Подпись — Алла.
Трубка почти моментально запиликала и заморгала зелеными огоньками кнопок.
— Ну че ты? — не поздоровавшись, сказал тасочный голос. — Надумала?
— Леш, у меня проблема, ну, дебил один из школы, — затараторила Аллочка. — Он, я не знаю, клея обнюхался, орет, в квартиру ломится, мне страшно…
В таких вопросах, как инстинктивно понимала Аллочка, не грех было и преувеличить опасность — рыцарь гораздо резче рванет расправляться с агрессивным наркоманом, чем с мокнущим под дождем на лавочке полудурком.
— Я тут по делам кружу, с автомата набрал. Че там у тебя? Быстро говори, пацаны ждут, — обозначил рыцарь (наверняка сидевший дома, как и всегда). — Сама никак не порешаешь?
— А, не вопрос, — легко согласилась Аллочка, старавшаяся не смотреть в сторону окна. — Тем более он мощный, ты, по ходу, не справишься. Ладно, давай, Алёша!..
— Так, э! — рыцарь был туповат, поэтому с ним работали даже самые элементарные психологические приемы. — Ща подскочу, не рыпайся. И это, слышишь… Гулять будешь со мной?
Леша был сыном маминой подруги со смешным именем Октябрина — он учился в девятом классе лоховской 50-й школы и безо всяких оснований считал себя начинающим бандитом. Еще в далеком детстве, когда мамы водили их на одну детскую площадку, Леша решил, что Аллочка обязательно должна с ним встречаться; ни прошедшие с тех пор годы, ни здравый смысл (Леша был крупным, но глупым и страшненьким мальчиком), ни то, что Аллочка его недвусмысленно избегала, этой ситуации не изменило. Прибегать к его помощи не хотелось — пристанет, как банный лист к жопе, замучаешься потом сливаться… Но Леша был одним из немногих, кто знал о ее семейной ситуации, и единственным, кому на эту ситуацию было насрать. Уж с ним-то о репутации бандитской дочери можно было не беспокоиться.
— Гулять?.. А, да, конечно.
— Пошли завтра мороженого поедим в парк Горького?.. А не, стой, у меня движения завтра… Послезавтра тогда, да? Забились?
— Ой, Лешенька, он сейчас дверь выломает, — пропищала Алла и повесила трубку.
Рыцарь Алёша, успевший забыть, что он «кружит по делам», нарисовался быстро — жил он в паре кварталов, на улице Мечникова, неподалеку от Института народного хозяйства. По случаю предстоящей разборки с Аллочкиным обидчиком он надел черную куртку из кожзама (на пару размеров больше, чем надо, хотя продавцы вещевого рынка на Лендворце уверяли, что «как на вас сшито»). Выглядывавшая из-за штор Аллочка невольно хмыкнула, на долю секунды забыв о беспокойстве, — спаситель выглядел тупо и комично. Но оборзевшему Питону должно было с лихвой хватить.
Не обратив внимания на Питона, Леша рванул дверь подъезда и, отряхиваясь и фыркая от холодного дождя, решительно направился было внутрь. («Придурок», — прошипела Аллочка двумя этажами выше.)
— …считали, что я питаюсь душами, — вдруг с улыбкой сказала оболочка Питона, словно продолжая начатый разговор. — Это, разумеется, неправда. Душ-то, между нами говоря, у вас почти и нет — так и с голоду помереть можно.
Леша отпустил дверную ручку, обернулся на странного мокрого придурка и насупился — он надеялся, что тот испугается опасного бандита в кожане и заткнется.
— Самое простое, хотя и не вполне верное объяснение звучит так: я питаюсь сильными эмоциями. Дело в том, что ваши далекие предки испытывали самые острые эмоции в момент собственной смерти — так что путаница вполне объяснима.
Рыцарь слушал эту пургу, ошалело хлопая белесыми ресницами. Что он несет?.. Малолетки сейчас вообще берегов не видят, «Момента» нанюхаются и барагозят; вон, аж голос посадил… Стоп! Это, наверное, тот самый утырок-торчок, про которого говорила Аллочка!
— А вот вы так усложнили свои жизни, так запутали всё простое, что смерть встречаете как облегчение. Острее всего вы чувствуете обиду, ревность, желание причинить боль, унижение… Всё это намного вкуснее и питательнее, чем пресная смерть в омуте хохота. Вы превратились в деликатесы. Целый мир ходячих, дышащих, нежных деликате…
Скользящий удар по скуле помешал ему договорить. Так и не разобравшись, что происходит, Леша решил перейти к делу — наркоман был мелким и, кажется, больным; непонятно, чего так испугалась Аллочка. Да и неважно это было — раз обещнулась гулять, то теперь уже без отмазок!
Происходило же что-то странное. Торчок не отдернулся, не заскулил и даже не перестал лыбиться.
— Каждый час я открываю новые оттенки ранее неизвестных мне вкусов. Пока самый утонченный из них — это…
Бывший Питон, не обращая внимания на снова занесенный над его головой кулак рыцаря, задумчиво щелкнул пальцами, словно ища нужное слово.
— …Чувство, когда узнаёшь чей-то стыдный секрет.
Аллочке было плохо видно, что происходит у подъезда, — успело стемнеть, плюс оконное стекло было испещрено дождевыми потеками. Сопливый мудак и рыцарь вели какую-то беседу вместо того, чтобы сцепиться в драке; стоило бы приоткрыть окно, чтобы лучше слышать, но было очень страшно. Кажется, план с вызовом рыцаря провалился.
— Заткнись! Заткнись! — вдруг закричал Леша. Бить наркомана он больше не собирался; больше всего хотелось бежать без оглядки, но ноги вдруг перестали слушаться.
— Ой, здрасьте, — вдруг сказал придурок и посмотрел куда-то за спину рыцарю.
Из подъезда вышла бабка, завозившаяся со старым и покоцанным, как у старухи Шапокляк из мультфильма, зонтом. Можно было бы подумать, что на разворачивающуюся сцену она не обратила внимания, если бы не долетавшее до парализованного ужасом Леши бормотание. В нем слышалось «лыбится еще», «глаза бесстыжие вылупил» и «наркоманы чертовы».
— Помогите, — вдруг проскрипел Леша.
Бабка настороженно на него уставилась, забыв о зонтике. Тот, полуоткрытый, трепыхался на холодном октябрьском ветру.
Странный мальчик, до того скалившийся на скамейке, вдруг зашмыгал носом, заскулил, обхватил себя руками и затрясся крупной дрожью.
— Помогите нам разрешить спор, — с улыбкой продолжил второй парень, покрупнее. Судя по голосу, брат первого. — Сколько литров крови содержится в человеческом организме? Я думаю, что литров пять. Или шесть, если выжать ее всю до капли.
— Милицию вызову!.. — прошипела бабка и засеменила прочь, обогнув наркоманов по широкой дуге. В самый неподходящий момент ее зонт раскрылся, зачерпнув воду из грязной лужи. Пенсионерка не обратила на это внимания.
Аллочка отшатнулась от шторы и выругалась. Сердце колотилось так, что она не слышала собственных слов.
Теперь плакал и трясся уже рыцарь Алёша.
— Страх — тоже сильная эмоция, — продолжил Питон. — Но вы так многого и так часто боитесь, что она стала пресной. Но вернемся к секретам. Где отец Аллы? Почему он до сих пор не примчался к ней на помощь? Почему я еще жив?
Еще несколько минут назад Алёша ответил бы издевательским смехом, или ударил бы спрашивающего, или тактически ретировался, — в зависимости от того, кто задал бы запрещенный вопрос.
— Хер его знает, где он, — сквозь всхлипывания выдавил он. — Алка всем говорит, что он… А он не… Фармацевт, ну, Алкину мамку изнасиловал… Он и не знает, что она его дочь… А она… А я… Буду ее защищать!..
Заливаемый дождем бывший Питон прикрыл глаза. Его неестественная улыбка на секунду стала еще шире — казалось, что лицо не выдержит такого напряжения и вот-вот треснет пополам, как перезрелый арбуз.
47
— Один за всех и все за одного, — повторил Пух свою новую любимую присказку.
Книга про мушкетеров ему, честно говоря, не понравилась: от тамошних приключений несло нафталином, а д’Артаньяна невозможно было представлять себе никем иным, кроме актера Боярского, — и это полностью разрушало эффект погружения в историю. А соответствующий фильм Аркашу раздражал: там слишком много пели про непонятную красавицу Икуку и слишком мало сражались. С мушкетерами у него, одним словом, не сложилось.
— Ты заебал, понял. Шаман же говорил его не трогать.
Крюгер сам не понимал, почему ему так не нравится идея сходить проведать Шаманова. Он примерил на себя его ситуацию: один, в малознакомом городе, никто не орет на тебя и друг на друга, делай что хочешь… Ну да, непонятка с братом, но тут уж извините — знал, на что шел, когда решил стать бандитом! (О том, что он сам решил стать бандитом, когда вырастет, Крюгер временно забыл.)
Они брели по улице Семашко, не обращая внимания на холодный дождь («Не сахарный, не растаешь», как любила говорить Баба Галя до всего свалившегося на их семью ужаса). Домой никому не хотелось — даже Степе, который обычно старался бабушку надолго не оставлять. В последнее время она вроде бы чувствовала себя лучше: меньше спала, гладила Машку, даже позавчера приготовила пюре из никак не желающей заканчиваться Бычихиной картошки. Если бы еще не разговоры, которые Ба подолгу вела с мамой… Новенького передернуло.