Ладонь под мышкой сомкнулась на пустоте. А, точно…
— Пацаны… За что… — успел спросить он, оседая на землю.
Обитатель «восьмерки» нагнулся и аккуратно перерезал Слону горло.
— Блять, Степахин, — с неудовольствием сказал второй и отошел на шаг, чтобы кровь не залила ботинки. — Вот ты маньячина! Как этот, которого в Аксае приняли недавно, как его?.. Буханкин?.. Нахуя ножом-то?!
Тот, кого назвали Степахиным, вытер нож о кожан покойного и выпрямился.
— Муханкин, — поправил он. — Ты первый день замужем, что ли? К табельному боекомплект под роспись, заебешься отчитываться потом. Да и громко, бдительные граждане вылезут, милицию вызовут.
— А милиция хоба — и уже тут! — пошутил второй.
Посмеялись.
— Вроде Пал Саныч валить его не давал команды, если без пиздюка выйдет? Не нахлобучат нас?
— Да я и не собирался… Нашло что-то, — пожал плечами Степахин. — Да и хуй с ним; одним больше, одним меньше.
— «Нашло»!.. Ты смотри мне, сучонка не подрежь, когда выскочит. Ведем аккуратно. Шаман Большой всяко с ним на связи.
— Жену свою учи. В дежурку позвони про неопознанное тело лучше — возьму расследование под свой личный контроль. И это, машину сменить надо, примелькалась на районе. У братвы не бери только, приметную слишком дадут. С Пал Санычем поговори, он устроит нормальную по своим каналам.
— А в тот раз чего не свинтили малого? Сам в тачку ломился.
— Команды не было. А без приказа старшего по званию, сам знаешь, беспредел один и ебанина.
Переступив через остывающее тело Слона, они пошли к «восьмерке». Степахин насвистывал песню про пора-пора-порадуемся на своем веку.
52
— Вырывать секреты из черной пустоты хохота — просто, — с улыбкой сказал Питон стволу. — Но это как для вас есть тухлятину. Самые вкусные секреты — это те, с которыми мучительно расстается свободный разум.
За шумом дождя Степанычу не было слышно, что говорит сошедший с ума Чупров, зато было очень хорошо видно, как побелели майорские пальцы на рукоятке пистолета. Надо было что-то делать, но парализованный ужасом физрук стоял, выпучив глаза, — ни Валя Котик, ни Марат Казей не одобрили бы такого поведения, но сейчас было не до них.
— Товарищ майор! Отставить! Не позволю! Он же ребенок!
Участковый Камиль Рахимбеков, о существовании которого присутствующие успели забыть, бежал по лужам, оскальзываясь и дергая кобуру. Мокрые пальцы соскальзывали с хлястика, фиксировавшего табельный ПМ. Он наступил на брошенный майором зонт, чуть не упал и выругался.
— Что вы себе позволяете! — никогда еще в жизни Степан Степаныч не был так рад видеть милиционера. — Совсем с ума посходили! Вы видите, ребенок не в себе?! Ему к врачу надо!
Глаза Азаркина перестали светиться ненавистью, но пистолет он опускать не спешил. Желтый свет дворовых фонарей отражался в каплях дождя, застрявших в его стриженных под полубокс темных волосах.
— Взрослые разумы почти всегда гнилые — для осознания этого стоило проспать три тысячи лет. Я не…
Договорить оболочка Питона не успела — добежавший наконец Рахимбеков отпихнул его в сторону и встал на азаркинской линии огня. Свое табельное оружие он достать так и не успел (или вовремя сообразил, что ни к чему хорошему это сейчас не приведет).
— Товарищ майор! Я понимаю, усиление сейчас, все на нервах. Я не буду сообщать, я… Сам, знаете, еле держусь. Перестрелял бы всех их, сук ебаных!
Кого «их», Рахимбеков не уточнил.
Азаркин молча поднял руку с пистолетом повыше. Теперь ствол смотрел не на перетянутую коричневой портупеей грудь участкового, а прямо между его глаз.
Страшный школьник скалился из лужи — подниматься он почему-то не спешил.
— Люда, иди сюда! Я говорил! — с балкона второго этажа дома, где жил Степаныч, вдруг донесся не вполне трезвый голос. — Я говорил, что гражданская война уже идет! Посмотри: менты друг друга стреляют!
Темный силуэт Люды нарисовался на балконе, разогнав облако сигаретного дыма.
— Господи-и-и-и!.. И детей расстреливают! Да что же это!..
— А я говорил! Я говорил!
На очередном «я говорил» Степаныч понял, что убивать сейчас никого не будут, и кинулся поднимать Чупрова из лужи.
Начался галдеж. Захлопали балконные двери — жильцам не терпелось посмотреть на начинающуюся гражданскую войну.
— С-с-сука, — прошипел Азаркин, опуская пистолет.
— Так, пошли мамку твою найдем. Совсем уже… Лишить родительских прав…
Физрук прекрасно знал, где и кем работает мама Питона, — и знал он это не благодаря родительским собраниям. Но такой удачной возможности увеличить расстояние между собой и гаражом со спящим там Шамановым могло больше и не представиться.
— Стоять, — рявкнул майор в спину Степанычу. — Рахимбеков, задержать обоих до выяснения!
Степаныч замер.
— А чего они сделали-то? — вдруг с вызовом спросил участковый, ободренный внезапно образовавшейся аудиторией. — Гражданин Рибизинский курил во дворе, никого не трогал. Пацан — больной на голову, заблудился просто. Не буду я никого задерживать! Нет таких законов! Ментовской беспредел!
На балконах кто-то заржал.
Майор сложно, в несколько приемов выругался, убрал пистолет в кобуру и нагнулся за фуражкой. Он стряхнул с нее грязные капли, снова выругался и брезгливо сунул головной убор под мышку — так делали гусары в каком-то старом фильме, и этот жест Пал Саныч запомнил и взял себе в привычку.
Он с ненавистью посмотрел в спину удаляющемуся Степанычу, для убедительности приобнявшему школьника за плечо, и перевел взгляд на участкового — тот всё еще надувал щеки, пыжился и всем своим видом показывал приверженность законам Российской Федерации и решимость не допустить ментовского беспредела.
— Быстро адрес этого мелкого сучонка, — прошипел Азаркин так, чтобы не услышали на балконах. Тянуть было нельзя — уже захлопали подъездные двери, выпуская во двор обеспокоенных граждан.
— А я не знаю… А он не в моем микрорайоне, я не… — забормотал моментально сдувшийся Рахимбеков.
— Ты мне адрес-то найди, товарищ капитан. Найди и доложи в кратчайшие сроки, — ласково продолжил майор полушепотом. — Иначе я тебя, скотину ебаную, закатаю за превышение служебных полномочий — да так, что только ногами вперед с зоны и выйдешь. Понял приказ старшего по званию, Рахимбеков?
Рахимбеков приказ старшего по званию понял.
53
Неоплачиваемый отпуск Натан Борисович Худородов взял из принципа — прямой необходимости в этом не было. Деканат пустовал, студенты массово прогуливали, преподаватели сидели по домам, прикованные к телевизионным экранам, — некоторые с валидолом под языком, другие со злорадными смешками и открытыми по такому случаю дарственными бутылками дефицитного армянского коньяка.
В Москве, судя по газетам и теленовостям, царил хаос: ходили слухи о снайперах, стреляющих на поражение и в защитников Белого дома, и в атакующих. В город вошли танки. Вокруг Белого дома десятками гибли люди.
Профессора Худородова потряс даже не апокалиптический характер телевизионной картинки и общего новостного фона — он все-таки был историком и понимал, что революции, путчи — закономерная и неотъемлемая часть процесса оздоровления элит, обусловленная огромным количеством политических, экономических и социальных факторов. Нет, он никак не мог примирить себя с фактом, что долго поддерживал человека, про которого в будущих учебниках истории напишут либо как про тирана, либо как про предателя. Руцкой вроде бы владел инициативой, но Натан Борисович проводил со студентами истфака достаточно времени для того, чтобы узнать этот растерянный вид, бегающие глаза и нотку истерики в голосе, — роли спасителя России всё это противоречило, а вот роли зарвавшегося гаденыша-абитуриента, который вот-вот получит по лицу от огромного страшного пятикурсника, вполне соответствовало.
Разочаровываться в собственной политической интуиции и, до определенной степени, в собственных убеждениях было мучительно, но Худородов-старший вдруг нашел во всём происходящем положительную сторону — впервые за долгое время они с Софьей Николаевной зажили, используя простонародное выражение, «душа в душу». Стена непонимания и даже некоторой ненависти, возведенная между ними конституционным кризисом, затрещала и рухнула — спорить больше было не о чем. В том, что стране конец, сходились оба — и было уже абсолютно неважно, кому достанется полученная ценой десятков человеческих жизней власть.
— К сожалению, Софа, деваться нам объективно некуда: границы они со дня на день закроют, а если и не закроют, то…
— …то этот ужас всё равно со дня на день захлестнет и Прибалтику, и ближнее зарубежье, — горестно подхватила Софья Николаевна.
— А в дальнем зарубежье нас никто не ждет, — подытожил профессор. — Там своих таких… Хватает.
— Всё, Натан, давай не будем об этом при ребенке. Аркаша с минуты на минуту придет из школы; как мы договаривались, за обедом о политике ни слова.
Новообретенное взаимопонимание семьи Худородовых перед лицом неминуемой гражданской войны имело несколько неожиданных последствий. Первое: Софья Николаевна снова начала готовить, причем делала это с невероятными энтузиазмом и виртуозностью (необходимо было отвлечься от кошмарных новостей); так, сегодня на обед были обожаемые и Натаном, и Аркашей фаршированные перцы. Последствие второе: на телевизор с его ужасами был отведен час после ужина (программа «Время») — иначе невозможно было сосредоточиться ни на чем другом. Последствие третье: возобновились ненавистные уроки фортепиано, по которым Пух опрометчиво успел немного соскучиться.
Пух вообще вдруг снова ощутил на себе очень много родительского внимания. Даже, он бы сказал, слишком много. Вчера, когда он поздно вернулся домой после спасения Шамана от алкогольной интоксикации, родители устроили ему натуральную выволочку! Мама хваталась за сердце и театрально закатывала глаза; папа выдавал увесистые фразы формата «как ты можешь заставлять нас переживать в такое непростое время!»; Аркаша, потупясь, бубнил про дружескую взаимовыручку (без подробностей) и повторял свое «один за всех и все за одного».