Вот уж о ком Сися в последние недели вообще не думал, так это о ебучих восьмиклассниках — головняков хватало и без них. Неожиданно для себя он взбесился: какого хуя он вообще стелется перед этим чертом?! Шварц теперь вообще не при базарах, иначе бы ему, Сисе, так просто не передали его тему. Да и тот эпизод с окурком в лицо он не забыл.
Он вообще мало что забывал — несмотря на то, что конкретно торчал.
— Не похуй тебе, где они? — рявкнул он. — Давай, Шварц, попиздели — и хватит, у меня дел дохуища. Если че-то надо взять — маякуй. Нормально по-братски сделаю, гха-гха!
Что произошла какая-то непонятка, Сися сообразил уже после того, как по штанине треников потекло теплое и бедро пронзила острая боль.
Он взвизгнул и упал.
Шварц бесстрастно смотрел сверху вниз.
Разделочный нож, еще секунду назад прятавшийся во внутреннем кармане кожана, вяло покачивался в его опущенной руке.
— Всему учить надо… Я научу, не ссы.
Он быстро опустился на одно колено и несколько раз ткнул пытавшегося отползти Сисю острием. Нож оставил неглубокие, но сразу начавшие обильно кровоточить раны на боку, спине и предплечье многострадальной раздробленной руки.
— Сука!.. Ты че!.. Ты че!.. — заверещал истекающий кровью Сися.
— Где малолетки? — повторил Шварц, вытирая окровавленное лезвие о Сисины треники.
Его лицо исказила гримаса, поредевшие зубы желтели из-под вздернутых, как у рычащей собаки, губ, но глаза остались бесстрастными и пустыми.
— Братан, я не по курсам!..
— Не научился… — вздохнул Шварц и посмотрел в пространство над Сисиной головой. Туда, в это пространство, он извиняющимся тоном продолжил: — Батя прав был. Всех надо учить. Никто не понимает. Ученье — свет, а неученье — тьма.
Он перехватил нож поудобнее.
— Стой, стой, братан! Але-мале! Тормозись!.. Я без понятия реально! Один на Нахаловке вроде живет, еще один на Текучева!..
— Нахаловка, Текучева… — задумчиво повторил Шварц. — Нахаловка большая, Текучева длинная. Играл ты, Сисянчик, и не угадал ни одной буквы.
Цитата из популярной передачи «Капитал-шоу „Поле чудес“» вполне могла стать последним, что Сися услышал в жизни, если бы он вдруг не вспомнил.
Записка, которую они отобрали у дерганого лоходрома!.. Еще когда жирный рыпнулся его защищать и огреб пиздов! Как же там было-то…
— Там, понял, у припезднутого соседка — Коровина! Я запомнил, фамилия стегающая! Это на Нахаловке. Пробей, не знаю, через паспортный стол, братан! Через нее полюбасу найдешь. Он там рядом с ней, сто процентов!
Шварц поднялся и спрятал нож обратно в недра кожана. Он прошелся вокруг подвывающего Сиси, подумал и вдруг резко двинул пяткой в одну из досок, покрывавших пол. Доска с треском сломалась.
— Заберу за беспокойство, — сказал он в ту же точку за Сисиной головой.
Шварц вытащил из тайника сумку с недельными запасами дури, закинул ее за спину и, не говоря больше ни слова, скрылся во мраке Александровки.
80
Саша не мог подняться. Ночная пробежка на семьдесят километров, о которой он не помнил абсолютно ничего, ушатала его так, что даже закаленные боксом, бегом (обычным, не в розовой вате) и общим здоровым образом жизни молодые мышцы пошли в отказ.
На рассвете мама нашла его на пороге без сознания; дальше всё было размыто и как-то волнообразно, наплывами. Шаман помнил, что его рвало землей и клейкими ошметками. Что он лежал в душе, не в силах пошевелиться. Что его захлестывал невыносимый, страшный голод, но еда не лезла — у нее был вкус свежевырытой могилы.
Мама причитала. Отец… ох, отец.
Брата дома не было, и где он находится, родители не знали, — то есть весь этот адский марш-бросок оказался бессмысленным. Либо что-то перепутал сторчавшийся физрук, либо… Об альтернативах думать не было душевных сил.
Саша очухался только к вечеру — на раскладушке в их с Лехой комнате. Домик у родителей был небольшой; отец всё собирался пристроить к нему флигель, но, когда в роддоме выяснилось, что родился второй пацан, от плана отказался — в тесноте, как говорится, да не в обиде. (С «не в обиде» вышла, конечно, промашка: в детстве Леха постоянно драконил младшего брата, и прекратил это занятие только после того, как переключился на бандитский движ. Там было, кого драконить.)
— У меня нет детей, Люба! Нет! — орал отец из кухни.
Мама ахала и что-то неразличимо курлыкала — как будто слушала эту поебень впервые.
Шаман скривился, кое-как сполз с раскладушки и на негнущихся ногах вышел из комнаты.
Юрий Шаманов был, как ни странно, мужчиной невысоким и щуплым — Леха и Саня получились бугаями, как выражался отец, «в Иванчайскую породу» (Иванчаева была мамина девичья фамилия — все мужчины в ее семье действительно были крупными). Отец нервно мерил шагами небольшую кухню, так и не сняв ватника и кепки — пришел, видимо, с улицы, где уже было конкретно холодно.
Шаман поежился: он только сейчас осознал, что дома тоже стоял дубак. Центрального отопления в родительском доме не было; топить печь отец отказывался до первого снега; об электрических обогревателях не могло быть и речи — пенсии на такую дорогую покупку не хватало, а все присылаемые братом деньги Шаманов-старший с воплями отправлял обратно вместе с гонцами. Однажды Леха решил схитрить — и попросил пацанов оттаранить в Новошахтинск пару новеньких обогревателей, которыми с ним расплатились арендаторы вещевого рынка «Новый быт». Не прокатило: отец обгавкал приехавших, после чего демонстративно расхерачил обогреватели молотком прямо на улице, под недоуменные причитания соседа дяди Армена.
— Припе-е-ерся! — издевательски протянул отец при виде Саши. Голос его дрожал от безуспешных попыток сдержать ярость. — Коне-е-ечное дело, как по мордасам надавали такие же уголовники, так он припе-е-ерся, ты посмотри на него! Пожрать, да посрать, да обратно бандитизьмом заняться!
Мягкий знак в «бандитизьме» был гвоздем, царапавшим Шаману-младшему мозг.
— Юрочка, ну что ты такое говоришь, ну!.. — закудахтала мама, старавшаяся при этом не отрывать взгляда от скалки, которой она раскатывала тесто для пельменей. — Ну что за слова такие, ну!..
— А ты мне не нукай! Ты меня не учи! — отец стукнул кулаком по столу. Получилось неубедительно: кулачок у него был, по правде говоря, небольшой и сухонький. Стол даже не вздрогнул, а вот руку Юрий Вадимович очевидно зашиб, хотя виду постарался не подать.
— Ма, попить есть? — спросил Шаман.
Мама подкинулась было за кружкой и баллоном с колодезной водой, но папа и не думал прерывать показательное выступление.
— Не сметь! — закричал он и неловко, криво толкнул маму, выбив алюминиевую кружку из ее руки. — Нет детей у меня! Ни глотка воды, ни корки хлеба не дам! Не позволю! Я член КПСС! У меня грамота за трудовые заслуги! Я бандитов не воспитывал! Пошел вон отсюда!
Юрий Шаманов выпятил грудь и грозно шагнул навстречу стоявшему в дверях кухни сыну.
Мама с оханьями и всхлипываниями засеменила за укатившейся кружкой.
Между Сашиными ушами что-то словно с треском лопнуло.
— Бать, — едва слышно сказал он. — Заканчивай.
— А ты мне не указывай! — снова зашелся воплями отец. — На отца будет еще хвост поднимать! Подонок!
Глава семьи обеими руками толкнул младшего сына в грудь.
Саша не сдвинулся с места, не сжал кулаки, не сказал ни слова.
Отец отдернул руки и отскочил.
Полное понимание возникло между ними мгновенно — на глубоком, доцивилизационном уровне.
Юрий Вадимович вдруг понял, что толкнул — не нескладного долговязого подростка, еще вчера ссавшегося в пеленки, а взрослого человека с тяжким взглядом костолома.
Александр Юрьевич вдруг понял две вещи. Первая: детей у его отца действительно больше не было. Вторая вещь прозвучала так:
— Еще раз тронешь мать — покалечу.
Если бы это было угрозой, отец снова завел бы свою шарманку про «я коммунист старой закалки, я не воспитывал бандитов и уголовников» (из-за которой братья, собственно говоря, друг за другом и сбежали из дома — хотя бандитом был только один из них, а уголовником не был никто). Но это было не угрозой, а декларацией намерений, и такой четкой программой на ближайшее будущее, какой папа не слышал за десятилетия заседаний в районном партхозактиве.
Старший Шаманов закрыл рот и широко открыл глаза.
Младший Шаманов обогнул его по широкой дуге, подошел к матери и обнял ее за плечи.
— Мам, я нормально, — шепнул он ей на ухо. — Как с Лехой порешается, я через дядю Армена передам. Приедешь в город к нам.
Мама затряслась в его руках.
— Сашенька, — всхлипывала она. — Ну почему так, ну… Что ж я не так сделала…
Отец утопал вглубь дома, демонстративно и злобно пыхтя.
— Мам, слушай…
— Что, Сашенька? — подняла она заплаканные глаза. — Водички? Ты на него не обращай внимания, ну, он же сам знаешь какой… Шлея под хвост как попадет, ну, вот он и… Ты отдохни, пельмешки скоро будут, ты ж голодный…
— Мам, — Шаману надо было срочно закончить свою мысль, потому что заново начать ее он бы не смог. — Мам. Я всё равно узна́ю.
— А?.. Что?.. — мама непонимающе заморгала. — Сынуль, что узнать?..
— Если он тебя еще раз тронет, я узна́ю.
Шаман отстранился и, всё еще держа маму за плечи, сверху вниз посмотрел ей в глаза. Это было не так просто — встречаться с сыном взглядом она не хотела и косила куда-то в сторону.
— Ну ты что, отца не знаешь, ну! Он и не тронет никогда, это он так, ну, перепсиховал. Он же смирный, ну…
— Мам.
— Сашенька, ты с ним поговори, ну, когда он отойдет. Ты объясни, он же понимает всё, не чужие ведь люди. Он просто, ну, такой…
— Мам.
— Да я и не поняла-то, что он сделал, ну… Он ведь старенький уже, ты не забывай тоже… Он здоровье подорвал на своей партработе, нервы ни к черту, сам ведь знаешь…
— Мам! — взревел Шаман, разворачивая женщину к себе лицом. — Мне Армен скажет или тетя Диана. Ты же в курсе, что они по-любому скажут.