— Так ты и подпалил, молодец.
С участком этим история была такая: Фармацевт долго налаживал и наконец почти наладил взаимовыгодные связи с ОБЭП, УВД на транспорте и другими подобными учреждениями. Рамс из-за рынка и особенно пылающий милицейский участок, на первый взгляд, этим процессам на пользу не шли: мусорскому начальству гарантированно должно было прилететь по жбану из Москвы за бандитский беспредел в центре города-героя Ростова-на-Дону. Но Фармацевта такой расклад прекрасно устраивал: ментовски́е были бы заняты прикрытием собственных жоп и не лезли бы слишком активно в его дела. Суммы ежемесячных заносов, конечно, должны были вырасти — в Москве генералы ведь тоже любят водку, икру, блядей и баню (хоть москвичи и предпочитают ездить за всем вышеперечисленным в Ростов, как всегда считали местные), но эти расходы Фармацевт воспринимал как долгосрочную инвестицию. Николай Ильич давно понял про себя, что максимально эффективно действует именно в условиях хаоса, — и с определенного момента начал прикладывать осознанные усилия для того, чтобы этот хаос вокруг себя создавать. Сгоревшая в разгар рамса мусарня прекрасно вписывалась в эту стратегическую концепцию.
Ничего этого, разумеется, Шаманову знать было не надо.
Он и не знал. Сделал как сказали. Людей там не было — часа три ночи, вся милиция спит давно.
Было там, правда, кое-что другое.
— Николай Ильич, там бумаги были. Я в замесе не разглядел особо, но там был приказ об этой, бля, оперативной разработке. На тебя точно, на Хасима точно. Больше не знаю, спалил всё нахуй.
— Да я по курсам, брат, — весело сказал Фармацевт, внутри которого всё словно в секунду затянуло лютым сибирским льдом. Ни по каким курсам он не был. — В ЦК, понял, не дураки сидят. Ты думаешь, че я это…
Мысль виляла, терялась. Надо было срочно обдумать ситуацию, желательно в одно лицо.
— А, ну заебись, — с облегчением оскалился Шаман. Считывать мимические нюансы босса он не умел — Леха был, по правде сказать, парнем бесхитростным. — Всё тогда, пойду. Брательник там…
Он не договорил, полез обнять Фармацевта на прощание, остановился на середине движения и быстрым шагом пошел на выход. Мучавший его последние недели груз Леха, вроде бы, с души скинул, но внутри всё равно ворочалось что-то неприятное. Хотелось поскорее на воздух. На воздушок, как смешно говорила в детстве мама.
— Иди, да, — сказал Фармацевт закрывшейся двери. — Брательник, значит…
Он опустился на угол стола и обхватил голову руками. Мусора открыли на него дело?! А с чего?..
Все, кто мог открыть, тут сидят, «Абсолют» хуярят. Все свои, все при свежих котлетах денег (его, Фармацевта, денег) на кармане. Или не все?..
А если Шаман что-то недопонял? Да нет, он не этот, как его, Эйнштейн, по-любому, но пацан сообразительный. Сто пудов какая-то мутка.
Или Шаман сам эту хуйню придумал, чтобы его с мусорами стравить? А это может быть. Никогда нельзя никого недооценивать. Он, Коля Фармацевт, может, и сам такую тему бы прокрутил, если бы помоложе был. Сколько там Шаману лет? Да неважно, по-любому самый возраст для того, чтобы подниматься. Или он с мусорами заодно, внимание отвлекает от реальной подставы? Блять…
В дверь требовательно стукнули.
— Колян, — пьяно сказал кто-то мусорским голосом, — дрочишь там, что ли? Выходи, студентки скучают.
— Есть, товарищ подполковник, — фальшиво бодро ответил бандит, не поднимая головы. — Разрешите штаны застегнуть!
— От юморист!.. — загоготали снаружи.
Ладно, че.
Фармацевт встал и хрустнул костяшками — этим жестом он всегда неосознанно обозначал принятое решение. Шамана надо аккуратно в расход. Аккуратно — потому что если он по натуре мусорской, то там будут нервничать, а товарищам милиционерам вредно волноваться. Про шаманского брата надо справки навести — скорее всего, тоже в землю ляжет, чисто чтобы спокойно было. Мусоров необходимо аккуратно прощупать — и не этих, блять, полканов с моржовыми усами, а кого-то позлее и поактивнее, типа Паши Азаркина. Он, кстати, обещнулся сегодня приехать, надо по паре стаканов засадить, потереть с ним аккуратно…
Хаос был родной стихией Коли Фармацевта.
92
Крюгер жил как во сне — противном, болезненном сне, который бывает на исходе гриппа.
Друзья куда-то исчезли. Долго находиться на улице было невозможно: ладно еще, что холодно (хотя было жопа как холодно), — хуже то, что Витя не соображал, куда идет и что вокруг него происходит. Дважды он приходил в себя от визга тормозов и мата — и понимал, что находится посреди проезжей части. В первый раз, на углу Подбельского и Текучева, он испугался. Во второй, посреди Буденновского у парка Строителей, поймал себя на мысли, что оно, может, было бы и к лучшему. Только, конечно, не под колесами чьей-нибудь раздроченной «шохи» — так еще калекой на всю жизнь останешься.
Крюгер мысль отогнал — хотя чувствовал, что насовсем она не ушла и крутится где-то близко, дожидается своего часа. Пошел к дереву, в кроне которого летом свил себе гнездо. Книги у него с собой не было, да и читать не получалось и не хотелось. Листья, к тому же, опали — в голых ветвях он выглядел бы, наверное, странно и подозрительно. Это было неважно. Витя хотел вернуться в ощущение нормальности — относительной, конечно, но такой, в которой не было бы подполковника Жигловатого, древней срани из Танаиса, ненавистного Шварца и покалеченного папы.
На подступах к дереву Крюгера выдернуло из полусна: донеслись чьи-то гортанные вопли и звук как будто бы лодочного мотора.
Нет.
Нет, думал Крюгер.
Пожалуйста, нет.
Бензопила вгрызалась в перетянутое веревками дерево.
Витя замер.
На его глазах рабочие, повинуясь выкрикам бригадира, переместились правее. Тот, что был с бензопилой, снова впился в ствол, словно никак не желавший умирать. Внутренности дерева издали протяжный высокий треск; оно наконец сдалось — и медленно, как во сне, начало заваливаться на газон.
…Как он оказался дома, Витя не помнил. Там, к счастью, никого не было.
Он открыл ящик рядом с плитой, вынул нож для мяса и проверил его остроту на подушечке пальца. Не вскрикнул и не изменился в лице, когда лезвие оставило за собой кровавую ниточку (хозяйственный подполковник наточил все ножи в доме до бритвенной остроты).
Крюгер разместил левое запястье на столешнице и перехватил половчее нож.
93
Разговор с демоном, вселившимся в Бычиху, из головы у Новенького никак не шел. После того вечера Баба Галя почти перестала просыпаться: на пару часов в день приоткрывала невидящие глаза, но не двигалась и не разговаривала. Степа кормил ее из ложечки жидкой гречневой кашей (ее припер в дом еще Шаман), протирал губкой и переворачивал — бабушка была легкой, как (скелет) перышко. Иногда Степа выходил подышать воздухом, бездумно доходил до угла 5-й линии с улицей 12 февраля и шел обратно. Спал он урывками, в случайное время и неглубоко; через три дня такой жизни реальность начала распадаться на части. На периферии зрения постоянно мелькали какие-то тени, в ушах звенело, желудок словно набили стекловатой.
Нужно было найти друзей — Степа на глубоком, иррациональном уровне чувствовал, что с ними всё плохо. Может, это демон связал их разумы своей невидимой паутиной. Может, это ощущение прилагалось к дружбе — этого Степа не знал, потому что раньше ни с кем никогда не дружил.
Начать надо было, наверное, с Пуха — тот точно сидел дома, переживая свое фиаско с отжиманиями. Аркаша сто процентов знает, что с Крюгером. А там и Шамана найдем!..
Новенький даже постучался в ворота Быка — хотел попросить соседку присмотреть за бабушкой, пока он ненадолго отлучится, — но дома никого не было, их хоромы стояли пустыми.
Он вернулся, сел на бабушкину кровать и поискал глазами Машку — та в последнее время пряталась под кроватью, отказывалась есть и теряла клочья шерсти.
Кошки в пределах видимости не было, но снизу донесся тонкий, страдальческий всхлип.
Степа где-то читал, что собаки умеют издавать не более десяти разных звуков, а кошки — больше сотни. Ими они могут выражать огромный диапазон эмоций — от радости до боли.
Тоски.
Отчаяния.
Предчувствия конца.
В Новеньком что-то сломалось — без надрыва и истерики, а тихо, словно лопнула последняя ниточка, удерживающая его над пропастью.
Он осознал, что бабушка вот-вот умрет.
Что мамина кошка вот-вот умрет.
Что ему самому больше некуда идти и незачем жить.
Осознав это, Степа успокоился — теперь он знал, что́ делать дальше. Пока Баба Галя с Машкой живы, он будет рядом с ними. Когда их не станет, он прыгнет с Ворошиловского моста в Дон — пусть демон получит свое жертвоприношение. Пусть спасет Шамана, Пуха и Крюгера. Ему, Новенькому, всё равно больше ничего не поможет.
Он встал, накинул ветровку и пошел на улицу: нужно было купить куриных потрохов и сварить их Машке, а бабушке сделать бульон.
Кошка продолжала плакать.
Степа выскочил на улицу и быстрым шагом пошел в направлении «Маяка» — магазин был далековато, аж напротив Дома быта, но нигде ближе курятину точно не продавали. Ладно, он быстро. Одна нога здесь, другая там.
Шварц дождался, когда Новенький скроется за поворотом, вышел из-за ржавого гаража-ракушки и направился к полусгоревшему дому.
94
Лезвие соприкоснулось с запястьем Крюгера и вдавилось в кожу, пустив первую капельку крови.
В двери зашурудел ключ.
Витя очень не хотел, чтобы всё случилось на глазах у мамы. Придется подождать, пока все лягут спать или куда-нибудь уйдут.
Он проворно отскочил от стола, бросил нож в ящик и повернулся к коридору.
Подполковник Жигловатый был слегка пьян, весел и почему-то запачкан помадой совершенно не маминого цвета.
— Че, Витюха, уроки сделал, на? — он шутливо погрозил Крюгеру пальцем. — Ты там это, смотри. Отставить безобразничать! Чтобы одни пятерки там, вот эта хуйня вся.