Витя не смог совладать со своей мимикой, да и не видел смысла — теперь — этого делать. Он презрительно скривился.
Жигловатый чуть нагнулся, оперевшись на колени, и в упор уставился ему в лицо. Пахнуло коньяком, теплом и женскими духами.
У мамы таких духов не было.
— Ты мне рожу-то не криви, — гораздо менее благодушно отчеканил подполковник. — Дядя Гена мужика из тебя сам сделает, на, раз Светка со своим недоноском не справились.
Витя не понял, что пришло быстрее: понимание, что речь идет о его папе, или ощущение подполковничьей щеки под кулаком.
Бить он не умел, и был килограмм на пятьдесят легче оппонента, но почти не почувствовавший боли Жигловатый от неожиданности отшатнулся и чуть не упал на задницу.
Следующее, что почувствовал Витя, — страшный удар в скулу, отправивший его на кухонный пол. Бамбуковые шторы в панике заверещали.
— А я тебя, сучонка, предупреждал, на. Е-ди-но-на-ча-ли-е! — по слогам повторял свое любимое слово подполковник, потирая отбитый кулак. — Уважал бы старших, слушался бы дядю Гену, — так и пизды не надо было бы получать. Ничего-о-о, я из тебя сделаю отличника боевой и политической подготовки, на. И не таких обучали основам воинской дисциплины, на. Ты еще лыбиссься?! Отставить!
Глаза Жигловатого сверкнули бешеными огоньками, хорошо знакомыми многим младшим по званию. Он снова сжал кулак и отвел руку для удара.
Глаз начал заплывать, вся правая половина лица болела, но утонувший в розовой вате Крюгер ничего этого уже не чувствовал.
Подполковник так и не понял, как оказался на полу. Светкин выблядок, еще секунду назад трясшийся посреди кухни и готовый обоссаться, больше не трясся — а, напротив, навис над распластанным на спине подполковником, улыбаясь неестественной улыбкой. Его колени больно упирались в грудную клетку.
Разделочный нож, который Витя держал в руке, замер в миллиметре от правого глазного яблока замначальника военной кафедры Совпартшколы.
— Тс-с-с! — сказал подросток паучьим голосом и прижал палец свободной руки к губам.
Острие ножа не сдвинулось с места — его словно зафиксировали тисками.
Подполковник забыл, как дышать. Моргать он тоже боялся — существовала серьезная вероятность повредить веко.
— А я знаю, о чем думает дядя Гена, — сказал выблядок сквозь улыбку. — И для этого мне даже не надо красть у дяди Гены его разум!
Крюгер хихикнул.
Лезвие не пошевелилось.
— Вить… — одними губами начал Жигловатый, одновременно едва заметно пошевеливший пальцами прижатых к полу рук.
На долю секунды острие пропало из поля зрения, но тут же вернулось на свое место в миллиметре от глазного яблока.
Сначала подполковник почувствовал, что кровь начинает заливать ему глаза.
Боль из глубокого пореза на лбу пришла уже потом.
— А думает дядя Гена о том, — как ни в чем не бывало продолжал выблядок, — что дядя Гена очень большой и сильный. И сейчас дядя Гена улучит момент, скинет с себя зазевавшегося мальчика и отберет у него нож.
Именно это, по правде говоря, подполковник еще секунду назад и думал. Затем он бы покалечил сучонка так, что тот всю жизнь ходил бы с палочкой или, что еще лучше, был бы прикован к кровати и ссался под себя. Светка, конечно, распиздится, но, во-первых, он хорошо умел ее по-мужски успокаивать, а во-вторых, ничего страшного — она не старая, еще родит. Может, со второго раза лучше получится. Родина, как говорится, требует героев — пизда рождает дураков!
Второй надрез Крюгер сделал за подполковничьим ухом.
Жигловатый дернулся.
Острие вернулось на прежнее место.
Глаза подполковника впервые приняли испуганное и умоляющее выражение.
Сидевший на его груди подросток сказал самые непонятные и самые кошмарные слова, слышанные Жигловатым в жизни:
— Не знаю, способен ли Витя отрезать дяде Гене лицо, надеть его на себя как маску и в таком виде встретить маму с работы, — но с удовольствием это выясню, если дядя Гена пошевелится или скажет хоть слово.
Дядя Гена не шевелился, слов не говорил и старался не дышать.
Крюгер, вся правая часть лица которого начала превращаться в огромный фингал, с улыбкой кивнул.
— А теперь дядя Гена будет слушать меня очень внимательно. Когда Витя разрешит, дядя Гена встанет, вытрет с пола кровь и соберет свои вещи. После этого дядя Гена уйдет и больше никогда не придет. А если дядя Гена когда-нибудь увидит маму Свету, он сделает вид, что они незнакомы. Дядя Гена хорошо меня понял?
Подполковник не понимал, как выразить полное согласие с такой постановкой вопроса, поэтому чуть шевельнул залитыми кровью из пореза на лбу веками. По правде говоря, Светка и так начала ему надоедать — с энтузиазмом у нее было всё в порядке, но вот увядшие телеса… Да и выблядок, как выяснилось, был слишком напряжным прицепом. Ничего-ничего, подумал успокаивающийся Жигловатый. Дядя Гена не злопамятный, просто злой и память у него хорошая. За это унижение сучонок еще заплатит так, что Светка будет жалеть, что аборт не сделала. Но не сразу, не сразу. Пусть выблядок очухается, подзабудет свою мудацкую выходку, подумает, что всё уже позади…
Витя наклонился вплотную к подполковничьему лицу и сквозь улыбку сказал:
— А если дядя Гена примет хоть одно необдуманное решение, то я сведу с ума и убью всех его родственников, всех его друзей и всех его близких и дальних знакомых. А когда все эти люди будут разлагаться в земле, я приду за дядей Геной.
Подполковник посмотрел на своего мучителя в упор — и понял, что выблядка раньше особо не разглядывал: глаза, вроде, у него были темные, а так и хер с ним, и без него было, на кого посмотреть.
Сейчас из горящих бешеным весельем глаз подростка его звала могила.
Было в этих глазах и что-то еще.
Они были словно ширмой, за которой прячется кто-то бесконечно древний, жестокий и
очень
очень
очень
страшный.
Выблядок дернул носом и захихикал.
— Дядя Гена обкакался!
Розовая вата рассеялась, оставив Крюгера на первом этаже, у самой подъездной двери. Голова трещала, правый глаз ничего не видел. Сверху, через несколько лестничных пролетов, доносился матерный рев подполковника Жигловатого.
Витя толкнул дверь и побежал.
95
Вынырнув из розовой ваты, Пух обнаружил себя над бездной ночного двора, на кромке крыши девятиэтажного дома, где он жил. Носки его перемазанных грязью ботинок нависали над тридцатью метрами пустоты.
Аркаша прерывисто выдохнул и попятился.
Фух.
Только отступив от края на пару шагов, он вспомнил, в каких обстоятельствах демон завладел его сознанием. Словно ждав этого, на Пуха со всех сторон обрушилась боль: ныла челюсть, саднила нога, почему-то пылали кисти рук, но сильнее всего болело что-то неощутимое и нематериальное внутри, в области груди. Предательство Аллочки причиняло физические страдания — ничего подобного Аркаша в жизни раньше не испытывал.
Он без сил опустился на покрытую неровным черным рубероидом крышу, не обращая внимания на холодрыгу и лужу, в которую угодил левой ягодицей.
Тихо, без завываний и почти без слез, заплакал.
Поднял руку к лицу, чтобы высморкаться, — людей, которые так делают, Аркаша Худородов презирал, но сейчас его душили сопли, в карманах ничего не было, — да и Аркаши Худородова, строго говоря, тоже больше не было. Аркаша Худородов закончился на полянке в ЦГБ.
Он только сейчас понял, что держит в сжатом кулаке что-то похожее на марлю, которой бабушка накрывала тесто для пирожков.
Приблизил руку к глазам и прищурился, вглядываясь (левый глаз, кажется, заплыл, да и светлее на крыше не становилось).
В его распухшем и перемазанном кровью кулаке была не марля, а клок светлых волос.
Аркаша отшвырнул Аллочкины локоны в сторону, подорвался с места и бросился к краю крыши, где его уже ждала бездна.
96
Предательство соседей, новость про смертельную болезнь отца, неудачный побег из города — всё это выключило Сашу из реальности, превратило в зомби из ужастика «Живые мертвецы-3».
Джип «Чероки» несся по трассе сквозь дождь; в салоне молчали.
На заднем сиденье рядом с Сашей развалился Амел. ПМ в лапище бандита казался игрушкой.
— Слышишь, — Фармацевт повернулся с пассажирского сиденья. — С плеткой не балуйся. Ебнет — оглохнем все. Или глушак наверни.
Амел издал пристыженный звук и вынул из недр своего спортивного костюма глушитель. В потемках было незаметно, как его щёки заливает румянец.
— Сука, пиздец, — Фармацевт не обращался ни к кому конкретно. — Че одни дебилы кругом, а. Шаманчик только умный пацан, да и того замотать придется.
Саша дернулся.
Он только сейчас понял, что его запястья скованы наручниками.
— Тихо сиди, понял, — буркнул Амел, возившийся с оружием.
Шаман сидел тихо.
Полную пустоту в его голове сменила одна, зато всеохватная мысль.
Он выбирал момент для того, чтобы наклониться к водителю «Чероки», обхватить его шею цепью от наручников и ждать один из двух возможных вариантов развития событий. Вариант первый, идеальный: водитель от неожиданности дернет руль, отчего джип на полной скорости улетит в кювет и превратит всех своих пассажиров в фарш. Вариант второй, тоже сойдет: Амел проявит чудеса реакции и выстрелит ему, Шаману, в живот — так что всё, что произойдет дальше, случится без его участия. Интересно, вяло думал Саша, будет ли это считаться самоубийством? Скорее всего, да. Ну и ладно. Надо, наверное, что-то сказать, чтобы невидимая хуйня поняла, что это всё для нее, — пусть хоть пацанам поможет. Или не говорить… Какая уже теперь разница.
Он аккуратно, не привлекая внимания Амела, пошевелил пальцами, разгоняя кровообращение. Сил не было, но в том, что он задумал, силы были особо и не нужны. Надо дождаться поворота и…
«Чероки» сбросил скорость и, проскочив пару темных улиц, въехал в ворота чалтырьского особняка.