Голова пошла кругом.
Саша опустился в офисное кресло. В ушах звенело. Перед глазами суетились светящиеся точки.
Амел отработанным движением расщелкнул наручники и приковал левое запястье пленника к подлокотнику, вынул из кармана вторую пару и проделал то же самое с правым запястьем и правым подлокотником. Запыхтел, медленно перекатывая кресло через последние ступеньки — еще не хватало, чтобы Шаманенок невзначай свернул себе шею; Фармацевт тогда точно запытает его, Амела, рядом с Лехой.
Он не знал и не хотел знать, что́ не поделил Николай Ильич с Шамановыми — меньше знаешь, крепче спишь. Хуй с ними. Главное, что он, Амел, жив, здоров, регулярно ходит в качалочку, при бабле и при бабах — с Анькой на весну намечена свадьба, а Нинка, Дианка и Наська были и будут просто так, для здоровья. Кстати, сделал себе мысленную пометку Амел, надо будет перед свадьбой порешать про курник — пацаны говорили, что стоит он не дохуя, а после него гости так сыты, что на мясо можно уже особо и не тратиться. Чистая экономия!
Первое, что увидел прикованный к креслу Саша после того, как мучительное путешествие на дно подвала завершилось, был Леха.
Брат лежал на верстаке.
Его запястья и щиколотки были стиснуты в металлических кольцах — специально, видимо, для таких надобностей приваренных к поверхности верстака.
Хасим Узбек был занят тем, что зажимал голову Лехи Шамана в тиски.
Суетившегося на периферии зрения Сисю Саша даже не заметил.
100
Крюгер вышел из обгорелого дома, сделал неопределенный жест рукой и сложился пополам. Пока его рвало в стылую грязь, Пух зажмурился, сжал кулаки и несколько раз сильно ударил себя по щекам. Насколько всё было бы лучше, если бы полчаса назад он не испугался и шагнул с крыши в бездну двора!.. Дурак, сраный тупой идиот, ссыкло!..
Витя выпрямился, вытирая рукавом текущую по подбородку желчь — он не помнил, когда и что в последний раз ел.
— Новый не там, — хрипло сказал он.
Пуха накрыла волна облегчения — но через секунду схлынула, когда он включил голову. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы по реакции Крюгера всё понять. Степиной бабушки в живых больше нет — и забрала ее не болезнь и не старость.
— Что делать-то, а?.. — услышал Пух свой голос, тонкий и жалкий.
Оба подскочили, когда в железных воротах соседнего дома со скрипом открылась калитка.
Гога Штаны улыбался хорошо знакомой улыбкой.
— Вы меня не послушали, — сказал он.
— А сосед где? — вдруг ляпнул Крюгер. — Там другой же кто-то жил.
Пух несильно стукнул его в плечо и на всякий случай отступил на шаг назад — лысый мужчина в трениках и майке-алкашке выглядел нехорошо, по-злому. Дело было даже не в демоне — Аркаше не хотелось себе в этом признаваться, но к бестелесному существу из Танаиса он успел привыкнуть и даже как-то привязаться. Нет, сосед Новенького сам по себе излучал угрозу. Хотя, может, дело было в чуть размытых синих татуировках — Пух не считал себя трусом, но старался переходить на другую сторону улицы, когда замечал неподалеку обладателя зэковских чернил. Это, правда, было давно, в прошлой жизни, до того, как всё полетело псу под хвост…
Додумать эту мысль и как следует пожалеть себя Аркаша не успел.
— Где Новый?! — рявкнул Витя.
Оболочка Гоги, не переставая улыбаться, села по-турецки прямо в ледяную лужу, даже не вздрогнув.
— Ваши друзья в смертельной опасности. Вы не послушались меня, уцепившись за свои жизни и позволив мне ослабеть. Помочь я могу только одному из них. Вам нужно выбрать. И выбрать быстро.
Пух с Крюгером переглянулись.
«Степа», — мелькнула у Пуха предательская мыслишка. Шамана он знал мало, до конца так и не перестал относиться к нему с опаской, а Новенький столько пережил, что…
— Пошел в сраку! — крикнул Крюгер сидящему в луже демону. — Или всех спасай, или никого! Или скажи, где они, я сам всё порешаю!
Аркаше стало ужасно стыдно.
— Да! — вякнул он. — Один за всех — и все за одного!
— Это тоже возможно.
Гога Штаны залез в карман своих треников, вынул нож-бабочку, с которым никогда не расставался, почти незаметным движением кисти раскрыл его и протянул перед собой рукоятью вперед.
— Если не хотите выбирать, кто из ваших друзей умрет, — выбирайте, кто принесет себя в жертву ради их спасения.
101
Степа приоткрыл глаза и снова зажмурился — пульсирующая боль в затылке расправила огромные черные крылья. Вокруг тряслась и дребезжала металлическая тьма. Ныла левая кисть, как будто он неудачно упал. Рассеченная щека опухла и сочилась кровью из пореза — на повороте его, бесчувственного, мотнуло и приложило о металлический каркас сиденья «Нивы».
Он не сразу понял, где находится.
— Корень ученья горек, да плод его сладок, — донесся ровный голос Шварца. — Бабка говорила. Мать, я помню. Без терпенья нет ученья. Он потерпит. Я научу. Человек неученый что нож неточеный. Ха. Ха-ха! Нож. Намучится — научится. Всему научится. Как бабка. Недолго мучилась, старая. Этот молодой. Поучится. Помучится.
Борясь с приступами тошноты, Новенький пошевелил рукой. Бок подпирало что-то матерчатое, странно знакомое наощупь.
Сумка Шамана!
Черные крылья боли норовили окутать его, погрузить в блаженную бездну забвения.
Новенький несколько раз с силой зажмурился и снова открыл глаза. Крылья ненадолго отступили.
Стараясь не прислушиваться к кошмарным заклинаниям убийцы, он запустил руку в приоткрытую сумку. Должно же там быть что-нибудь, ну хоть что-нибудь, кроме пачек бесполезных денег и аккуратно смотанных боксерских бинтов!..
В первую секунду он не понял, что́ нащупал в сумке. Чужеродность, неуместность этого предмета никак не хотела помещаться в реальности — даже в той кошмарной реальности, в которой Новенький обнаружил себя этой ночью.
Ребристая рукоятка.
Спокойная прохладная продолговатость ствола.
Пистолет ТТ, который Шаману отдал Слон незадолго до своей гибели.
102
Фармацевт спустился в подвал и широко, с подвыванием, зевнул. Спать хотелось страшно, но суету с Шамановыми надо было поскорее закончить — у старшего выяснить, что он все-таки знал про сгоревшие на базаре документы (с этим поможет Хасим), а про младшего надо еще подумать. Пытать его вроде незачем, пацан совсем. Убивать тоже не хотелось, но по-любому придется: допустить, чтобы Шаманенок вырос и попытался отомстить за брата, было нельзя. Хаос хаосом, но лишние риски всегда нужно пресекать еще до того, как они станут рисками, — иначе потом заебешься расхлебывать.
Коля Фармацевт не просто так стал центровым бандитом Ростова и окрестностей — претендентов на это звание было много, но все они давно лежали в земле. Некоторые — по частям.
— Здоров, Хасим, — он церемонно обнялся с палачом, не обратив внимания на остальных присутствующих. — Как закончим тут, надо по Северному кладбищу перетереть, там Баламутовские борзеют. Сразу не уезжай, быстро побазарим — и расход.
Узбек молча кивнул и вздохнул. К чалтырьскому подвалу у него было двойственное отношение: с одной стороны, здесь он делал свою любимую работу (которая заодно была его любимым занятием в жизни — не каждому, конечно, везет так хорошо устроиться), а с другой — подвальные ступеньки причиняли его слоновьей туше страшные страдания. Сколько Хасим просил Фармацевта либо провести в подвал лифт, либо оборудовать пыточную снаружи, в каком-нибудь сарае, — нет, смеется, отмахивается. Мол, тут звукоизоляция хорошая, снаружи ничего не слышно. Тьфу. Большой человек, уважаемый, а без понимания. Кого в Чалтыре могут смутить человеческие вопли?..
Фармацевт огляделся. Человеком злым и тем более жестоким он себя не считал — в конце концов, личной неприязни к жертвам Хасима он почти никогда не испытывал, — но в чалтырьском подвале без крайней необходимости старался не бывать: влажный спертый воздух с медным привкусом, верстак с глубокими следами от топора, свисающие с низкого потолка цепи портили настроение и мешали сосредоточиться на по-настоящему важных стратегических вопросах. Сегодня, правда, такой вопрос решался как раз здесь: слишком долго (и явно неспроста!) где-то шкерился Шаман — с ним теперь было необходимо побеседовать лично, после чего удостовериться, что он больше никогда ни с кем не побеседует. На расправу с Шаманенком можно уже не оставаться, там вопрос быстрый и несложный — вон он сидит, трясется в шоке, на брата даже смотреть боится. Жалко пацана, конечно, но что ж теперь…
— Николай Ильич, я стул принесу? — встрял Амел. — Тут, по ходу, надолго.
Фармацевта неожиданно и сильно прибесила и дебильная формулировка вопроса, и предположение, что он будет сидеть на стульчике, как в театре, пока из Лехи мотают кишки, и сам факт присутствия здесь этого исполнительного, но тупого бугая.
— Пиздуй отсюда, — буркнул он в ответ. — Давай-давай, сделай так, чтобы я тебя искал.
Амел что-то поначалу извинительно заблекотал, но потом поймал бешеный взгляд босса, развернулся и потопал по ступенькам вверх.
— А это что за калека, блять? — мотнул Фармацевт подбородком в сторону Сиси, обращаясь к возившемуся с каким-то невидимым в полутьме электроприбором Хасиму.
— Этот пусть, — ответил Узбек.
Сися вжал голову в плечи и опасливо заблестел глазами в сторону старших.
«Как дворняга, блять», — с неприязнью подумал Фармацевт. Сходство усиливалось грязной повязкой на раздувшейся кисти, неопрятным спортивным костюмом и характерным запахом торчкового пота.
— Что «пусть»?
— Посмотрит пусть. Ума-разума наберется.
Фармацевт скривился, но спорить не стал: Хасим — ценный специалист; раз решил придержать доходягу при себе, значит, так надо.
— Сань, — вдруг прохрипел с верстака старший Шаманов.
Брат подкинулся в офисном кресле, звякнув двумя парами наручников.
— Упади, — непонятно сказал Леха.
Все, включая Фармацевта, недоуменно на него уставились.